Если небо упадет (СИ) - Страница 5

- Господи, - виновато прикрываю руками лицо. Злюсь, ведь понимаю, что не должна испытывать жалость, но моя совесть – она бунтует. Варится, как бульон в собственном соку, и бурлит, бурлит, бурлит. Бам! Сейчас взорвется! Нехотя открываю глаза, исследую белый, низкий потолок, считаю количество звезд, маленьких кружочков, которые светятся, и, кажется, сейчас упадут мне на голову, и вдруг осознаю: все именно так, как сказал Дима: его синяки на моей совести.

Недовольно выдыхаю и зарываюсь с головой под одеяло.

Я сплю часов шесть. То и дело вскакиваю, так как думаю, будто в квартире кто-то есть. И только на первый взгляд это кажется полным абсурдом, игрой воображения. Когда мне в очередной раз мерещатся стуки, я уже не на шутку готова кинуться в бой. Однако желание поспать и желание, черт подери, умереть делают свое дело, и я ни на сантиметр не сдвигаюсь с кровати. К счастью, или, к сожалению, на утро я жива и невредима. Умываюсь, собираюсь сделать чай и остаток дня провести на диване, раздумывая и мечтая о своей смерти, но с грустью обнаруживаю пустую банку с сахаром. Ничто не заставило бы меня выйти за порог: ни еда, ни предметы быта. Клянусь, я бы осталась дома, даже если бы у меня прорвало трубу, и нужно было бы срочно купить новые детали для починки. Но сахар…, сахар – это мой сладкий наркотик, без которого даже жизнь, лишенная смысла, не жизнь. Я лениво натягиваю синюю футболку, шорты и долго копошусь в коридоре, завязывая шнурки кед. Хочу расчесать волосы, но потом вспоминаю, что позавчера избавилась от большей их части и, не поверите – улыбаюсь. Что ж, в короткой стрижке есть свои преимущества.

В подъезде темно. Закрываю за собой дверь и надеюсь не встретиться с соседями. Не люблю общаться с людьми. После смерти родителей они стали не просто навязчивыми, они стали заботливыми, сопереживающими, верными. Если бы раньше я не знала, о ком идет речь, возможно, сейчас с удовольствием приняла их помощь. Но прекрасно понимая и помня всех эти страдальцев в лицо, по именам, по поступкам, я буквально едва ли сдерживаюсь от того, чтобы не блевануть. Лицемерие – хуже предательства, хуже гнева. Лучше открыто ненавидеть, чем тайно обманывать.

Выхожу из подъезда и первым делом наступаю на длинный, грязный самолетик. Из бумаги. Осматриваюсь в поисках детей или подростков, бросивших его здесь, но никого не нахожу. Двор пуст. Поправляю сумку, продолжаю идти дальше, как вдруг замечаю перед собой еще три самолетика, врезавшихся в стену многоэтажки. Они впились в угол, прибитые безжалостным, порывистым ветром, не выпускающим их на свободу. Дрожат, словно боятся невидимого зверя, или, может, им просто холодно. Вскидываю брови, удивляясь тому, как быстро и непроизвольно я одушевила неодушевленное. Возможно, во мне все еще живет ребенок. Возможно, именно он пока что не дал мне умереть.

Иду вдоль многоэтажки, греюсь под солнцем, которое сегодня действительно горячее, настоящее. Наконец, не увиливает от работы: покрывает теплом все мое тело и землю, деревья, чужие лица. Растягиваю губы в улыбке. Что бы моя голова ни твердила, а отказаться от простых, земных удовольствий тяжко. Если бы я только знала, что там, на другой стороне, тоже есть солнце. Если бы я только знала, что там такой же воздух и такое же низкое, глубокое небо, норовящее упасть на тебя и поглотить, я бы не боялась. Совсем.

Цепляю что-то ногой, открываю глаза и понимаю, что вновь наступила на самолетик. Вскидываю брови, оглядываюсь и растерянно осознаю: они повсюду. Десятки бумажных самолетиков, уже слегка грязных, валяются на дороге, вдоль многоэтажки и дрожат, будто под ними трясется земля. Они ведут за угол, словно зовут меня! Изо рта вырывается вздох восхищения. Недоуменно заглядываю в тупик и громко восклицаю:

- Боже мой! – на стене гигантская надпись: ИДИ ЗА САМОЛЕТИКАМИ, МИРА.

Что это? Откуда? Я растеряно прикасаюсь пальцами к стене, изучаю буквы, нарисованные красным, ярким баллончиком и улыбаюсь, словно идиотка. Оглядываюсь. Это сон? Десятки бумажных самолетиков неожиданно выстраиваются передо мной в линию! Или они и раньше так лежали? Теперь я вижу путь. Да! Это дорожка! Присматриваюсь, замечаю скотч, который держит их, прикованными к земле. С любопытством облизываю сухие губы и непроизвольно начинаю двигаться, следуя за оригинальными стрелками.

Похоже на игру. Я моментально забываю о том, зачем вышла из дома. Увлеченно нахожу самолетики, прикрепленные к веткам деревьев, бамперам машин, дверным ручкам. Еще один из них спрятан в горшке для цветов. Другой – на столике около итальянского ресторана. Почему-то этот сделан из желтой бумаги. Я недоуменно снимаю с самолетика скотч, раскрываю его и обнаруживаю внутри послание, написанное корявым, мелким почерком: надеюсь, сейчас ты улыбаешься.

Недоуменно вскидываю брови. Вытягиваю шею, осматриваюсь и с ужасом замечаю за стеклом итальянского ресторана Диму.

- Черт!

Тут же резко нагибаюсь, пытаясь спрятаться за столик. Что за бред? Откуда он здесь? И почему знает мое имя, и вообще как он смог придумать все это? В невозможной панике выглядываю из-за стола и растерянно осматриваю внешний вид парня. Кажется, на нем униформа: зеленое поло и длинный фартук с названием ресторанчика. Выходит, Дима здесь работает?

Мелкими шажками начинаю двигаться в противоположную сторону. Внутри все горит, и я безуспешно корю себя за легкомысленность. Как я вообще могла купиться на подобные сопли? Самолетики, надпись на стене – уловка для наивных девушек, страдающих синдромом средневековья и мечтающих о более интересной, красочной жизни. Но протестует лишь одна часть моего полушария. Вторая непрерывно восхищается и, главное, наслаждается такой романтикой, ликует от того, что кто-то обратил на нее внимание. Глупая часть.

Прикрываю руками лицо, приподнимаюсь и, надеясь остаться незамеченной, делаю широкий шаг в сторону дома, как вдруг…

- Ауч!

Я хватаюсь рукой за голову и резко поднимаю взгляд вверх. Что-то упало на меня! Что-то легкое царапнуло мою макушку и тут же исчезло из вида, испарилось! Хмурю брови, кружусь, пытаясь понять, что происходит, и неожиданно вновь замечаю самолетик. Только на этот раз он не приклеен к столу, не держится на ветке дерева. Он летит. С крыши. Летит прямо на меня. Через несколько секунд к нему присоединяются еще два самолетика. Затем еще. Еще.

У меня перехватывает дыхание.

Десятки белоснежных самолетиков сыпятся на меня с неба, как огромные, гигантские снежинки. Они хаотично режут воздух своими острыми, длинными крыльями, сталкиваются, переворачиваются, пикируют вниз, затем вновь подлетают вверх, встретившись с грубыми порывами ветра. Они борются за свой последний полет, как человек за последний глоток кислорода. У них не всегда получается лететь прямо, ровно. Порой, они ударяются о стены магазинчика, на первом этаже которого расположен ресторанчик. И, тем не менее, ни один из них не валится вниз, как камень, как птица, потерявшая надежду или мечты. Самолетики рисуют узоры своими крыльями, составляют каждый свою историю. Историю о том, как он появился на свет, и как свершил чудо, падая в руки жестокого асфальта.

Какая короткая, но красивая судьба.

- Так ты скажешь мне свое имя?

Я медленно оборачиваюсь. Самолетики все еще падают на меня с неба, сердце все еще бешено отстукивает безбашенный ритм, а я внезапно не могу разозлиться, как не заставляю себя. Ну же, этот темноволосый парень все испортит! Он помеха! Но я сдаюсь. Пожимаю плечами и спрашиваю:

- А разве ты еще не узнал его?

- Узнал, но мне хочется услышать ответ от тебя.

Поджимаю губы. Самолетики разрезают между нами пространство, и что-то странное происходит в эту минуту. Я принимаю головокружение за последствие бессонницы, и как же сильно я в этот момент ошибаюсь.

В целом море разочарований, в океане безнадеги и одиночества я вдруг натыкаюсь на нечто, дающее жизнь. Это нечто высокого роста, с широкими плечами и волосами, такими же коричневыми, как каштан летом. Его улыбка сразу входит в мой список самых странных и кривых улыбок. А его глаза сразу становятся чем-то более серьезным, чем просто красивыми, необычными органами зрения. Я не знаю, откуда это «нечто» взялось, и что оно от меня хочет. Но сейчас я таю как мороженое, нагло брошенное под лучи бесстыжего солнца. И мне не хочется сопротивляться. Совсем.