"Если бы не сталинские репрессии!". Как Вождь спас СССР. - Страница 7

Он с самого начала не скрывал своих скептических взглядов в отношении ведения войны на территории Польши. «Ни одна армия в мире, - указывал Сталин, - не может победить (речь идет, конечно, о длительной и прочной победе) без устойчивого тыла. Тыл для фронта - первое дело, ибо он, и только он, питает фронт не только всеми видами довольствия, но и людьми - бойцами, настроениями, идеями. Неустойчивый, а еще более враждебный тыл обязательно превращает в неустойчивую и рыхлую массу самую лучшую, самую сплоченную армию...»[10]

Однако, сделав такие выводы, Сталин предупреждает, что в случае вторжения советских войск на территорию Польши ситуация изменится на диаметрально противоположную. «Тыл польских войск, - пишет он, - в этом отношении значительно отличается от тыла Колчака и Деникина к большей выгоде для Польши, тыл польских войск является однородным и национально спаянным. Отсюда его единство и стойкость.

Его преобладающее настроение - «чувство отчизны» - передается по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твердость. Отсюда стойкость польской армии. Конечно, тыл Польши неоднороден... в классовомотношении, но классовые конфликты еще не достигли такой силы, чтобы прорвать чувство национального единства... Если бы польские войска действовали в районе собственно Польши, с ними, без сомнения, трудно было бы бороться»[11].

Практически уже в начале новой советско-польской войны, еще до побед под Киевом и Минском, еще до Варшавской катастрофы, он пророчески указал на политические и моральные факторы, которые и определят дальнейшее развитие событий. Это были серьезные и важные предупреждения. Однако у коллег Иосифа Сталина по Политбюро имелась другая точка зрения. Троцкий писал, «что война... закончится рабочей революцией в Польше, в этом нет и не может быть сомнения, но в то же время нет никаких оснований полагать, что война начнется с такой революции...».

То есть Троцкий, с его умом международного авантюриста, предполагает принести такую революцию в Польшу на остриях красноармейских штыков. Впрочем, и сама Польша представлялась Троцкому лишь запалом революции в Европе: Германия, Австро-Венгрия, Франция, а там глядишь - и мировая революция. Иллюзии Троцкого разделял и Ленин. В речи на VI Всероссийском Чрезвычайном съезде, в ноябре 1918 года, он говорил: «... мы подходим к последней, решительной битве, не за русскую, а за международную социалистическую революцию!»

Таким образом, на заключительном этапе Гражданской войны тактико-стратегическая оценка Сталиным положения не совпадала ни с позицией Ленина, ни тем более с замыслами Троцкого. Среди когорты лидеров Октября он был одним из немногих, если не единственным, кто не поддался всеобщему заблуждению, гипнотически завораживающей мечте. И когда под впечатлением убедительных успехов Юго-Западного фронта на Украине в правительственных и военных кругах возникло мнение о скором разгроме Польши, он осудил эти иллюзии.

Скрупулезно взвешивая шансы и возможности противостоявших государств, Сталин здраво оценивал состояние сил противника. В интервью корреспонденту УкрРОСТА, данном 24 июня в Харькове, он сказал: «Не надо забывать, что у поляков имеются резервы, которые уже подтянуты к Новгород-Волынскому и действия которых, несомненно, скажутся на днях». Учитывая как собствен­ные возможности Польши, так и ее поддержку западными державами, Сталин предупреждал: «Мы воюем не только с поляками, но и со всей Антантой, мобилизовавшей все черные силы Германии, Австрии, Румынии, снабжающей поляков всеми видами довольствия».

Он не утратил трезвости суждений и оценок позже. 11 июля, когда войсками Западного фронта был занят Минск, он дал интервью корреспонденту «Правды». В нем утверждение о том, что «с поляками в основе уже покончено» и остается лишь совершить «марш на Варшаву», он вновь расценил как «недостойное бахвальство». Он отмечал: «Я не буду доказывать, что это бахвальство и это самодовольство совершенно не соответствуетни политике Советского правительства, ни состоянию сил противника на фронте».

То есть Сталин решительно и даже без комментариев отверг план наступления на Варшаву, который, по его мнению, не отвечал и политике Советской республики. Человек, обладавший политической и государственной ответственностью, он никогда не делал опрометчивых заявлений. Он знал, о чем говорит. Примечательно, что именно в этот день, 11 июля, в Москву поступила нота Великобритании за подписью министра иностранных дел Джорджа Керзона. Она предлагала заключение переми­ия в польско-советской войне и признание в качестве восточной границы с Польшей линии, определенной еще в конце 1919 года Верховным советом Антанты. Знаменательно и то, что как раз этот рубеж, известный под названием «линия Керзона», после Второй мировой войны Сталин сделает границей Польши с Украиной и Белоруссией.

Однако в 20-м году откровенные предупреждения Сталина не были услышаны. О них мало кто вспомнил и после того, как последовавшие события полностью подтвердили правоту его точки зрения. О них долгое время «не вспоминали» и историки. Между тем его оценки и прогнозы уже вскоре стали сбываться с неумолимой последовательностью. Правда, свой авантюристический характер война получила не сразу. События стали приобретать опасный уклон 16 июля, когда ЦК ВКП(б) признал необходимым продолжать наступление, «пока Польша сама не обратится с просьбой о перемирии». Поэтому на следующий день нарком иностранных дел Чичерин ответной нотой известил правительство Великобритании, что Советская Россия готова к миру, но посредничество Лондона неприемлемо, поскольку он не может считаться нейтральным в советско-польском конфликте.

Но и этот шаг еще не означал катастрофу. В грех авантюры с «маршем на Варшаву» ввел правительство и Реввоенсовет Республики молодой «петушок» - Тухачевский. После того как, не встречая серьезного сопротивления поляков, 15 июля войска Западного фронта заняли Молодечно, Тухачевский продолжал наступление. Опьяненный победой, 27-летний подпоручик уже примерял на себя шляпу красного Наполеона. Предвкушая мировую славу, он предложил Главкому Каменеву план по захвату польской столицы.

Позже С. М. Буденный вспоминал: «Из оперативных сводок Западного фронта мы видели, что польские войска, отступая, не несут больших потерь. Создавалось впечатление, что перед армиями Западного фронта противник отходит, сохраняя силы для решающего сражения... Мне думается, что на М. Н. Тухачевского в значительной степени влиял чрезмерный оптимизм члена РВС Западного фронта Смилги и начальника штаба Шварца. Первый из них убеждал, что участь Варшавы уже предрешена, а второй представлял... главкому... ошибочные сведения о превосходстве сил Западного фронта над противником в два раза».

Трудно сказать, правомерно ли такое предположение Буденного? Но начальник штаба у Тухачевского был неслучайным человеком в армии. Бывший полковник российского Генерального штаба, Шварц имел чин и образование повыше, и опыт побольше, чем командующий фронтом. Как бы то ни было, а предложение о захвате Варшавы исходило непосредственно от самого Тухачевского. Он не сомневался в успехе операции, а после того как 19 июля части Запфронта вошли в Барановичи и конный корпус Гая занял Гродно - на осуществление предложения «подпоручика» решился и Главком С. С. Каменев.

В этот же день Главком отдал Западному фронту директиву: овладеть Варшавой к 12 августа. Конечно, такое решение не могло быть принято без участия председателя Реввоенсовета Республики, и дело не в том, что Троцкий желал увенчать лаврами своего выдвиженца. Он тоже хотел увековечить прежде всего самого себя. В психологическом плане на нарвоенмора повлияло и то, что в этот момент, с 19 июля, в Москве начал работу II конгресс Коминтерна. Троцкий считал, что овладение Варшавой стало бы непререкаемым доказательством его военного таланта и способствовало бы укреплению его авторитета как выдающегося «революционного» стратега и лидера международной социал-демократии. Такой яркий триумф обещал ему славу вождя «мировой революции».