Эссе - Страница 11
Миссис Фэй сопровождал ее муж, неудачливый адвокат, надеявшийся на Востоке составить состояние. Судно, на котором они прибыли, принадлежало христианину, поэтому ему был запрещен заход в Западную гавань, и им пришлось высадиться на берег недалеко от того места, где в более просвещенные дни будет заканчиваться трамвайная линия Рамле. Все имело первобытный, варварский вид, если не считать двух больших обелисков: прямого и наклонного; то были Иглы Клеопатры, еще не перевезенные одна в Нью-Йорк, а другая — в Лондон. В этом унылом месте английскую чету встретил прусский консул, некий мистер Бренди; он нашел им комнаты, но сообщил плохие новости, — «прискорбную историю», как пишет миссис Фэй в письме к своей сестре. Между Каиром и Суэцом, на том самом пути, по которому они собирались ехать, был ограблен караван и несколько человек убито. Миссис Фэй это взволновало самым серьезным образом, но она не собиралась отказываться от осмотра достопримечательностей. Если она отправилась в Александрию, то уж она полюбуется ею! В первую очередь Иглами Клеопатры. Что означают нанесенные на них иероглифы? Она обратилась с этим вопросом к мистеру Бренди; но консул, следуя лучшим традициям резидента Леванта, «видимо, знал не больше, чем мы». Его любезность была безграничной. На следующий день он добыл ослов — так как приезжие были христиане, лошадей им не полагалось — и вся компания, возглавляемая янычаром с обнаженной саблей, быстро проехала три мили по пустыне до колонны Помпея. На современных людей колонна Помпея не производит особого впечатления. Вокруг все имеет запущенный вид, турникет приводит в уныние; известно, что колонна относится не к Помпею, а к Диоклетиану. Миссис Фэй подошла к колонне с более благородных позиций.
«Хотя колонна ничем не украшена, ее пропорции так совершенны, что внушают какое-то благоговение, которое переходит в тихую печаль, когда подумаешь о том, что прославленный герой, чье имя она носит, был на этом же самом берегу предательски убит лодочниками, переправлявшими его в Александрию. Его несчастная жена стояла на только что покинутом им судне и, как мы легко можем себе представить, с невыразимым волнением наблюдала за его отплытием. Каковы же были ее страдания при виде ужасного события!»
Придет время, когда сама миссис Фэй, нимало не испытывая волнения, будет наблюдать за убийством мистера Фэя. Ее Антони — ибо так его звали — доставлял ей одни неприятности, и в конце концов она была вынуждена развестись с ним. Но от этих серьезных тем давайте перейдем лучше к «уморительному происшествию», случившемуся с мистером Бренди по дороге к развалинам дворца Клеопатры. Это был очень крупный и тучный мужчина, и осел, воспользовавшись удобным случаем, выскользнул из-под него, а консул остался сидеть на песке, расставив ноги! Что же касается дворца Клеопатры, то он не был подлинным, но подлинным было внушаемое им чувство.
«Я не помню, чтобы подобное зрелище приводило меня когда-нибудь в такое волнение. Я стояла посреди развалин, предаваясь размышлениям, которые породила во мне столь унылая картина, и в конце концов мне стало казаться, что я вижу прежнюю владелицу дворца среди роскошных пиршеств со своим страстным возлюбленным, Марком Антонием, который ради нее пожертвовал всем».
Письмо заканчивается описанием приема в доме у Бренди — откровенно ядовитым, злым описанием. Элиза — дитя своего века: притворно-возвышенные чувстве прикрывают интерес к бытовым мелочам и злорадству.
«Мы были очень любезно приняты миссис Бренди, уроженкой здешних мест; она немного говорит по-итальянски, поэтому нам почти удалось вести разговор, По случаю нашего приезда сюда она надела забавнейший пестрый наряд; темнолицая, низенькая, настоящая коротышка, она показалась мне каким-то никогда дотоле невиданным, причудливым, роскошно украшенным чурбаном. Голова у нее была повязана косынкой, расшитой шнурами с очень крупными блестками, перемежающимися жемчужинами и изумрудами; шея и грудь были украшены так же. Прибавьте ко всему этому вышитый пояс с двумя золотыми пряжками, величиной, по-моему, не меньше четырех квадратных дюймов, огромные серьги и большую брильянтовую ветку на лбу — и вы бесспорно согласитесь с тем, что она была весьма блестящей личностью. Нам представили и их славную дочку — девочку лет семи, украшенную в том же стиле, но, несмотря на нелепый пышный наряд, она все равно выглядела хорошенькой. В общем, я была довольна обеими, и матерью, и дочерью; выражение их лиц и их поведение отличалось добротой, а для чужеземца в чужой стране (а ведь именно таковыми мы и были) любые незначительные знаки внимания дают утешение и успокоение; в особенности, когда чувствуешь вокруг себя враждебность, которую поневоле ощущает здесь каждый европеец. По сравнению с неотесанными, грубыми людьми, управляющими этой страной, я чувствовала себя запросто среди уроженцев Франции и, сказала бы даже, Италии.
Перед расставанием наш хозяин подал нам книгу, содержавшую записи, которые свидетельствовали о его вежливости и внимании по отношению к путешественникам; они были подписаны многими влиятельными лицами. Мистеру Фэю и мне было тоже предложено поставить свои подписи в этом списке. Мы исполнили его просьбу, но были удивлены тем, что джентльмену в его положении приходится прибегать к такому приему, который не может не унизить его в глазах гостей».
Последнее замечание довольно язвительное, если принять во внимание, как много консул сделал для нее. Но ведь она и есть язва, энергичная, наблюдательная, но язва.
Невзирая на погоду, невзирая на слухи об ограбленных караванах, Элиза заставила своего мужа как можно скорее отправиться в глубь страны, и нам надо немного рассказать об их приключениях. Нашим путеводителем будет ее перо. Оно прокладывает себе путь сквозь препятствия; единственное, что сдерживает его хозяйку, это страх перед турецким цензором и желание скрыть от друзей на родине дурные предчувствия. Стоит случиться несчастью, и она его описывает. Но к будущему она всегда относится с доверием, оптимистически, и ее доблестная решимость мириться с трудностями придает очарование характеру этой особы, в иных обстоятельствах несимпатичной.
Супруги Фэй избрали путь по реке. Так как канал Эль-Махмудия еще не был прорыт, им пришлось морем добираться до Розеттского устья Нила. Они чуть не потонули на мелководье, но едва они его миновали, как от берега внезапно отделилась лодка с грабителями, и мистеру Фэю пришлось стрелять в них сразу из двух пистолетов. Они ушли от своих преследователей и быстро достигли Розетты, более значительного и, по-видимому, гораздо более опрятного города, чем Александрия. Элиза пришла в восторг. На нее сразу же нахлынули мысли об Англии и библейские образы.
«Розетта поражает своей чистотой, тем более отрадной, что здесь редко когда удается встретить ту чистоту и опрятность, к которым мы привыкли дома. Окружающая местность интересна своей новизной, в особенности когда вспоминаешь о том, что здесь когда-то временно пребывали сыны Израиля. В моей памяти возникла прекрасная, я сказала бы, ни с чем не сравнимая история Иосифа и его братьев, я любовалась берегами, где на старости лет нашел себе убежище глава рода, а его раскаявшиеся сыновья склонили голову перед младшим братом. Мне казалось, что я во сне, так удивительно было, что я нахожусь здесь».
Новость, однако, что Иаков когда-либо жил в провинции Бихеира. Миновав ее, а затем пирамиды, которые супруги Фэй видели только издали, мы последуем за ними в Булак, «порт Великого Каира», где их беды возросли. Ввиду того, что ограничения для христиан здесь были еще более суровыми, чем в Александрии, миссис Фэй для того, чтобы вступить в город, должна была одеться так, как одевались местные женщины. «Прежде всего мне пришлось надеть шаровары и желтые кожаные полусапожки, а поверх них комнатные туфли»; затем длинное атласное платье, другое платье, с короткими рукавами, шелковый халат, напоминавший стихарь; со лба до самих ног свисала кисея, а поверх всего было накинуто черное шелковое покрывало. «В таком одеянии, спотыкаясь на каждом шагу, я двинулась вперед; с большим трудом взобралась на свое благородное животное, но так как вуаль мешала мне свободно дышать, я чуть не умерла по дороге». Она въехала в европейский квартал, где царили ужас и смятение. Слухи относительно каравана оказались ничуть не преувеличенными. Только что были получены подробные сведения. На караван напали между Каиром и Суэцем, всех путников поубивали или же бросили умирать под лучами солнца; хуже того, турецкие власти так расстроились из-за происшедшего скандала, что грозили уничтожить всю европейскую колонию, если только вести об этом просочатся за пределы района. Решили, что миссис Фэй будет в безопасности у итальянского врача. Когда она, спотыкаясь, брела к его дому, у нее соскользнула с лица вуаль, и какой-то прохожий упрекнул ее в непристойном поведении. К тому же она заболела.