Если завтра случится (СИ) - Страница 7

— С такими данными только туда и дорога, — поддерживаю на полном серьёзе.

— Найду себе богатого мужика и буду жить припеваючи! Даже не вспомню про всю эту нищету и вас, оборванцев! — обещает ядовито.

— Твои слова да Богу в уши, Марин, — щёлкаю по носу.

Смотрим друг на друга. Улыбаюсь.

— Ждать тебя сегодня после отбоя на чердаке или прямо сейчас расстанемся? — обнимает меня за шею и хитро заглядывает в глаза.

— Ждать, — подмигиваю ей.

— Козёл ты, Даня, — качает головой. — Но по тебе и твоей змее я буду скучать больше всего.

Ржу, зарываясь пальцами в её волосы.

— Я про твою татуху, придурок, — тоже прыскает от смеха, но перестаёт хохотать, когда наши губы встречаются.

Забираюсь под юбку, поглаживаю бедро. Маринка крепко сжимает мой торс ногами и отдаётся поцелую со свойственной ей страстью.

— КЛИМОВ! ШВЕЦ! — доносится до нас разгневанный голос директрисы. — Совсем стыд потеряли? Отставить разврат!

Медленно отлипаю от девчонки.

— Попрощаться-то с ним можно? — Маринка одёргивает юбку.

— Напрощаетесь, чувствую. Оставит тебе на память Клима-младшего. Что будешь делать? Понесёшь в дом малютки?

Швец матерится и раздражённо цокает языком.

— Ничему вас жизнь не учит! — возмущается Сергеевна.

— Ой, вам не надоело нудить? — Маринка взбивает пальцами шевелюру. — Идите домой к мужу, займитесь с ним чем-нибудь полезным. Давно пора своих детей воспитывать, а не чужих.

Громко хлопает дверь.

— На хрена ты…

— А нечего меня затрагивать! И вообще, ты на моей стороне или на чьей? — со всей дури лупит в плечо.

— Давить на больное необязательно, Марин. Ты же знаешь, что у них проблемы в семье.

— А насрать мне! — кричит на весь коридор. — Ей же насрать! Она с лёгкостью напоминает нам о том, что мы — люди второго сорта. Так почему я должна молчать? — хватает свою сумку с подоконника и фурией несётся к распахнутой настежь двери.

По опыту знаю, лучше сейчас её не трогать. Пусть перекипит, поостынет, успокоится.

Иду на улицу следом, присаживаюсь на ступеньки и снова достаю билет. Кручу его в руках. По новой перечитываю. Дважды.

Через две недели я буду дома. Через две недели начнётся новая жизнь…

***

В день отъезда просыпаюсь очень рано. Долго лежу, тупо уставившись бесцельным взором в потрескавшийся потолок. Предпринимаю попытку уснуть, но у меня, естественно, не получается. Причина идиотская. Слишком много мыслей и переживаний, мне не свойственных.

Как сейчас выглядит мой брат? Узнаю ли я его? Будет ли он рад мне? И как вообще пройдёт наша встреча?

Задержав дыхание, поднимаюсь с постели. Едва сдерживаю стон. Прикрываю глаза на несколько секунд и стискиваю зубы до хруста. Смиренно жду, когда утихнет боль.

Да уж. Отпинали меня накануне старательно. Зуеву, спасибо. Отомстил чужими руками-ногами на совесть. Пятеро на одного. Какие-то местные амбалы, уж не знаю, откуда он с ними знаком…

Тогда, потерпев поражение в неравной борьбе, я очутился на земле. В какое-то мгновение даже подумалось, что больше не встану и дом родной так и не увижу. Очевидно, это и случилось бы, если бы не вышеупомянутый Зуев. Тот ведь ссыкло, каких поискать. Потому и тормознул вовремя свою «крышу». Наперёд зная о возможных последствиях…

Прижимая ладонь к ноющему ребру, тянусь за шмотками, висящими на спинке стула. Одевшись и обувшись, покидаю спальню, в узких стенах которой храпом ведут диалог Ивонин и Никифоров. Спускаюсь вниз и выхожу на улицу.

Хорошо… Свежо.

От прохладного утреннего ветра открытые участки кожи моментом покрываются мурашками.

Зеваю, потирая глаза. Сонно приветствую Иваныча. Тот, по обычаю, активно трудится, подметая двор.

— Чего выперся ни свет, ни заря? — интересуется он, не отвлекаясь от процесса.

— Не спится, — признаюсь честно.

— Выглядишь дерьмово. Метлу не предлагаю.

Да уж. Я и сам, к собственному удивлению, рад бы отвлечься и принести пользу обществу, но работник из меня сегодня так себе.

— Уезжаешь, говорят? — спрашивает между делом.

— Да. Поезд в десять сорок.

— То-то Сергевна слёзы льёт третий дней подряд.

— Из-за меня, серьёзно? — уточняю, выгибая бровь.

— А из-за кого ж, — смещается чуть правее. — Вы с неё кровь литрами пьёте, а она за каждым потом убивается, как за своим.

Ощущаю укол совести. Проблем Глотовой я принёс действительно немало.

— Чё, Дань, не терпится на волю?

Неопределённо веду плечом. Странно себя чувствую… Крайние лет десять я жил по расписанию и чётко знал, чего мне ожидать от дня грядущего. И вот, когда ты осознаёшь, что это закончилось, ощущаешь необъяснимую тревогу в груди. Потому что вообще не понимаешь, что будешь делать дальше.

— Главное, на зону не загреметь, Дань.

— Ты, Иваныч, на пару с Ольгой Сергевной решил меня обработать? — присаживаюсь прямо на землю и опираюсь спиной о широкий ствол дерева.

— Старика-то послушай. Знаю, о чём говорю. У самого сын попал вот так по неосторожности.

Замолкает, осекаясь. Видимо, решил, что сболтнул мне лишнего.

Последующие пару часов проводим в тишине, которую нарушает лишь шелест опавших листьев…

К восьми иду на завтрак. После — собираю рюкзак, в который вмещаются все мои вещи. Точнее те скромные, нехитрые пожитки, что удалось наскрести за годы пребывания в этом месте.

В девять тридцать к воротам подъезжает жёлтое такси. Сергеевна озаботилась, решив, что обязательно должна сопроводить меня на вокзал.

— Пока, Дань! — прощаются со мной товарищи по несчастью.

Высыпали во двор шумной толпой. Провожают.

— Не теряем контакты, Клим.

— Давай!

— Удачи! — обмениваемся с парнями крепкими рукопожатиями.

— Данька, красавчик наш, ну пока! — утирая слёзы-сопли, лезут обниматься девчонки. Все, кроме одной.

Швец под пристальным вниманием ребят демонстративно шагает мимо меня. Усаживается в машину к Ивониной и Глотовой, хотя всё утро со мной не разговаривала.

Поди разбери этих женщин!

— Пока, — бросаю ещё один взгляд в сторону детского дома и направляюсь к такси, стараясь игнорировать зарождающееся чувство тоски в груди…

Никогда не думал, что буду испытывать нечто подобное. Впрочем, я ведь вырос здесь. Помимо дурного было много чего хорошего.

Память подгоняет всё до кучи. Вспоминаются часы нудной, навязанной учёбы.

Вспоминается, как в любую погоду гоняли мяч на спортплощадке с пацанами. И как там же дрались из-за какой-нибудь крали.

Как делили поровну всё то, что привозили меценаты.

Как взрослели и пробовали вместе что-то запретное.

Как отрабатывали бесконечные наказания и не спали ночами, собираясь в чьей-нибудь комнате для того, чтобы поиграть в картишки на раздевание.

Как скандалили с воспитателями, конфликтовали друг с другом и убегали прочь. Клялись, что не вернёмся, но возвращались.

Куда нам, сиротам, ещё деваться? Нас ведь никто за пределами детского дома не ждёт. Иначе, мы в нём не оказались бы…

Всю дорогу до вокзала Маринкина ладонь сжимает мою. Девчонка смотрит в окно и молчит, зато Ивонин-попугай тараторит без умолку. Щедро благодарит за оставленные ему «плюшки» и удобную кровать, на которой теперь собирается спать.

Приезжаем. Ольга Сергеевна подсказывает нужную платформу. Уже на перроне отдаёт мне паспорт и снова принимается читать наставления на будущее.

— Хватит вам, задолбали со своими нравоучениями. Дань, отойдём? — Швец, психуя, тянет меня за руку.

Останавливаемся чуть поодаль, у столба.

— Будешь думать обо мне? — смотрит прямо в глаза, вздёргивает подбородок.

— Ну так, иногда, — отвечаю честно.

Толкает кулаком в плечо, а потом, повиснув на моей шее, как зарыдает!

Что в таких случаях предпринимать — не имею ни малейшего понятия. Стою истуканом.

— Даня-Даня, — всхлипывая, приговаривает тихо. — Так ниче и не дошло, да? — прижимается своими горячими губами к моим. — Ты для меня… ты… больше, чем все они, Дань. Особенный. Я тебя… Я тебя…