«Если», 2010 № 04 - Страница 29

Анна Романофф наконец стряхнула пепел с сигареты в обширную хрустальную пепельницу и отверзла уста.

— Не понимаю, о чем вы, — произнесла она. И тут же поспешила добавить: — Я после репетиции очень устала. Что вам нужно от меня?

— Мы просим вас снять папу с роли.

— С какой стати? И кем я должна его заменить? Муниципалитет Линкольна строго ограничил число актеров в городском театре. Моя бы воля, я бы сняла с роли многих, но, к сожалению, я не вольна в своем театре. Я связана по рукам и ногам. Да и кто я такая в нашем театре!.. Пятая спица в колеснице.

— Но так дальше не может продолжаться! — вдруг вскипела почтенная дама в широкополой шляпе с пером. — Мы с вами разговариваем, как глухие! Вам ясно, что Ричард Бёрбедж вошел в образ и не выходит из него? Он ушел из дома!

— Это его личное дело, — парировала без промедления Анна Романофф.

Быстрота ее реакции на реплику заставала врасплох самых бывалых актеров. Но миссис Риддс не чувствовала себя на сцене, она была очень земной особой, поэтому отвечала еще быстрее, чем миссис Романофф:

— И ваше тоже! Вы не имеете права!

Миссис Романофф снова дернула кистью руки над пепельницей, сильно закрутила полсигареты о хрустальную поверхность и поднялась.

— Никто никогда не входит в роль настолько, чтобы уйти из дому. Я о таком еще никогда не слышала, — произнесла она как-то величественно.

Миссис Риддс поднялась тоже.

— Снимите папу с роли, — сказала она отнюдь не просительно.

— Не сниму, — был ответ.

И дамы расстались. Они друг друга не поняли.

Ясно было только, что с Ричардом что-то не так. Это был человек пятидесяти девяти лет, обрюзгший, невысокого роста. Его жена была выше его. Он проработал актером всю свою жизнь, Линкольнский муниципальный театр заключал с ним вот уже восьмой трехгодичный контракт, и миссис Романофф не могла сказать о Ричарде Бёрбедже ни плохо, ни хорошо. Ричард был «старик», который нужен всякому театру, но которого не всегда найдешь, потому что в наше время актеры в театре до старости уже не задерживаются. Годам к сорока они убеждаются, что Гамлет им не светит, и идут в бизнес, в торговлю, встают в магазинах за прилавок, запираются в библиотеках составлять каталоги, где тянут до пенсии. Душную театральную атмосферу выдюживают семижильные.

Ричард Бёрбедж мужественно держался за свою профессию, которая отплатила ему черной неблагодарностью: за всю свою жизнь он не сыграл ни одной главной роли и в эпизодических не сыграл ничего яркого. В этом сезоне он играл крохотный эпизод в спектакле "Война и любовь" ("The war and the love") по пьесе Вильяма Шекспира "Укрощение строптивой". Анна дала ему роль портного. И кто бы согласился на эту роль, кроме него! В репертуаре театра было еще шесть пьес, но все они мюзиклы, и хрипловатому, безголосому Ричарду там роли не нашлось. Когда-то в молодости он бил чечетку, но сегодня чечетка… На следующий сезон он должен играть Фирса в пьесе "Вишневый сад", которую Анна брала для себя. Может быть, у него поехала крыша?

Однако вскоре крыша поехала у самой миссис Романофф. Все, что говорила ей дочь Ричарда (миссис Романофф напрочь забыла ее имя), оказалось чистейшей правдой. От нее эта самая дочь в шляпе отправилась на телевидение, и в тот же вечер миссис Романофф увидела на экране своего Ричарда Бёрбеджа в костюме портного из спектакля "Война и любовь". Он отвечал на вопросы корреспондентки.

Из рассказа актера выходило: он настолько вжился в образ портного, что предпочел жить в Падуе 1593 года. Где, собственно, живет теперь. Он прибывает в Линкольн исключительно на спектакли. На этой неделе у него по расписанию еще один спектакль, именно сегодня, на следующей — ничего, в первой неделе марта — сразу два спектакля. Все было так.

В Падуе Ричард Бёрбедж работает портным, живет на Санта Мария дель Кармине, у него свое ателье, шесть мальчиков-подмастерьев. Воздух в Падуе чистый, обстановка в городе относительно спокойная, его, Ричарда, там уважают соседи, у него нет отбоя от заказов, потому что одеваться, извините, приходится всем, это вам не Линкольн, где можно ходить по центральной улице в чем мать родила.

— Поймите, Падуя — городок хоть и небольшой, но народу у нас не меньше, чем в самой Венеции. До нее рукой подать, минут сорок на почтовой карете, часа полтора пешком. Или те же часа полтора на волах. Но я люблю как раз пешие прогулки, если, конечно, не требуется отвезти платье немедленно или не зовут срочно на примерку. Я же теперь не помощник портного, я в гильдии мастеров, — говорил телезрителям Ричард Бёрбедж.

И миссис Романофф, Анна Романофф собственной персоной, сидела в своем кабинете у телевизора, смотрела на экран и, забыв обо всем, слушала весь этот бред.

— Потом, у нас там классное питание. Пища здоровая, без химии совершенно! Никаких термоприборов, естественно, нет, все готовится на живом огне, на вертеле. Каплунов много, куропаток… — Ричард смущенно улыбнулся, как человек, которому неловко говорить больному о своем хорошем самочувствии. — Очень чистая вода. Родниковая. Прямо во дворе под навесом из-под земли бьет ключ, течет ручей. Стираем в нем ткани для усадки. Добрые, приветливые люди. Правда… — тут Ричард слегка замялся, — испанцы достают. Вот они уже где! Грабят нашего брата-итальянца безбожно! К нашим девушкам пристают. И наши тоже хороши. Очень эмоциональные. Они немного диковаты еще. За это время в городе произошло несколько драк между своими. Но каких, боже! Дерутся на шпагах, прокалывают друг друга кинжалами безжалостно! Цивилизованному человеку смотреть на такие вещи очень трудно. Кровь, размозженные головы, отрезанные руки, ноги… Самое уязвимое место для шпаги — глаз. Я сам чуть было не ввязался в одну поножовщину, спасибо — подмастерья удержали. С другой стороны, я их очень хорошо понимаю. Свежий воздух, сочная пища, здоровье у каждого — то, что моя бабушка называла "кровь с молоком". Я даже в молодости не был таким крепким. Да и откуда? Детский сад, школа, потом театральная школа — и театр, театр, театр. Я уж не говорю о семье, налогах, кредитах… Хочу поехать в Англию, познакомиться с Шекспиром. Но, по всему, не доеду — стар стал, дороги не выдержу. И за каждым кустом — испанцы!

— Но скажите нам, Ричард, как же вы все-таки из нашего двадцать первого века попадаете туда, в конец шестнадцатого? — перебила его корреспондентка и взглянула на собеседника эдак снизу, как бы готовая принять любой, самый непостижимый ответ. — Это непонятно. Как все происходит? Согласитесь, что поверить в это трудновато даже нам, работникам телевидения. А уж у нас на телевидении чего только не бывает!

— Почему трудновато? — переспросил вежливо Ричард. — Ничуть. Я там живу. Вот мой колет, моя шапочка, мои туфли, моя игольная подушечка. Я живу в Падуе и приезжаю сюда на спектакли. Не в моих правилах подводить товарищей. Кто, кроме меня, сыграет эту маленькую роль?

— На чем приезжаете?

— Ну… Ни на чем, а просто еду да и все. Я ведь знаю, что у меня спектакль в такой-то день. Не могу же я не прийти на спектакль. Что тут непонятного?

— А вот сейчас вы сможете на глазах у всех телезрителей поехать к себе в Падую? — загадала загадку лукавая корреспондентка.

— Прямо сейчас? — озаботился Ричард.

— Да, вот прямо сейчас! В прямом эфире! — задорно вскричала теледива, строя из себя девочку.

— Нет. Сейчас, извините, никак не смогу. У меня скоро выход.

— Ах, действительно! — рассмеялась корреспондентка живо и как-то слишком непринужденно. И обернулась к объективу телекамеры. — Мы разговариваем с актером Ричардом Бёрбеджем в его гримерной. На сцене уже начался спектакль "Война и любовь" по пьесе величайшего драматурга Вильяма Шекспира "Укрощение строптивой". Действие этой пьесы, как помнят телезрители, происходит в итальянском городе Падуе и недалеко от него, в загородном доме, как раз там, куда переселился и наш соотечественник Ричард Бёрбедж. Он выбрал свежий воздух, чистую воду, здоровую пищу! Ему можно только позавидовать!.. — Девица обратилась к Ричарду, и телекамера взяла крупным планом невыразительное, помятое лицо актера. — Но после того как вы отыграете вашу ответственную роль, Ричард, куда вы пойдете?