«Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг. - Страница 18

Постепенно выстраивалась централизованная и очень жесткая система отбора сотрудников для работы за границей. В начале 1930-х гг. существовала специальная комиссия ОГПУ, в которую входили также представители ЦК и учреждения, которое командировало сотрудника, причем решающее слово принадлежало ОГПУ. Затем была сформирована «комиссия по выездам» из представителей Орграспредотдела ЦК, ЦКК и ОГПУ. В мае 1934 г. она была ликвидирована постановлением Политбюро и образована комиссия ЦК ВКП(б) под руководством секретаря ЦК А.А. Жданова. В нее вошли заместитель председателя Совнаркома В.И. Межлаук, заместитель председателя Комиссии партийного контроля Н.И. Ежов, заведующий Особым сектором ЦК А.Н. Поскребышев, заместитель председателя ОГПУ Я.С. Агранов. В декабре 1934 г. в связи с отбытием Жданова в Ленинград председателем комиссии был назначен Ежов. В апреле 1937 г. был утвержден новый состав комиссии — секретарь ЦК А.А. Андреев, А.С. Агранов, А.Н. Поскребышев.

Всем наркоматам, центральным и местным организациям запрещалось отправлять за границу представителей, группы или делегации без санкции комиссии, причем та должна была «решать вопрос о командировках за границу не только с точки зрения политической благонадежности, но и с точки зрения деловой целесообразности».

Порядок работы комиссии, установленный в 1937 г. — сначала рассмотрение вопроса о данной командировке на основе личного доклада соответствующего наркома и заключения НКВД, затем утверждение решения комиссии на Политбюро. Все командированные были «обязаны являться в Комиссию по выездам для получения инструкции, как себя держать с иностранцами за границей».

Состав различных (дипломатических, научных, общественных и т. д.) делегаций, вплоть до технических работников, персонально утверждался Политбюро.

Сохранились многочисленные обращения крупнейших деятелей советской науки с просьбой разрешить им заграничную командировку. Как правило, все зависело отличного статуса ученого и от отношения к нему на данный момент влиятельных членов Политбюро. «Право выезда за границу, неразрывно связанное с правом полного научного общения в мировой научной среде, является для меня элементарной необходимостью [подчеркнуто в документе — авт.] Я могу жить в стране, где этого права нет, только при условии фактического его для меня осуществления, как это было до сих пор [курсив мой — авт.], — писал академик Вернадский непременному секретарю АН СССР В.П. Волгину в июне 1930 г. В течение ряда лет «невыездным» был академик Е.В. Тарле. В январе 1935 г. он обратился к В.М. Молотову с письмом, в котором сообщал, что приглашен для чтения лекций в Сорбонну. Однако нарком просвещения А.С. Бубнов счел «нецелесообразным разрешать поездку проф. Тарле… это человек скользкий и политически притаившийся, хотя на словах он чуть ли не марксист». В результате Тарле решением Политбюро было отказано.

Но и возвратившись из служебной командировки советские граждане вряд ли могли широко делиться своими впечатлениями; по крайней мере, разведчикам, вернувшимся из-за рубежа, категорически запрещалось сравнивать советскую и западную действительность.

Конечно, зачастую подобная практика приводила к обратным результатам: люди, побывавшие за границей, не могли удержаться, чтобы не рассказать об увиденном. Конечно, их рассказы, порой преувеличенные, воспринимались по-разному. «Вот результат нашей дурацкой пропаганды. Твердим, что в капиталистических странах все плохо. Советские люди представляют себе, что в Америке все голодные, раздетые, живут в трущобах, и, приехав сюда, теряют всякое чувство пропорции», — комментировал подобные рассказы современник.

Любопытно, что подобного, т. е. прямо противоположного желаемому, результата иногда достигала и западная пропаганда, неадекватно освещавшая ситуацию в СССР. Немецкий журналист писал в 1925 г.: «Когда иностранец приезжает в Россию и вместо ужасающих картин, рисуемых этой пропагандой, находит нормальную жизнь, то он бывает так удивлен, что закрывает зачастую глаза на все отрицательные стороны русской жизни».

Постепенно сам факт пребывания за границей стал рассматриваться как порочащий человека. Уже в начале 30-х годов ни в Политбюро, ни на ключевых постах в правительстве практически не осталось большевиков, прошедших эмиграцию (единственным и вполне объяснимым исключением был М.М. Литвинов). В декабре 1931 г. в беседе с немецким писателем Э. Людвигом Сталин (сделав, правда, исключение для Ленина) заявил, что большевики, не уезжавшие в эмиграцию, «конечно, имели возможность принести больше пользы для революции, чем находившиеся за границей эмигранты», и добавил, что из 70 членов ЦК не более трех-четырех жили в эмиграции. Впрочем, по его мнению, «пребывание за границей вовсе не имеет решающего значения для изучения европейской экономики, техники, кадров рабочего движения, литературы всякого рода…»

На встрече с руководством Института мирового хозяйства и мировой политики в марте 1935 г. председатель КПК Н.И. Ежов «сказал, что не доверяет политэмигрантам и побывавшим за границей». Выступая на февральско-мартовском 1937 г. пленуме ЦК, Л.М. Каганович, имея в виду вернувшихся в СССР, многократно проверенных сотрудников КВЖД, говорил: «Конечно, плохо, неправильно делать заключение, что все приехавшие — плохие люди, но, к сожалению, страшно много шпионов среди них». В записке заведующего отделом печати и издательств ЦК ВКП(б) Л.З. Мехлиса, датированной октябрем 1937 г., подчеркивалось, что «кадры газетной цензуры засорены политически ненадежными людьми», в частности, один из цензоров иностранных газет «владеет 9 языками, до 1927 г. ездил по различным странам (Литва, Германия, Англия), нуждается в серьезной проверке».

Отдельной и слабо изученной темой является история пребывания иностранных граждан в СССР. Существует ряд работ, в том числе и очень основательных, посвященных частным аспектам этого вопроса, а также документальные публикации, прежде всего в региональных изданиях. Однако общая картина по-прежнему остается неясной.

Возьмем хотя бы количественный аспект. В течение многих лет в отечественной литературе фигурировали следующие цифры: на протяжении 1920–1930-х гг. СССР посетили примерно 100 тыс. иностранцев, или в среднем 5 тыс. человек в год. Данная цифра была приведена в статье В.С. Лельчука и Е.И. Пивовара без какой-либо ссылки на источники и должна была иллюстрировать «закрытость» советского общества, наличие «железного занавеса». Так, авторы подсчитали среднее количество «посетителей» не только за год, но даже и за день, просто разделив 5000 на 365, получив, таким образом, ничтожное количество — 13–14 человек. Особо отмечалось, что «возможности их перемещения по стране были строго ограничены и находились под неусыпным контролем соответствующих ведомств». Эти подсчеты с тех пор вошли в научный оборот и фигурировали в различных изданиях (в частности, на них неоднократно ссылался и автор данной работы).