"Если", 2010, № 5 - Страница 59

— А ты не видел поблизости мою куклу? — спросила она. — Мама дала мне ее, когда в последний раз приходила сюда.

Я не знал, что сказать. Как объяснить ребенку, который не может вырасти или просто перемениться, что ее мать давно умерла? И что кукла существовала только в памяти этой женщины и без нее найти игрушку не представлялось возможным. Но нас связывал шип, и на кратчайший миг Джекки поняла мои мысли.

— Моя мама не умерла, — возмутилась она, прежде чем накопленная временем статика вернула ее к знаниям той девчушки, какой она была в свои девять лет и несколько мгновений назад. — Так ты не видал мою куклу? — переспросила она с невинной интонацией в голосе.

— Нет, — ответил я мягким тоном. — Но я поищу.

Отняв руку от шипа, я стер кровь, прежде чем возвратиться к работе.

Во время ланча я сидел в сердцевине рощи и жевал сэндвич. Под ветром серебряная листва соседних деревьев нашептывала тысячью просительных шепотков, но я не испытывал желания говорить с кем-либо из них. Я подумал, что можно бы сходить к дереву мамы, но решил подождать конца рабочего дня — на тот случай, если вдруг появится миссис Блондхейм. Мама стала терном, когда мне исполнилось девять. И хотя у нас не было денег, чтобы поместить ее в такую шикарную рощу, мысль о том, чтобы перенести ее терн сюда, терзала меня. Папа пытался объяснить мне, что мама умерла, что терновник — просто эхо ее души. Однако я все канючил без остановки, пока наконец он не договорился с миссис Блондхейм, чтобы та срезала ему зарплату, но поместила у себя мамино дерево. В то время я был в восторге. Но теперь не знал, правильно ли поступил.

Еще я все думал о людях, запустивших этот вирус. Несколько фанатиков, подобных миссис Блондхейм, все еще превозносили создателей генетического вируса, подаривших нашему миру красоту и вечную жизнь. Большинство, впрочем, проклинало их — как обыкновенных террористов. Какими бы ни были их намерения, зараза эта полностью ликвидировала один из самых важных компонентов человеческой культуры — прикосновение. Почти 90 % всех людей несли в себе вирус, хотя он активировался только в том случае, если ты прикасался к человеку, обладающему той же самой комбинацией штаммов. Поскольку вирус то и дело менял варианты, подобно бешено вращающемуся замку, шансы прикоснуться к человеку, который превратит тебя в терн, были не слишком велики. Тем не менее человек, которого ты спокойно трогал сегодня, мог превратиться в неприкасаемого на следующий день.

Я подумал о Шоне. Невзирая на все лекарства отца, я изнемогал от желания прикоснуться к ней. Обнять. Поцеловать. Если мы поженимся, анализы могут указать на день-другой, когда мы сумеем прикоснуться друг к другу. Если она забеременеет от меня, то сможет без опаски ласкать младенца, пока будет кормить его грудью и разделять общую комбинацию штаммов, но мне подобные нежности запретят. Вероятно, однажды анализы покажут мне с моим ребенком, что мы имеем право обняться — как обнялись мы с отцом после смерти мамы.

Кончив обдумывать свою жизнь, я покачал головой. Люди, создавшие это проклятие, заслуживали худшего из всех видов ада, который только способно вообразить человечество.

Возможно, этого они и добивались.

К четырем я закончил работу, мы с папой поехали домой, и я старался не замечать кристаллическую пыль, припудрившую его штаны. Убивать терны было и ему не по душе, так что теперь отец, наверное, на весь вечер засядет в гостиной — смотреть старые фильмы и надираться виски.

После обеда я проверил солнечные панели на крыше и батареи в подвале, а потом заново включил датчики движения и флуоресцентные лампы. Когда все оказалось в порядке и до темноты оставалось около часа, я прикинул, что успею навестить Эллину. Схватив ружье, я сказал отцу, что вернусь к закату.

Эллина росла в дальнем конце нашей земли, сразу за кукурузным и пшеничным полями. В отличие от большинства тернов ее кристаллические ветви чуть отсвечивали голубизной. Хотя мы с Эллиной дружили с детства, я по-настоящему узнал ее только после того, как в тринадцать лет они с Брэдом убежали из дома. Брэд возвратился через девять месяцев, зараженным и уже приближающимся к концу. Куда девалась Эллина, никто не знал, пока я не наткнулся на ее деревце, выросшее на нашем участке. Потом она сказала мне, что едва прикоснулась к Брэду и как будто взорвалась. Она упала на землю, криком вымаливая кроху времени.

Я сел под ветвями Эллины, закрыл глаза и опустил ладонь на шип. Она немедленно появилась возле меня, улыбнулась, нагнулась и обняла. И хотя я знал, что запретное объятие существует только в моем воображении, волнение заставило меня поежиться. Удивила меня и четкость связи с Эллиной. Она никогда не обнаруживала той затуманенности, в какую впадает большинство тернов по прошествии нескольких проведенных в одиночестве дней.

Даже мой отец, наотрез отказывавшийся разговаривать с тернами, включая маму, однажды поздоровался с Эллиной, а потом сказал, что она не такая, как все. Он также заметил, что некоторые почки на ветвях Эллины продолжают расти, хотя большинство тернов прекращают давать новые ветви через несколько месяцев после бурного первого роста.

— Как там Брэд? — спросила она.

Я открыл ей свои воспоминания о Брэде. Эллина нахмурилась, узнав, что отец Брэда не поливал его. Тернам для жизни необходимо больше воды, чем другим деревьям. С начала засухи я носил воду к Эллине два раза в неделю.

— Моя вина, — буркнул я. — Не знал, что воду у его отца отключили. Но теперь я сам займусь этим.

Эллина поблагодарила.

— А как у тебя дела с Шоной? — спросила она.

— Вчера послала мне воздушный поцелуй. Но мамаша ее дико сердится на меня за то, что я подержал ее руку в перчатке.

Эллина рассмеялась.

— Теперь Шона будет хотеть тебя еще больше. Девочкам всегда нравятся скверные мальчишки.

Я было подумал, что кому-кому, но не Эллине давать советы относительно «скверных мальчишек», потому что это Брэд превратил ее в терновник, но я слишком любил Эллину, чтобы сказать ей такое. Конечно, поскольку наши чувства и мысли протекали по моим собственным венам, она прочла мою мысль едва ли не раньше, чем это сделал я сам. Рассмеявшись в моей памяти, она склонила голову набок.

— Увы, мистер Майлс Стентон, вы слишком хороший парень, чтобы сойти за хулигана. Но если Шона будет видеть в тебе запретный плод, это поможет. Если, конечно, ты ощущаешь к ней нечто большее, чем обыкновенное плотское желание и легкую увлеченность.

Я вздохнул. Было бесполезно спорить с ней в отношении того, что я ощущаю или не ощущаю к Шоне, потому что Эллина просто скажет, мол, она видит мои мотивы с большей ясностью, чем я сам.

Тем не менее мне было обидно, что Эллина так вот отмахивается от моей любви к Шоне.

Потом мы Эллиной поговорили о придуманной ею истории и о реакции на нее Брэда. Когда-то в школе Эллина писала сочинения лучше всех, и некоторые из ее произведений даже появлялись в сетевых журналах. Сочиняла она и теперь, но ныне аудитория ее ограничивалась мной и Брэдом. Однажды я попытался записать ее рассказ, однако картинки, которые она сооружала в моей голове, отказывались соответствовать известным мне словам.

Я спросил у Эллины, не сочинила ли она что-нибудь новенькое; в ответ она поведала мне чудесную историю о принцессе, потерявшейся в большом городе. Однако на половине рассказа, когда принцесса должна была вот-вот отыскать волшебный ключик, который вернет ее домой, Эллина остановилась.

— Рядом с нами кто-то есть, — прошептала она в панике.

Я попытался проснуться, но транс, в который погрузил меня шип Эллины, оказался настолько крепким, что я не смог этого сделать. Внезапно ствол Эллины дрогнул, и шип в моей руке переломился. Я повалился на землю. Когда же посмотрел вверх, небо над головой оказалось темным, кроме нескольких освещенных луной облаков. В испуге я вскочил.

Ночью под открытым небом здесь могли оказаться только терновые смертники.