Эскизы на фоне миражей. Писательские размышления об известном, малоизвестном и совсем неизвестном - Страница 7
Вообще лекторов, особенно ГлавПУРа, Леонид Ильич боялся, как огня. Летом 1942 года, когда вступил в силу знаменитый приказ № 227 о расстреле всех, кто бросает без команды боевые позиции, лектор ГлавПУРа полковой комиссар Синявский прибыл на Южный фронт, тот самый, что под ударами немцев безостановочно покатился из-под Харькова, бросая оружие и оставляя сотни тысяч наших солдат и офицеров в окружении, а значит, в плену.
На Синявского, главным образом, была возложена обязанность проверяющего выполнение приказа № 227. В итоге вот что он доложил в ГлавПУР:
«…Ответственные работники политуправления Емельянов, Брежнев, Рыбанин, Башилов не способны обеспечить соответствующий перелом к лучшему в настроениях и поведении (на работе и в быту) у работников политсостава фронта, несмотря на ответственность положения. Подвержены в своей значительной части беспечности, самоуспокоенности, панибратству, круговой поруке, пьянке и т. д.».
И такого мнения о «Лёне» (для друзей, по крайней мере, на фронте, он был почти всегда Лёня) не он один. Позже другой проверяющий, полковой комиссар Верхотрубов, характеризует его ещё круче:
«Черновой работы чурается. Военные знания т. Брежнева – весьма слабые. Многие вопросы решает как хозяйственник, а не как политработник. К людям относится не одинаково ровно, склонен иметь любимчиков».
Ты только погляди, какие проницательные комиссары случались в Красной армии – у Леонида Ильича «любимчики» были до конца жизни! Это, кстати, потом трансформировалось в «ленинскую» теорию о «бережном отношении к кадрам», что постепенно превратилось в родственно-приятельский хоровод и довело страну «до ручки».
Быть может, с военной точки зрения Брежнев был не очень силён, но труса, однако, не праздновал. Дважды высаживался на Малую Землю, хотя для подтверждения личной храбрости и одного было достаточно. Это «действо» смертельно опасное, процентов десять десантников гибло ещё при высадке. Не случайно даже на боевых картах Мысхако значились такие наименования, как Долина смерти, Тропа смерти и Смертный откос.
Но вот тонкостями психологии, особенно в сфере человеческих «слабостей», Леонид Ильич владел превосходно. Никогда не загружал начальство депрессивной информацией, всегда и везде оставался улыбчив, доброжелателен, причём ко всем, что к генералу, что к рядовому. Очень гостеприимен, по-южному хлебосолен. Попасть в землянку к начальнику политотдела армии считалось большой удачей – тут и анекдотец свежий (как правило, из еврейского быта), и стол, хоть и из подручного горбыля сколоченный, но не по-армейски обильный. Наркомовские сто грамм обязательно будут усилены местной «сливянкой». В Марьиной роще, что под Геленджиком, её гнали из дички в таком количестве, что генерал Леселидзе однажды даже приказ осуждающий издал. А к сливянке всегда огурчик найдётся свеженький да солёненький, шашлычок, истекающий жиром (где только баранов брали?). Да и барышни в связистках при штабе у «Лёни» мелькали проворные, этакие шалуньи, ухоженные, словно и не на войне вовсе.
Сам полковник – красавец на загляденье: строен, белозуб, чернобров, голубоглаз. К тому же певун, плясун, что украинского гопака, что кавказской лезгинки. Чего и говорить, несмотря на нелестные отзывы проверяющих, солдаты и офицеры его уважали за доступность, простоту общения и даже любили.
В сентябре 1974 года в Новороссийске, когда генеральный секретарь ЦК КПСС лично приехал вручить героическому городу Золотую Звезду, я сам видел, как он стоял, обнявшись с ветеранами-малоземельцами, облитый слезами, своими и чужими. Время было душераздирающее, такую войну пройти и остаться живым. В боях за Новороссийск только один из трёх защитников такой судьбы удостоен…
Словом, Брежнев – если и вождь, то уж точно не Сталин, друзей у которого по жизни никогда не было, да и быть не могло. Сверстники рябенького «Оськи» по горийскому детству затаились, кто где мог, опасаясь «длинных рук» злопамятного Кобы. Не дай Бог, попадёшь на глаза. Возьмёт и припомнит, как дразнили и поколачивали тщедушного сына прачки и сапожника с вечно завязанным горлом и совсем не по-детски горящими жёлтыми кошачьими глазами.
В России всякий вождь (если уж совсем не дурак, вроде Павла I) строит систему управления, прежде всего, «под себя». Не у всех получается, но те, у кого выходит, как правило, остаются «на троне» надолго.
Сталин был у власти почти 30 лет, выгнув «параболу» воздействия на общество простую, но гениальную по исполнительности, контролю, результативности и радикальной реакции на непослушание, или, как сейчас говорят, инакомыслие. В сердцевине её была заложена жестокость, и как следствие – неотвратимость наказания, нередко самой крайней мерой – смертью. Страх гнал людей к любой заявленной им цели, поскольку никого и никогда не жалели, и под «топор» мог попасть любой, какие бы заслуги перед Родиной ни имел.
У Брежнева, который пробыл у власти на десять лет меньше Сталина, всё оказалось с точностью до наоборот – повсеместно декларировалось «бережное отношение к кадрам». Поэтому стоит ли удивляться, что «кадры», особенно из ближнего круга, очень быстро «рассобачились». Стали обрастать «хозяйством», кумовством, возможностями, связями, в благодарность славословить «дорогого Леонида Ильича», особенно за право получить кусок кабанятины после удачной охоты генсека, что оценивалось как признак особого государственного доверия.
Но не надо упрощать Леонида Ильича до этакого добродушного «дяденьки с колхозной пасеки». Обнимаясь и плача с ветеранами, он всегда был начеку, замечая даже лёгкую тень опасности, заходившей в его сторону с любой стороны, а уж тем более – от персоналий, особенно от того, перед кем в прошлом Леонид Ильич сгибался и лебезил.
Так было с Жуковым, так было с Хрущёвым, которому обещанные после снятия с должности пенсионные льготы через месяц были уменьшены втрое. А уж как показательно это получилось с Кагановичем, которому он писал в 43-м году: «Не забуду Ваших указаний, дорогой Лазарь Моисеевич, и дружной совместной работы!» Когда стал генсеком – всё мгновенно забыл! А Лазарь-то просил ведь всего ничего – восстановить в партии, из которой его исключил ещё нелюбимый ими всеми Хрущёв.
Лазаря можно понять! Ведь он в Российской партии большевиков с 1911 года, с того времени, когда Лёня Брежнев у себя в Каменке ещё бегал в коротких штанишках (а по бедности, может, даже и без оных). А чуть позже, в самый разгар Первой мировой войны, Каганович от имени большевиков вовсю «мутил воду» в той же «брежневской» Екатеринославской губернии в качестве руководителя так называемого Союза сапожников, к тому же нелегального. Он и являлся настоящим сапожником там же, в Екатеринославле (позже – Днепропетровске), откуда, в сущности, Брежнев и пошёл в рост. Кто знает, может, и папе, мастеровому Илье Брежневу, набойки на праздничные сапоги набивал?
В отличие от Жукова, Каганович никогда не комплексовал от унижений. Правда, многие из них исходили от Сталина, а потом от Хрущёва, первых лиц государства. Увы, такое терпят многие, даже за честь почитают. Маршал Блюхер, когда его расстреливали от имени Сталина, перед дулом кричал: «Да здравствует Сталин!» Ужас какой-то!..
По ночам у себя на квартире, что на восьмом этаже Фрунзенской набережной, под матерчатым, ещё «кремлёвским» абажуром, старый (83 года), больной, плохо видящий, Лазарь Каганович почти на ощупь водит пером по бумаге, положенной на разлинованный жирными полосками листок:
«Уважаемый Леонид Ильич! Я вновь вынужден беспокоить Вас по тяжкому для меня делу – вопросу о восстановлении меня в правах члена партии.
Я написал обращение в Президиум XXV съезда КПСС и посылаю его Вам в надежде, что Вы не просто передадите его, а по существу поможете положительному решению… Мне тяжко жить на склоне лет вне партии, которой я отдал свою жизнь, и я очень прошу Вашей помощи… С товарищеским приветом, Л.М. Каганович, г. Москва, 19 февраля 1976 г.».