Если остаться жить - Страница 35

Зазвонил телефон. Ира вздрогнула: только теперь она заметила в коридоре телефон. Раньше его не было. Раньше телефон был только у заведующего кафедрой.

Телефон звонит. Дверь, ведущая в аудиторию, открывается, и оттуда выходит Таисия Константиновна.

— Он будет попозже, — говорит Таисия Константиновна в трубку. Затем кладет ее на аппарат и поворачивается, чтобы снова войти в аудиторию, но, увидев Иру, останавливается.

— Ира Морозова! Здравствуйте. Наконец-то вы к нам пришли.

Ира поражена. Через десять лет помнить ее имя и фамилию! Ведь за десять лет прошло десять выпусков, в каждом выпуске…

— А мы недавно вас вспоминали: ведь юбилей кафедры скоро. Вы еще здесь побудете? А то у меня занятия сейчас.

Ира идет по коридору. Дошла почти до конца. Здесь справа дипломная. Ира открывает дверь. Вот ее стол: слева у окна. А рядом термостат. И полки на стене. Ира уже перестала быть студенткой, а стол еще долго был забит ее препаратами, рисунками, банками с сушеной икрой артемий. Это был Ирин стол, и его никто не трогал. Все ждали, что придет Ира и разберет стол. И даже завхоз Мария Петровна ждала. Самая строгая женщина на кафедре.

Никто не мог представить себе, что Ира не придет. Никто не мог представить себе, что с Ирой может случиться такое, чтобы она забыла про свой стол.

Но Ира не пришла. И не только не пришла, но сколько ни ждали ее на кафедре, так и не поступило от нее никаких распоряжений относительно препаратов, рисунков и икры. И все это наконец было вынуто Марией Петровной из Ириного стола и выброшено на помойку.

А теперь Ира смотрит на свой стол, и так как она ничего оттуда не вынимала, то ей и кажется, что и препараты, и рисунки, и икра — все это лежит в ее столе. Ведь за окном, в которое Ира, сидя за своим столом, столько лет смотрела, ничего не изменилось.

— Вам кого? — дипломники спрашивают это из вежливости. Они словно чувствуют: не надо этому человеку мешать; видно, имеет он право здесь стоять и смотреть и думать, будто это его дипломная, а не их.

Ира выходит в коридор. Опять таблички… И вот Севина комната. Сева сидит к Ире спиной, смотрит в микроскоп и не чувствует, что сзади стоит Ира. Ира смотрит на Севин затылок, на микроскоп, на Севины записи.

Все это уже было однажды. Они проходили тогда практику в Одессе. На берегу моря в маленьком деревянном домике рядом жил рыбак. На берегу лежали его сети и лодка. Было жарко. Тридцать градусов жары. В этот день Ира приехала из города позже Севы. Когда она зашла в домик, Сева уже сидел в своей соломенной шляпе над микроскопом. Рядом лежали его рисунки. Ира встала сзади и долго наблюдала за ним. Сева одной рукой крутил микровинт, другой рисовал. И сейчас Ира стоит за Севиной спиной, точь-в-точь как тогда, и смотрит на него, точь-в-точь как тогда, и ждет чего-то.

— Здравствуй, — говорит тихо Ира.

Сева оборачивается.

— Ирка!

Сева никогда ее так не называл. Да это и вообще на него не похоже. Что за «Ирка»?

Но для Иры так важна эта «Ирка»! Он обрадовался ей, Ира это видит. Обрадовался и, как всегда, уставился сразу в пол. Такая уж у него привычка.

Это невозможно, думает Ира. У нее, как у всех людей, есть кафедра, которую она кончила, есть дипломная, в которую она может войти и увидеть свой стол, есть сокурсник! И мало того что он есть, и мало того что он ее помнит, — он ей рад. И это Ира не придумала, а действительно он реальный и реально рад, как мог быть рад сокурсник Галины, если бы встретил Галину, или сокурсник Тани, если бы встретил Таню, или любой другой сокурсник, встретивший свою сокурсницу.

— А я тебя читал, — говорит Сева.

Вот этого Ира уже совсем не ожидала. Дома у Иры лежит журнал с надписью: «Прости за некоторый литературный вымысел». Надпись — Севе и рассказ в журнале о Севе. Ира не решилась его послать. А, оказывается, он читал. И очерки Ирины он читал, и вообще следит за ее литературной деятельностью. Ира разговаривает с Севой о его работе, о делах на кафедре и вдруг понимает: она здорова. Абсолютно здорова! Она видит это в Севиных глазах. В глазах, которые не привыкли смотреть на нее иначе, потому что не видели ее больной.

Ира долго приучала свою маму, да и остальных, к тому, что она больна, к тому, что каждый должен вычеркнуть ее из своей жизни и должен дать ей спокойно лежать. Они все долго сопротивлялись. И наконец привыкли. И когда Ира теперь смотрит в их глаза — она не видит себя. Она не существует больше для них. Ее нет в той реальной жизни, которой они живут… А вот в его жизни она есть. Она существует. И она смотрит в Севины глаза и видит себя здоровую, прежнюю. И от этого чувствует себя прежней и здоровой, полной сил и человеческих интересов.

Так вот зачем она его не пускала к себе.

Ире уже кажется, что и работать она сможет по специальности. И что ее возьмут, несмотря на то что она не работала столько лет.

— Только зачем тебе? — говорит Сева, — ты ведь хорошо пишешь. Больше всего мне нравится, как ты пишешь о насекомых: точно и поэтично.

В комнату входит Марк. Это фотограф. Он делал фотографии к Ириному диплому. Сидел вечерами. А потом Ире попало от лаборантки, потому что у Марка в это время была сессия. А теперь Марк такой солидный. И уже не фотограф, а кандидат наук. Ну конечно же Марк узнал Иру.

Марк пришел поделиться новостью: он обнаружил у амфибий закономерность в соотношении недифференцированных частей с дифференцированными.

— А я это на рачках наблюдала, — сказала Ира.

— И у вас сохранились материалы?!

— Только в необработанном виде. Я тогда не успела к диплому.

— Ира! Как удачно вы пришли! Кстати, вы будете выступать на юбилее? Мы собирались вас разыскивать.

Ну конечно, она здорова.

Она долго не была на кафедре. Но другие ведь тоже не были. А она все-таки пришла, и никто тут не смотрит на ее худые ноги и низкие ботинки. Здесь ее воспринимают такой, какой она отсюда ушла. Для них она Ира, которая кончила их кафедру. И не просто кончила, а кончила с отличием, и не просто защитила диплом, а защитила с отличием. Для них она та, которая стала писать. А они следили за ней. И даже включили ее в список выступающих на юбилее кафедры!

Ира ехала обратно и ничего не видела вокруг. Ей представлялось, как она стоит на кафедре и выступает. Пусть они не думают, что она бросила биологию и зря училась в университете. Она все та же, только теперь она занимается не сравнительной эмбриологией, а новейшей наукой — этологией. Она изучает поведение животных. Да, она его изучает. Ведь она биолог, и ее наблюдения — это наблюдения биолога, специалиста, и она все описывает. И разве не этим же сейчас занимаются крупнейшие биологи мира?!

Мысли все текли и текли, воображение разыгрывалось. И Ира придумала, о чем она будет еще говорить: она расскажет о том, как еще в университете, когда она делала диплом, то никак не могла себя заставить написать его по правилам. И вместо того чтобы дать название главам, сделала отбивки, как это делают в литературных произведениях, но никак не в научных работах. А еще в ее дипломе — было «лирическое отступление»! Правда, это «лирическое отступление» сейчас бы уже не было названо «лирическим», а было бы названо экскурсом в этологию, ибо Ира описывала тогда, как плавают рачки, как плывет по лиману желтая икра и как скачут у берега науплиусы (дети рачков).

Но, может быть, именно то, что Таисия Константиновна тогда не отругала Иру за все ее «отклонения от нормы», а приняла их и даже похвалила, сказав, что ее диплом читается как детектив и что это совсем не снижает его научной ценности, — может быть, именно это и сыграло потом роль в Ириной литературной судьбе.

Ира не могла дождаться того момента, когда она наконец доберется до дома. Ей ужасно хотелось позвонить поскорее Боре и рассказать ему все: и про Петроченко, который спешил в Чехословакию, и про лекарство, а главное, про то, как Иру встретили на кафедре.

Придя домой, Ира тут же начала набирать Борин номер.