Если №3 - 2011 (Сборник рассказов) - Страница 1

Я нечасто позволял себе роскошь разжечь камин, но сегодня был именно такой день. Я бросал в огонь полено за поленом, смотрел, как они занимались и разгорались, воображал, как дым клубится над трубой и тает в воздухе. Я открыл бутылку лучшего вина из погреба, одну из самых старых в моей коллекции, из тех, за которые я когда-то выложил то ли десять, то ли одиннадцать тысяч евро. И оно того стоило, доложу я вам. Оно того стоило. Посмотрим, как далеко я смогу зайти. Делать мне все равно больше нечего. И у меня еще есть время — так они сказали. У меня есть время.

Время, да… Одно можно сказать о нем точно: оно проходит. Уходит секунда за секундой вместе с нашей жизнью. Тик-так, тик-так… Безостановочно, бесповоротно, безвозвратно…

Разве время не величайшая загадка мироздания? Разве не самонадеянность с нашей стороны думать, что мы им владеем! Время — строительный материал нашего мира. Наша жизнь протекает во времени, измеряется временем. И когда приходит конец — а он всегда приходит, это, простите за каламбур, только вопрос времени, — тогда мы оглядываемся назад, на время, которое прожили, на жизнь, которая нас преобразила, пока мы пытались преобразить ее; видим принятые и не принятые решения и их последствия; и как они вели нас от одного момента жизни к другому, пока мы не оказались там, где мы есть.

Например, когда-то я не мог бы позволить себе настоящий камин в доме и бутылку вина за несколько тысяч евро. Когда-то я не был богат и не чаял стать богатым. Я просто учился в Университете, изучал физику, и мои планы не простирались дальше защиты диссертации.

Но теперь я сижу здесь, в огромном доме, и земли вокруг него, куда ни бросишь взгляд, тоже принадлежат мне. Обычно здесь не так тихо и пустынно, но сегодня я отпустил прислугу и отключил телефон. Я буду пить сегодня, пить лучшее вино на свете, пить столько, сколько захочу и смогу, и мысленно вернусь на тридцать лет в прошлое, в тот момент, когда я принял решение, которое привело меня сюда.

Зачем я пишу это? Потому что больше я действительно ничего не могу сделать — и это невыносимо тяжело для меня.

После окончания учебы я долгое время болтался безработным, пока не нашел за грошовую оплату место в Центре ядерных исследований. Я работал дежурным техником на ускорителе частиц. В моем распоряжении были тринадцать километров пыльных туннелей, сто восемьдесят тысяч катушек ускорителя, множество кабелей и осознание, что для этой работы мое образование слишком хорошее. Мой руководитель — настоящий идиот, который превосходно умел листать протоколы, — любил говорить, с важным видом надувая щеки: «Где-то здесь кроется ошибка. Найдите ее, Штайнбах». Он никогда не назвал меня ни «доктором Штайнбахом», ни «господином Штайнбахом», а что до слова «пожалуйста» — сомневаюсь, что он вообще слышал о подобных формальностях. Мой единственный помощник — Конрад Хеллерманн, также доктор физики, и с теми же перспективами на трудоустройство, как и у меня, — переносил свое унижение со стоическим спокойствием, о коем я и не мечтал. Я же с каждым месяцем впадал во все более глубокую меланхолию.

Цепочка событий, которая привела меня в настоящее, началась в тот день, когда я рассказал Конраду о своем брате. Я вообще-то не очень охотно вспоминал о нем: на то имелись свои причины. Дитер был на два года моложе меня и ровно вдвое глупее. С самого начала учеба не давалась ему. Пока я носил домой отличные оценки, он валял дурака и с грехом пополам окончил среднюю школу. Пока я поступал в университет, он болтался без дела, брался то за одно, то за другое, потом бросал, пока наконец не обрюхатил дочку какого-то мелкого предпринимателя, который занимался сбором и переработкой мусора. Молодые люди поженились, и свекор взял Дитера в долю. Я получил докторскую степень и оклад, которого хватало разве что на месячный билет на трамвай. Дитер тем временем разъезжал на «мерседесе», довольно старом и побитом, но все же «мерседесе». Он так и не обзавелся ни манерами, ни вкусом, и все знали, что он предпочитает делать бизнес по-черному, но тем не менее он без труда стал членом нашего городского совета, после чего я всерьез задумался о несправедливости жизни.

Я рассказывал об этом Конраду, пока мы колесили на маленьком электромобильчике по туннелю в поисках очередной «ошибки», которая «где-то крылась».

— Ну да, — сказал Конрад с обычным философским спокойствием, — ученым сейчас не на что рассчитывать. Скажи, ты когда-нибудь слышал, чтобы хорошенькая женщина говорила: «Неужели вы квантовый физик? Как интересно!». Просто плюнь и забудь об этом, приятель.

Спустя несколько дней на ускорителе случился серьезный сбой. Приборы показывали, что все системы работают нормально, но камера не зафиксировала ни одного электрона. В триллиардную долю секунды мы потеряли столько энергии, что ее хватило бы осветить и обогреть небольшой город. И, разумеется, именно мы с Конрадом должны были привести все в порядок.

— Смотри сюда. — Конрад показал на одну из катушек. — Тут явно что-то не так.

Я согласился: что-то было не так, хотя я понятия не имел что именно.

Катушка представляла собой металлический цилиндр около семи сантиметров в диаметре: обмотка, контакты, уплотнение — все вроде бы выглядело как обычно. Множество подобных катушек, похожих как две капли воды, образовывали канал ускорителя. Их постоянно приходилось менять, и это была тяжелая и нудная работа для неудачников. Для нас с Конрадом.

Катушка, которую показывал мне сейчас Конрад, выглядела странно. Разумеется, в свете мерцающих ламп в туннеле, от которого по поверхностям разбегались блики, все выглядело странным. Однако у нас с Конрадом уже давно появилось седьмое чувство на неполадки.

— Она деформирована, — сказал я наконец, открывая ящик с инструментами. — Может, ее просто задел уборщик… Ладно, давай посмотрим поближе.

Мы обследовали катушку и сразу увидели, что с ней не так. В канале, где в норме должен был царить абсолютный вакуум, находился воздух. Мы переглянулись. Перспектива тихого вечера рухнула. Придется провозиться всю ночь.

Прежде всего мы попытались вытащить «нарушительницу», но это нам не удалось. Она сидела как влитая и не желала расставаться со своими соседками.

— Остаточный магнетизм, — предположил Конрад.

Собственно говоря, это было наиболее вероятное объяснение. Такое случалось уже не раз. Под влиянием проходящих через канал потоков частиц катушки накапливали остаточный магнетизм и слипались друг с другом так, что их невозможно было растащить без сервомеханизмов. Но мы знали способ и проще: размагнитить упрямицу. На этот случай наш электромобиль был оборудован кабелем, с помощью которого мы подали на катушку ток от аккумулятора машины. Фокус-покус вполне удался, и скоро причина сбоя оказалась у нас в руках.

Но, как выяснилось, странности только начинались. К нашему безграничному удивлению, мы обнаружили внутри катушки нечто вроде большого мыльного пузыря. Ничего подобного мы в жизни не видели.

— Что это за штука? — спросил Конрад шепотом, мгновенно проникшись невольным уважением к невиданному артефакту.

— Может быть, это эффект высокого напряжения? — неуверенно предположил я.

Действительно, запредельно высокое напряжение, при котором работали ускорители, могло создавать странные феномены. Так, однажды в японском ускорителе образовалась шаровая молния, которая убила четырех сотрудников. Мы, похоже, одновременно вспомнили об этом, переглянулись и поежились.

Потом Конрад покачал головой.

— Ты думаешь, наш аккумулятор мог создать такое напряжение, что ее буквально раздуло? Его мощность — три ватта. Мой будильник потребляет больше.

— Тогда, возможно… — я коснулся обмотки катушки отверткой и сразу забыл, что хотел сказать.