Эти разные, разные лица (30 историй жизни известных и неизвестных актеров) - Страница 35

— А вы не пробовали создать что-то свое: моноспектакль, например, концертную программу, телепередачу?

— Я написала пьесу. В свое время мне попался на глаза очерк о доме престарелых. Меня поразила страшная жизнь его обитателей. Я взяла за основу эту статью и написала пьесу «Где мое место?». Ее героями стали одни женщины: бывшая артистка, крестьянка, коммунистка, уголовница, медсестра... И эту пьесу мы поставили у себя на малой сцене под названием «Под звуки оркестра». Все плакали, насколько получился трогательный и страшный спектакль. Наш тогдашний руководитель Игорь Горбачев дал согласие о переводе спектакля на большую сцену, но не сразу. В ту пору как раз и на экране, и в театрах, и в прессе вовсю вскрывались наши социальные раны, подымались нерешенные проблемы общества, отовсюду перла чернуха, и именно на тот момент появление нашей пьесы было бы очень своевременным и актуальным. Но Горбачев тянул. И когда все пресытились и устали, под финал этой вакханалии появились мы. Тут же раздались голоса: «Ну вот опять!.. Зачем же вновь теребить старые раны?» Отыграли несколько спектаклей, и все кончилось. Те, кто видел «Под звуки оркестра», потом говорили, что наши актрисы сыграли там свои лучшие роли. Я думаю, что это правда. Ведь для женщин в драматургии всегда мало места, актрисы испокон века скучают по работе.

Пьесу потом увезли в Москву — ее попросила для себя Лидия Смирнова. Но и ей не удалось пробиться с этой темой. «Волна прошла, такое уже не модно», — сказали ей.

— А какую роль в своей пьесе вы отвели себе?

— Я играла уголовницу, страшную бабку, которая третирует всех вокруг, издевается и требует лучшие куски. Такого материала мне тоже никто не предлагал.

— В «Лесе» вы снимались с Людмилой Целиковской. Это была, наверное, ее последняя роль в кино. Чем вам запомнилась работа с ней?

— Я, конечно, была влюблена в Целиковскую с детства, когда беспрестанно крутили фильмы с ее участием. Мы с сестрой постоянно ею восхищались — она была для нас идеалом женщины! Идеалом счастья. Хорошенькая, красивая, музыкальная — все дети были в нее влюблены. И вдруг я встретилась с Людмилой Васильевной на съемочной площадке, чем очень гордилась. Оказалось, что она и как человек мне близка. Она была настоящая хозяйка, все умела готовить. У меня до сих пор хранятся ее рецепты. «Приезжай ко мне, я тебя еще и не тому научу».

Я хорошо помню, как боролся с нею режиссер Мотыль. Это было очень забавно. Снимали фрагмент, как Гурмыжская просыпается. Я вбегаю с тазом, она тянется к воде и так далее. И вот Мотыль приходит, как всегда раньше всех, на грим. Он, кстати, был очень организованным, пунктуальным, все заранее знал и ко всему был готов. Но Целиковская уже там, она уже навела красоту — убрала морщины, подтянула все мешки и ждет съемки. «Люся, снимай все! Немедленно все смывай!» — начинал кричать Мотыль и буквально сдирал с нее всю штукатурку, все пластыри. А она рыдала: «Не могу я такой уродиной показываться!» Она же привыкла играть красивых женщин. Но Владимир Яковлевич ее успокаивал: «Не сейчас, потом. Когда будет свадьба, вот тогда ты будешь хороша. Я тебе разрешу все, но это будет единственный раз. А пока ты встаешь с постели!»

Хорошо, что я характерная актриса, мне совершенно не нужно заботиться о внешности. Я почти не смотрюсь в зеркало. Как есть — так и пошла. Не надо думать, как я старею, какие у меня морщины...

Интересно было работать и с Целиковской, и с Садальским, который был тогда не такой, как сейчас. Мотыль сказал и ему и мне: «Вот теперь вы пойдете! Кино теперь ваше!» Стасик-то пошел, а я — фиг.

— Зато у вас были совершенно разные работы. В «Лесе» — Улита, в культовом фильме 70-х «Влюблен по собственному желанию» — Мать, женщина, зачуханная системой, бытом, работой. А дальше — эксцентрические роли у того же Мамина, у молодых питерских режиссеров. Снимаетесь в клипах. Вы заводной человек?

— Ой, вы меня сейчас заведете и я не знаю, что сделаю. Вы абсолютно правы. Вот у меня всегда была страсть к эстраде. Я сама себе писала монологи и читала их. Причем от лица абсолютно разных людей. Это было очень интересно. Но если раньше таких концертов у нас было много, то сейчас и их нет. Так что, к сожалению, эстрадная работа моя приостановилась.

Я заводной человек во всех отношениях. Я очень люблю бывать на всяких вечерах. И частушки сочиняю, порой не очень приличные, и пою — ну люблю я это, люблю. Чего греха таить?

Плохо, что я состарилась. Мне, конечно, работать в полную силу надо именно сейчас начинать. Вот именно сейчас! Но уже подпирают со всех сторон, дорогу молодым.

— Ну не знаю, не знаю! Вам ли говорить «дорогу молодым»? В том же телешоу «Хамелеон» Юрия Мамина участвовали сплошь молодые артисты, и у вас бывали там далеко не последние роли. Во всяком случае, я как зритель никакой разницы в возрасте между вами не ощущал.

— Да, с Юрием Маминым было очень весело, и я тоже не чувствовала этой разницы. Все озорные, смешные, еще никому тогда неизвестные и безработные «менты»: Селин, Лыков, Половцев. Хотя опять же мне приходилось делать роли из ничего. Как в театре. Получаешь роль — одна страница. И начинаешь сочинять. Ведь нельзя же просто так болтаться по сцене. В тех же «Ментах» я играла соседку. Ну приходит ко мне следователь, что-то спрашивает, я что-то отвечаю. Скучно. А вокруг моей героини кошки бегают. Ну я и взяла в руки «Китикэт»: стою, разговариваю, по инерции отправляю руку в коробочку с кормом и кидаю в рот. Как хлопья кукурузные. А потом: «Тьфу ты, Господи!..» Смешно же.

— На съемках, небось, с вами тоже курьезы происходят?

— Конечно. Не знаю о судьбе фильма «Пирамида», но с ним связан один из таких курьезов. Пригласили меня сыграть дочку Брежнева, Галину Леонидовну. За ночь пришлось выучить роль, благо она была небольшая. Вечером со спектакля привезли на съемку, надели халат, загримировали. Снималась сцена обыска. По сценарию я должна была выпить стакан водки, произнести монолог о своем горе-супруге, опьянеть и начать кокетничать с молоденьким милиционером. Снимали мы в какой-то богатой квартире, обставленной антиквариатом. Ее хозяйка, старая профессорша, была здесь же, наблюдала. Пленки было совсем немного, и режиссер предупредил — всего один дубль. Начали репетировать. Я беру хрустальный графин, наливаю из него воды в стакан и тихонько ворчу: «Хоть бы действительно водки налили...» Отрепетировали, стали снимать: я вновь наливаю и чувствую, что в графине уже действительно водка! Сердобольная профессорша постаралась... Но останавливать съемку нельзя, пленка кончается, режиссер нервничает, и я опустошаю этот стакан. В голове одно — не забыть бы текст. А когда алкоголь-то подействовал, настала пора кокетничать с милиционером. Кто видел потом фильм, говорят, сцена удалась...

— Кира Александровна, а у вас дети есть?

— Да, у меня дочь. Взрослая, конечно уже. И внуки. Не знаю пока, будут ли они артистами. Не могу понять. Вы знаете, все артисты страшно боятся за своих детей, оттаскивают всеми силами их от этой профессии, кричат: «Только через мой труп!» А я была бы счастлива, если бы это случилось. Но вот дочь уже состоялась в другой профессии, а внуки... Девочка еще совсем маленькая, а у мальчика какие-то склонности есть. Когда он был поменьше, мы ездили с ним в метро, он надевал какую-то страшную маску вурдалака, вставлял себе в курточку кинжал и смешил тем самым весь вагон. При этом он был страшно счастлив. «Ну неужели тебе не совестно? Что ты творишь?» — спрашивала я. «Ну люди же смеются. И мне приятно», — отвечал он. Мы с ним, конечно, много дурачимся.

— Как у бабушки, клоунские способности?

— Да-да-да, клоунские. Но он еще и очень хорошо рисует. Так что, может, перевесит это. Раньше он рисовал животных, потом одних скелетов и вампиров. А однажды, после моих рассказов о блокаде, войне, нарисовал целую вереницу стариков-блокадников, вырезал их фигурки и наклеил на черный лист. Боже, как было трогательно! Убогие, несчастные, но в то же время прекрасные в своей гордости — так он увидел этих людей. Я была счастлива.