«Если», 2010 № 04 - Страница 18

Естественно, мы не просто жили под одной крышей. Мы вели нормальную псевдосупружескую жизнь и были очень счастливы. По странному совпадению ни она, ни я раньше не любили по-настоящему.

Прошлое наше теперь казалось полузабытым сном, и мы почти не разговаривали о том, что осталось у нас за спиной, словно повинуясь негласному уговору. Не знаю, как Мира, но я был твердо намерен никогда больше не возвращаться к Зефиру.

Там, у больницы, Мира так и не поняла до конца, что я убил человека. Ей показалось, что я его просто ударил — как и его напарника — и что он не умер, а на время отключился.

Я не стал открывать ей правду.

Иначе пришлось бы рассказать ей все. В том числе и то, что меня наняли убрать ее.

В то же время меня интересовало, каким образом Мира сумела поставить свой дар на службу людям, в отличие от меня, научившегося использовать его лишь как смертельное оружие.

Однажды вечером, когда мы наслаждались уютом перед жарко пылающим камином, я как бы невзначай поинтересовался:

— Мира, скажи: как ты научилась так здорово лечить людей?

Она посмотрела мне в глаза своими огромными глазищами, от которых у меня замирала душа.

— А я вовсе не училась, — призналась она. — Я… я просто поняла однажды, что могу это делать, вот и все…

— Вот как? — хмыкнул я. — Может, ты и меня научишь?..

Она опустила взгляд.

— Нет, Тим, — тихо сказала она. — Этому нельзя научиться, поверь мне…

Что ж, в этом она была права. Я ведь тоже никому не смог бы передать свою проклятую способность, даже если бы захотел. Слово, произнесенное кем-то другим, теряет волшебную силу. Да, скорее всего, дело вовсе не в Словах. Дело в том, кто их произносит…

— И давно это случилось с тобой? — продолжал расспрашивать я.

— Десять лет назад… я тогда еще училась в школе…

— И ты, значит, решила стать этаким доктором айболитом, который лечит всех подряд?

Мира вздохнула:

— А что мне еще оставалось делать? Этот дар, который мне достался, особенный. Не я владею им, а он мной. И когда я не хочу или не могу исцелить кого-то, мне становится очень плохо. — Она вдруг через силу хохотнула: — Знаешь, однажды я чуть не померла — больной был таким… ну, в общем, подонком и негодяем, и я не хотела возвращать ему здоровье… А потом поняла: ЭТО сильнее меня… И знаешь, когда я это уяснила, мне сразу стало легче. Значит, такова моя функция — возвращать людей к жизни.

— "Функция", — с горечью пробормотал я. — Функция бывает у программ. А ты вовсе не программа, Мируля…

Она вдруг порывисто обняла меня, приникнув всем телом. Так, что у меня запершило в горле.

— Родненький мой! — Обожгло мое ухо ее жаркое дыхание. — Ты же сам признался, что ты программист. Значит, я теперь программа. Твоя, на веки вечные…

В тот момент я окончательно понял: ни черта даже самые магические слова не значат в этой проклятой, но такой чудесной жизни…

Незаметно пролетело бабье лето, и осень решила не продлевать агонию, а сразу ударила ливневыми дождями днем и минусовыми заморозками по ночам. Видимо, сказывалось высокогорье.

В планах моих было отсидеться в этом домике, не рассчитанном на зимовку, хотя бы до первого снега. Я слишком хорошо знал Зефира, чтобы питать иллюзии: пройдет пара месяцев — и он забудет о нас с Мирой. Система тайных осведомителей имеется не только у полиции, и где гарантия, что они отсутствуют в этом провинциальном городке?

Тем временем с Мирой все чаще стало происходить что-то неладное. Бывало, она подолгу сидела перед камином, пристально глядя на пляшущие языки пламени и не отвечая на мои расспросы. В другой раз металась, хромая, по комнатам, до крови закусив губу. И при этом упорно молчала. Словно утратила дар речи.

Идиот, мне и самому следовало догадаться, в чем была причина этих внезапных приступов. Она же мне сама об этом говорила…

Но я догадался слишком поздно — когда ее прихватило серьезно.

Это случилось среди ночи — за окном вовсю трещали на ветру обледеневшие деревья. Я проснулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как моя Мирулька в полумраке лихорадочно натягивает одежду.

Я включил настольную лампу.

Лицо у Миры было безжизненно бледным, и струйка крови, стекавшая по подбородку из прокушенной нижней губы, лишь подчеркивала эту бледность живого мертвеца.

— Мира, ты что? — спросил я, вскочив с кровати. — Куда ты собралась?

— В город, — с трудом разжала она стиснутые, словно от нестерпимой боли, челюсти.

— Зачем? — тупо спросил я. — Тебе туда нельзя, девочка моя! Ночь на дворе, да и холодно…

— Не останавливай меня, — отвернулась она. — Я… я должна туда ехать… понимаешь, Тим?..

И тут меня наконец прошибла догадка.

— Что, там кто-то умирает? — почему-то шепотом спросил я.

Она лишь кивнула.

А потом рухнула на пол, словно внутри нее сломался некий стержень.

К счастью, на полу был ковер с длинным ворсом, и Мира не расшиблась при падении. Только вот в себя она уже не пришла. Ей явно становилось хуже и хуже.

Я в отчаянии кричал и пытался привести ее в чувство.

Я перенес ее на кровать и делал искусственное дыхание.

Я проклял свою дурацкую осторожность, заставившую меня выбросить свой и ее сотовые телефоны в глубокую пропасть в самом начале нашей подпольной жизни в горах, иначе сейчас я наплевал бы на все меры предосторожности и вызвал бы "скорую помощь"…

Наконец Мира пришла в себя. Правда, ненадолго. Однако я успел добиться ответа на свой единственный вопрос: что я должен сделать, чтобы спасти ее?

Есть только одно средство, позволяющее выжить в подобной ситуации, сказала она. Оно продается в любой аптеке (и я намертво вбил в свой мозг мудреное латинское название). Это лекарство всегда было у Миры в запасе, но вчера она выпила последнюю таблетку. И если сейчас не принять очередную дозу, она просто-напросто не доживет до утра…

Она меня ни о чем не просила, но разве в таких случаях нужны просьбы?

Никогда в жизни я не одевался так быстро.

Ключи от пежика, как Мира называла свою машинку, искать не пришлось: они до сих пор торчали в замке зажигания.

Мотор промерз, и мне с большим трудом удалось запустить его.

Получасовой аутотренинг, чтобы справиться с тем ужасом, который охватил меня от одного прикосновения к ледяному рулю, мне сейчас бы не помешал, но надо было спешить.

Я только глубоко вздохнул и нажал на педаль газа…

Шоссе было погружено во тьму. В такую погоду спускаться с перевала по крутому серпантину стал бы только безнадежный псих. Именно такой, как я…

Я почти не помнил, как мне удалось добраться до города. В память врезались лишь отрывочные ощущения: белесая от корочки льда лента дороги в желтоватом свете слабых фар, жалобный вой надрывающегося от перегрузки моторчика и скрежет коробки скоростей. Тормозить по гололеду было бесполезно — пару раз я попытался это сделать, и оба раза меня едва не унесло в пропасть, чисто формально отгороженную от дороги редкими стальными столбиками…

Когда спуск наконец стал достаточно пологим и впереди замаячили огни первой пригородной забегаловки, я остановил машину, чудом не опрокинув ее в глубокий кювет, отодрал от руля сведенные судорогой, ничего не чувствующие пальцы, вылез и основательно проблевался. Прямо посреди обледенелого шоссе…

В городке была всего одна дежурная аптека, и мне пришлось долго колесить по безлюдным улицам, прежде чем я отыскал ее.

Полусонная тетка за стойкой долго не могла уразуметь, с какой стати она должна среди ночи выдавать сильнодействующие лекарства без рецепта врача. Сперва я чуть не убил ее (от этой идеи меня заставила отказаться лишь мысль о том, что я потрачу уйму времени, роясь в бесчисленных ящичках высоченных шкафов). В итоге, я выгреб из кошелька и карманов все имевшиеся платежные средства и стоял перед аптекаршей на коленях до тех пор, пока она не снизошла удовлетворить мою сопливую мольбу…

Путь обратно мне показался уже не таким страшным. И пусть колеса то и дело пробуксовывали на ледяном подъеме в гору, пусть машину кидало из стороны в сторону и я ежесекундно рисковал потерять управление, главное — я победил свою фобию и теперь меня пугало лишь одно: мысль о том, что я опоздаю и моя любимая женщина скончается, не дождавшись меня…