Если ты останешься (ЛП) - Страница 4

Что.

За.

Фигня.

Я смотрю вокруг и быстро понимаю, что я один. Стены голые и белые, на доске нацарапано «Ваша медсестра на сегодня – Сьюзен», а рядом висят тикающие часы.

Тик, тик, тик.

Этот шум раздражает. Эти черные стрелки говорят мне, что сейчас 3:07.

Как долго я здесь? Я вижу пластиковый мешок. На нем черным маркером написано мое имя.

Мешок лежит на соседнем стуле, а мои сапоги стоят на полу под ним.

Вот и все.

Я один. В больничной палате и я не помню, как попал сюда.

Это дезориентирует.

Я сосредотачиваюсь, пытаясь сохранять спокойствие; пытаюсь вспомнить последнее место, где был.

Возникает вихрь туманных воспоминаний: сокрушительный звук, лунная ночь. Песок. Звезды.

Пляж. Я был на пляже с этой шлюхой, с Джилл. Она всегда готова сделать все, за несколько порций кокса. И так как я был в настроении для минета, то позвонил ей. Но все равно, я не помню многое другое.

У меня есть несколько туманных воспоминаний о том, как Джилл уходила. Вроде бы, она кричала.

И все.

И теперь я здесь.

Блиииииииин.

Я застонал. Как только я это сделал, медсестра зашла через дверь в выцветшем голубом халате, с усталым выражением и стетоскопом, обернутым вокруг ее шеи. Она, должно быть, Сьюзен. И глаза Сьюзен загорелись на мгновение, когда она увидела, что я в сознании.

— Мистер Тейт, — сказала она с интересом. — Вы проснулись.

— Да, вы гений, — я устало вздыхаю, ложась на подушки. Мне должно быть стыдно лежать с голым членом рядом с ней, но мне все равно. Я чувствую себя усталым и больным. Я вытащил свою IV иглу из руки. Липкая лента тянет за волоски на моей руке.

— Можете ли вы убрать эту вещь? Она щиплет.

Усталые глаза Сьюзен выглядят веселыми, она понимает, что выводит меня из себя.

— Вы находите здесь что-то смешное? — огрызаюсь я.

Она качает головой, закатив глаза.

— Не-а. Нет ничего смешного в том, что двадцатичетырехлетний ребенок испытывает свой организм. Я нахожу интересным то, что вы жалуетесь на иглу капельницы, которая кормит вас, но вас не заботит, что щипало ваш нос, когда у вас была передозировка.

Я посмотрел на нее так резко, как смог, хотя это трудно сделать, когда на тебе надето прозрачное больничное платье, завязанное на спине.

— Я не испытываю свое тело, — прорычал я. — Черт. Если бы я хотел убить себя, я бы сделал это давным-давно. Только слабаки убивают себя. А я не гребаный слабак. Кто ты такая, чтобы судить меня? Ты не знаешь меня.

Я сейчас зол, из-за ее осуждающего лица и ее заблуждений. Какая-то сука в изношенном хлопковом халате, работающая за пятнадцать баксов в час, серьезно думает, что может сказать мне, что к чему?

— Пожалуйста, не кричите на меня, мистер Тейт, — вежливо говорит озлобленная медсестра, тыча по кнопкам на моей IV машине. — Я здесь только для того, чтобы помочь. Я не осуждаю вас. На самом деле, я видела ситуации и похуже. Я позвоню вашему доктору и скажу, что вы не спите. Ваш отец оставил кое-что для вас.

Она подходит к маленькому комоду, который стоит напротив кровати и поднимает сложенный лист бумаги, предназначенный для меня. Когда она протягивает его мне, ее сухие пальцы касаются моей кисти. Выражение ее глаз меняется, в них появляется сочувствие. Сентиментальность можно только приветствовать.

Я беру бумагу, хрустящую в моей руке.

— Как долго я здесь? — спрашиваю я.

Я спокойнее, более вежлив. Она права. Она здесь, чтобы помочь, или, по крайней мере, она заботиться обо мне. Это, наверное, в мою пользу не обоссать ее. Судьба моих обезболивающих таблеток находится в ее руках.

Медсестра смотрит на доску.

— Похоже, четыре дня.

— Четыре дня? — Я поражен. — Я был тут в течение четырех дней? Что за черт?

Она смотрит на меня, строгое выражение лица для нее в порядке вещей.

— Вы были в очень плохом состоянии, Мистер Тейт. В очень плохом. Поймите, вам очень повезло. Ваше сердце останавливалось дважды, вам делали искусственное дыхание. Вы были в сильной отключке, чтобы ваш организм смог вернуться к нормальному состоянию после всех стрессов передозировки. Вы, наверняка, заметили небольшую боль в груди. Нужно было просунуть дыхательную трубку. Несколько ваших ребер были сломаны в момент усиления искусственного дыхания.

Я смотрю на нее тупо.

— Я умер?

Она кивает.

— Видимо. Но вы не мертв. Вам сделали подарок, мистер Тейт. Вы должны обдумать это. Я собираюсь пойти за врачом.

Она поворачивается на каблуках и уходит. Ее белые теннисные туфли скользят по полу.

Я полностью ошеломлен.

Я, черт возьми, умер.

И теперь, когда она сказала это, мои ребра заболели. Черт. Я начинаю стонать, когда боль доходит до моего живота. А потом я вспоминаю, что скомкал записку в руке. Я смотрю на бумажку, на ней смелые каракули.

Почерк моего отца.

Пакс,

Я кое-как помог тебе в этот раз. Я позвонил в последний момент. В следующий раз, когда ты оступишься — будешь отбывать срок.

Возьми себя в руки. Если тебе нужна помощь — попроси ее.

Думаю, ты должен переехать в Чикаго, так ты сможешь быть ближе ко мне. Я помогу тебе в любом случае, если смогу. То, что у тебя есть деньги, не означает, что тебе не нужна эмоциональная поддержка. Ты не можешь делать все в одиночку.

Подумай об этом.

И держись подальше от неприятностей.

— Папа.

Я борюсь с желанием смеяться, потому что знаю, что моим ребрам будет больно. Что за фигня? Идея того, что мой папа думает, будто он может предложить мне эмоциональную поддержку, слишком смешная, чтобы принимать ее всерьез. Я не думаю, что он имеет хоть какие-нибудь эмоции. С тех пор, как умерла мама. Она забрала человеческую сторону Пола Тейта с собой.

Я бросаю записку в мусорную корзину, но она отскакивает от края и падает на пол. Дерьмо.

Я пытаюсь подняться и подобрать ее, но решаю этого не делать. Это слишком тяжело и это не так важно. Уборщица заберет ее позже.

Однако, прежде чем я смог обдумать это, кончик обуви появился рядом с ней. Мой взгляд поднимается вверх и находит девушку, которая стоит там. Она смотрит на меня ясными, зелеными глазами, держа при этом вазу с цветами.

Она чертовски прекрасна.

Моя кишка сразу сужается. Святое дерьмо.

Она небольшая, с длинными темными волосами, лежащими на одном плече, и ясными зелеными глазами, которые обрамлены густыми черными ресницами. Ее кожа светлая и сияющая. И почему я заметил ее кожу, когда у нее такая замечательная фигура? Я борюсь, чтобы убрать взгляд от ее большой груди и сосредоточиться на лице.

Она улыбается широкой, белоснежной улыбкой. Великолепная улыбка.

— Привет, — говорит она тихо. — Я не знала, что ты не спишь.

Есть что-то нежно-знакомое в ее голосе, как будто она меня знает.

Я в замешательстве. Как сильно я облажался? Знаю ли я эту девушку? Мои инстинкты говорят, что нет. Она не из тех девушек, которые бродят около меня. Я обычно держусь вокруг тех девушек, которые готовы сделать все, что я захочу, только потому, что я могу дать им то, что нужно. Эта девушка не является одной из них. Это совершенно очевидно. Она пахнет солнцем и здоровьем. Это чуждо мне. И это увлекательно.

Я провожу рукой по волосам.

— Прости. Мы знакомы?

Красивая девушка краснеет, слабый розовый оттенок появляется вдоль нежного изгиба ее щеки. У меня сразу же появляется желание провести пальцами по ее лицу, хотя я не знаю, почему.

— Нет, — отвечает она, кажется, смущенная. — Я знаю, что это, вероятно, странно. Но я та, кто нашел тебя на пляже. Я приехала на днях, чтобы убедиться, что ты в порядке. А потом, хотела принести тебе цветы, потому что твоя комната казалась немного голой. Я художник, поэтому люблю цветы. И теперь, кажется, похожа на преследователя, не так ли?

Она несет какую-то ерунду. И это мило, как ад. Я улыбаюсь. И мне кажется, что я Большой Плохой Волк, а она Красная шапочка.