Если Небо Упадет (СИ) - Страница 6

Отчасти — глупое слово, но я почему-то улыбаюсь.

— Сегодня в семь я зайду за тобой.

Отличная тактика. Он решил не спрашивать, а сразу нападать. И нет, чтобы согласиться, я вдруг гордо вскидываю подбородок и со свойственной мне нудностью протягиваю:

— Еще чего.

— Что тебя конкретно не устраивает?

Облизываю губы. Что меня не устраивает? Ну, я хочу умереть, а ты мешаешь — вот что меня не устраивает. К счастью, я отвечаю иное.

— Сегодня мы уже виделись.

— Тогда завтра.

— Завтра рабочий день.

— Значит в субботу.

— В субботу — выходной.

— Тогда когда, Мира?

— Ну, что ж, ты и сам видишь: встретиться у нас никак не получается. — Пожимаю плечами и слегка приподнимаюсь на носочки. — Не судьба.

Разворачиваюсь, чтобы уйти. И пусть в груди ноет что-то похожее на грусть, я решительно собираюсь покинуть данную улицу и никогда больше сюда не возвращаться. Как вдруг…

— В пятнидельник.

Недоуменно оборачиваюсь.

— Что?

— Увидимся в пятнидельник.

Дима кивает. Делает шаг в сторону ресторанчика и практически скрывается за порогом, когда я восклицаю:

— Какая глупость! — Парень не останавливается. — Эй? Что за пятнидельник?

— Наш с тобой день, — улыбаясь, поясняет он.

— У нас с тобой нет дня.

— Теперь есть.

Я ошеломленно покачиваю головой. Открываю рот, чтобы сказать что-то еще, но Дима быстро скрывается за дверью. Момент упущен. Растеряно оглядываюсь, словно ищу у кого-то поддержки, помощи, но вокруг нет ни души, способной разрешить мою проблему: проблему любопытства, ожидания, желания завтра проснуться. Убираю назад короткие, бронзовые волосы. Наверняка, на солнце они рыжие, и я не понимаю, почему сейчас думаю об этом. И вообще не понимаю, почему думаю о чем-то, кроме своей смерти. Недовольно поднимаю с земли самолетик, прячу его в карман джинс и приказываю себе успокоиться. Заставляю мозг вычеркнуть из памяти сегодняшний день, сегодняшнее приятное чувство тепла, и одновременно греюсь о горячие крылья самолета. А он ведь обычный, бумажный. Просто оригами.

В этот момент я осознаю, насколько сильно влияние предметов может отличаться от их истинного назначения.

Я глажу платье. Его верх джинсовый, а низ из шифона: цвета не броские — бежевые, светло-розовые, молочные. Холодные, одним словом. Мама купила его за несколько недель до смерти. Сказала, мне идет такой фасон. Кладу платье на диван, аккуратно расправляю юбку, затем притаскиваю из коридора белые балетки. Оцениваю композицию и киваю сама себе, будто убеждаю в том, что вещи хорошо сочетаются.

Остаток дня провожу в ожидании. До вечера хожу вся взвинченная и действительно свято верю в то, что Дима вот-вот покажется на пороге. Я пообещала себе не думать о его словах, пообещала не зацикливаться на его двойных смыслах, поэтому мучаю голову мыслями о его внешности, тембре и удивительной фантазии. Это, конечно, немного не то, чем я хотела бы заняться, но выбирать не приходится.

Проверяю почту. Приходит конверт с оповещением из банка о том, что на мой счет вновь поступили деньги, жертвуемые кампанией, в которой когда-то работали родители. Не хочу лукавить: лишь благодаря им меня еще не выгнали из квартиры, и в холодильнике не повесилась мышь. Не знаю, хорошо ли это, ведь не спонсируй они меня, я бы давно померла с голода, что тоже вариант.

От безделья вымываю квартиру. Затем решаю постирать вещи. Под конец дня сижу на диване, смотрю на экран выключенного телевизора и буквально чувствую, как дрожит все тело. Я ощущаю себя покинутой, и вроде такая мелочь — а организм приходит в бешенство. Резко бросаю взгляд на настенные часы, которые за сегодня я успела возненавидеть, вижу стрелку на десяти и отворачиваюсь.

Он не придет.

Встаю. Протираю лицо и с напущенным спокойствием обещаю себе больше не доверять людям, не слушать их красивые слова. Поговорю завтра с доктором и на выходных со всем покончу. Вспоминаю, что оставила несколько пакетиков цефтазидима в аптечке, возьму еще пару флакончиков успокоительного и обезболивающего, или снотворного. Надеюсь, это поможет навсегда избавиться от боли и от боязни в очередной раз ощутить себя одинокой.

Утром крашусь, одеваюсь. Пью чай, выхожу из дома. Я стараюсь ни о чем не думать, ни о чем не размышлять. Делаю все на автомате. Прихожу к Александру Викторовичу, не ожидая приглашения, сажусь в старое кресло и тут же отрезаю:

— У меня все отлично.

Доктор вновь осматривает меня скептическим взглядом, правда, на этот раз не находит изъянов. Я подготовилась: накрасила губы, чтобы он не заметил, насколько сильно они потрескались, наложила тончайший слой тонального крема, руки спрятала в карманы и сижу так ровно, словно за спиной прячу палку.

— У меня к тебе есть просьба. — Он откашливается. — Я хочу, чтобы на следующий сеанс ты написала мне письмо.

Усмехаюсь. Прикусываю кончик пальца и недоуменно пожимаю плечами:

— Письмо?

— Да.

— Серьезно?

— Почему бы и нет? Напиши о том, что тебя волнует. Свои мысли, чувства. Возможно, есть вещи, о которых ты не хочешь говорить, но которые сумеешь выразить на бумаге.

Равнодушно рассматриваю свои обгрызенные ногти. Зачем мне соглашаться на подобную промывку мозгов, если следующего сеанса уже не будет? Глупо. С другой стороны, если сейчас я отвечу «да», доктор заметит «прогресс» и отпустит меня домой. Возможно, он даже успокоится.

— Хорошо.

— Хорошо?

— Да, — встречаюсь с ошеломленным взглядом Александра Викторовича и киваю. — Я сделаю это.

— Ты меня удивила, Мира. Я рад, очень рад такому ответу! — Мужчина устало улыбается, затем откидывается на спинку стула и добавляет. — Только не забудь, договорились? Приступай уже сегодня.

— Как скажете. — Доктор замолкает. Разглядывает меня, изучает. — Что? — не выдерживаю. — Что вы так смотрите?

— Ты изменилась.

— Да, нет вроде, — начинаю нервно мять ладони. Прячу их в карманы, затем опять вытаскиваю.

— У тебя все в порядке? Как самочувствие? Бывают припадки? Говори честно, Мира, я все равно рано или поздно узнаю правду.

— Александр Викторович, ну, что могло измениться за два дня?

Мой вопрос кажется простым, и ответ на него очевиден. Однако за эти чертовы два дня, действительно, изменилось больше, чем за несколько долгих, вечных месяцев. И это так дико меня пугает, что я буквально ощущаю ужас в своей груди. Он не растет, он и так уже огромен. Он затаился, выжидает подходящего момента, чтобы взорваться и разодрать меня на части.

— Когда ты уже научишься мне доверять? — Доктор по-доброму хмурит брови, пытается передать мне что-то по воздуху, но я не чувствую. Лишь догадываюсь. — Я твой друг, Мира.

Немного поколебавшись, отвечаю:

— Знаю, — затем моргаю и встряхиваю головой, — только кому от этого легче.

Возвращаясь домой, попадаю под дождь. Видимо, лето расплачивается за вчерашний теплый день. От негодования я готова заорать во все горло, правда, вряд ли это как-то изменит отвратительную погоду, и ливень, прислушавшись к моим словам, прекратится. Перебегаю на противоположную от остановки улицу, захожу в маленький супермаркет. Без особо интереса сваливаю в корзину продукты: фрукты, овощи, крупы. Собираюсь взять с полки молоко, как вдруг сзади слышу голос:

— Как ты похудела.

Пальцы непослушно выпускают пакет, и он со свистом падает прямо на мои ноги. Смущенно стряхиваю молоко с балеток, нагибаюсь, кладу пакет обратно на прилавок и, вдохнув как можно больше воздуха в легкие, оборачиваюсь: передо мной один из самых страшных ночных кошмаров — Лена. И, нет, она совсем не уродлива. Напротив, для двадцатилетней девушки Романова отлично сложена: невысокая, худая, как тростинка. Замираю я от того, что боюсь встречаться лицом к лицу со своим прошлым, а Лена как раз-таки им является.

— Ты подстриглась? — растерянно интересуется она, будто не видит, как я, находясь перед ней, выгляжу. — Давно? Хотя не отвечай. Это неважно. Лучше скажи, как ты? Выглядишь неплохо, уставшая, но в целом бодрая, румяная. Правда, щеки чуть впали, это от волнения, да? Или ты не ешь? Смотри, питаться нужно, ведь…, — воздух у подруги заканчивается. Она вдыхает его и робко заканчивает, — ведь это жизненно необходимый процесс.