Если так рассуждать... (сборник) - Страница 61

Минут через пятнадцать я доковылял до дверей раздевалки.

Никого из наших ребят еще не было. Физрук Геннадий Васильевич сидел за столом и что-то писал в журнале. Заметив меня, он подбежал и помог сесть на лавочку. Негнущаяся нога выставилась далеко вперед. Вокруг нее на полу сразу образовалась грязная лужица.

— Что случилось? — с тревогой начал спрашивать Геннадий Васильевич. — Говори быстрее, что с ногой!

— Пустяки, Геннадий Васильевич, — ответил я, с трудом переводя дыхание. — Двойной перелом. Кость — на кусочки! Пришел вот кросс бежать…

— Да какой там кросс! — замахал руками физрук. — Тебе срочно домой надо! Сначала только зайди обсушись, а потом ступай домой…

Я проковылял в соседнюю комнату и устроился у батареи. До начала сеанса в «Пионере» оставалось еще минут сорок. «Успею», — решил я.

В это время из-за двери послышался голосок Юрки-отличника.

— Здрасьте, Геннадий Васильевич! Можно мне не бегать кросс? У меня вот тут… видите?

Геннадий Васильевич какое-то время помолчал, а потом спросил странно изменившимся голосом:

— Ты, Юра, наверное упал?..

— Упал, Геннадий Васильевич! Можно мне домой?

— Можно, Юра, можно, отчего же… — все тем же странным голосом произнес физрук. — Но сначала загляни вон в ту комнату…

На пороге появился Юрка. Увидев меня, он вздрогнул.

Юркина левая рука была на совесть обмотана бинтом и висела на повязке, перепрошенной через шею. Он тоже внимательно прочел книжку о первой помощи…

А за дверью физрук уже разговаривал с Гсной-новеньким и Аликом Филипповым:

— Так значит вы тоже упали? Ай-ай-ай!

— Упали… — убитыми голосами подтверждали Алик и Гена.

— Бывает, бывает… Ну что же, идите пока в ту комнату, а я подожду остальных… А, вот и Громобоева! Отлично! И ты тоже упала?

Вскоре в комнате стало тесновато. У окна расположились Алик с Геной. У обоих были наглухо забинтованы головы. Половину лавочки занимала Громобоева со «сломанной» ногой. В углу вздыхал Лешка Степин. Он так обмотал себе марлей шею, что не мог шевельнуть головой и поворачивался только корпусом.

Последним явился Вовка. Как видно, ему хотелось в кино больше всех. Обе ноги были во много слоев замотаны марлей, доходящей до самого пояса. Для верности Вовка добыл где-то огромные костыли и тяжело на них опирался. При каждом его шаге стены раздевалки вздрагивали.

— Все в сборе? — заглянул в дверь Геннадий Васильевич. — Тогда пошли.

— Куда? — простонал Лешка Степин.

— К директору, — просто ответил наш физрук.

Наша процессия, наверное, доставила массу веселья прохожим. Впереди бодро шагал Геннадий Васильевич. За ним гуськом печально брели Гена, Алик, Лешка Степин и я. Юрка-отличник заботливо поддерживал Громобоеву. Его голова доставала ей как раз до подмышки. Заключал колонну страдальцев Вовка. От глухих ударов его костылей вздрагивали дома.

Какая-то девчонка увязалась за нами, скакала на одной ножке и выкрикивала:

— Привидения идут! Привидения идут!

У самых дверей директорского кабинета Вовка угрюмо поинтересовался:

— Геннадий Васильевич, а как вы догадались, что мы… ну не больные?

Физрук улыбнулся.

— Очень просто. Я понял это, когда пришел Алеша.

— А разве я неправильно забинтовался? — спросил я.

— В общем-то ты все сделал верно. Только знаешь… — Геннадий Васильевич засмеялся. — Даже самые-самые неопытные врачи никогда не накладывают повязку на больную ногу поверх брюк! Эх, вы, орлы!..

Так закончился наш неудачный поход на «Привидения в замке Шпессарт». Как ни странно, меньше всех расстроился Вовка.

— А, ерундистика все это! — заявил он. — Никаких привидений не бывает!

Наверное, он был прав. Жаль только, что самые умные мысли всегда приходят к нему слишком поздно…

Кстати, на кроссе он прибежал вторым, А победила, как всегда, Громобоева.

Промокашка — вещь невкусная.

Я и раньше об этом догадывался, но теперь знаю совершенно точно. Теперь мне промокашку хоть в варенье обмокни — есть ни за что не стану. Сыт я ими по горло. На всю жизнь.

А вышло это так.

На природоведении к нам в класс пришел новенький. Звали его Гена. Обычный мальчишка, каких много. Гена сел за последнюю парту, как раз позади меня, и стал слушать рассказ Анны Ивановны о полезных ископаемых.

Анна Ивановна заговорила о том, как из деревьев получается каменный уголь, и тут сзади меня что-то тихонько зашуршало. Потом опять. Я обернулся и увидел, что новенький откусил кусок розовой промокашки и задумчиво пожевывает. При этом Гена, не отрываясь, смотрел на учительницу и что-то записывал. Запишет-запишет, пожует. Пожует-пожует, запишет. Такой вот странный человек.

Вы когда-нибудь пробовали сидеть на уроке, когда сзади беспрерывно жуют промокашку? Это невозможное дело. Этого нельзя вынести больше пяти минут!

Я несколько раз оборачивался и укоризненно смотрел на новенького. Не помогало. Он продолжал есть розовую промокашку, зато Анна Ивановна строго сделала мне замечание, чтобы я не вертелся, как на сковородке.

Я потерпел еще минут пять, но потом не выдержал. Обернулся к новенькому и прошептал:

— Новенький, кончай промокашки кушать! Тебе что тут, столовая?

Анна Ивановна тут же сделала мне замечание, чтобы я не разговаривал. А новенький продолжал жевать и уже отъел у промокашки все четыре угла.

Тут я вспомнил, как однажды мама сказала папе: «Воспитывать надо личным примером! Нужно показать ребенку наглядно, как некрасиво его поведение!»

(Это когда я не хотел есть за обедом суп с луком. Папа стал наглядно показывать, как некрасиво мое поведение, — раскачивался на стуле, стучал ложкой, тоскливо озирался по сторонам… Мама строго следила, чтобы папа показывал как можно нагляднее. Мне стало жаль папу, ведь он мог так и остаться без супа, и я быстренько доел тарелку.)

Теперь я решил действовать тем же методом. Пусть новенький убедится на личном примере, как некрасиво и некультурно жевать промокашки.

Я вынул из тетради чистую промокашку, повернулся к новенькому и с шумом откусил большой кусок. Я старательно жевал, всем видом показывая, как это невкусно и некультурно. Я наглядно ел свою промокашку, но Гена и ухом не повел — смотрел на учительницу, записывал и пожевывал.

Тут моя промокашка кончилась. Я перерыл все тетради, других не нашел и шепотом попросил у Громобоевой, сидевшей через проход. Анна Ивановна сделала мне замечание, но я выждал пока она отвернется, и продолжил наглядное обучение новенького.

Вторая промокашка далась куда трудней. Во рту пересохло, а запить было нечем. Я горько пожалел, что не догадался взять с собой в школу бутылочку «Буратино» или, на худой конец, молока.

Но не отступать же назад! Тем более, что новенький покосился на меня и удивленно поднял брови.

«Ага! — обрадовался я. — Подействовало!» Но тут Анна Ивановна перешла к рассказу о природном газе. Новенький встрепенулся и снова откусил от своей промокашки.

«Вот ты как! — подумал я. Ничего, посмотрим кто кого пережует!»

Я выпросил у Громобоевой еще одну промокашку и сжевал ее, сурово глядя новенькому в глаза. Он не поддавался.

Во рту у меня пересохло так, будто я месяц прожил в самом центре Сахары. Казалось, в меня больше не войдет ни одной промокашки. Как назло, утром я позавтракал двумя полными тарелками гречневой каши с маслом. Но я твердо решил довести воспитание до конца, выпросил у Громобоевой третью промокашку и со страшными мучениями съел её до кусочка.

Новенький не реагировал!

Громобоева отказалась дать четвертую промокашку, сообщив, что они у нее кончились. Пришлось попросить у Юрки-отличника.

Юркина промокашка была сплошь изрисована шахматными конями, слонами и пешками. Но я мужественно откусил от нее угол и начал с трудом жевать, не отводя грозного взгляда от новенького. Еще одно усилие, и Гена будет побежден…

И тут я почувствовал, как у меня из рук осторожно берут остатки промокашки, поднял глаза и обомлел.