Эскизы на фоне миражей. Писательские размышления об известном, малоизвестном и совсем неизвестном - Страница 14

В широкий обиход стало входить новое понятие – космополитизм. Как оказалось, это страшное слово означало идолопоклонство перед любым иноземным. Однажды на страницах «Правды» появилась статья, утверждавшая, что профессора Клюев и Роскина, открывшие радикальный способ лечения рака, передали за границу этот «важный государственный секрет».

Честно говоря, никакого секрета не было, как, впрочем, и самого способа, но шум поднялся вселенский. Даже вездесущий Константин Симонов тут же откликнулся пьесой «Чужая тень», что прошла по многим московским и провинциальным театрам. Преклонение перед иностранным, особенно западным, рассматривалось как осознанное предательство интересов коммунистической партии и советского государства.

Но одно дело – подмостки сцены, а совсем другое – подвалы жизни. Космополитов искали всюду, причём с помощью добровольных «активистов». А их у нас всегда полным-полно. Только скажи, и «сигналы» в инстанции пойдут валом.

Однажды в текущей почте ЦК выловили письмо морского офицера Алферова, адресованное лично Сталину. Он сообщал, что руководители ВМФ ознакомили англичан с тайнами изобретённой им парашютной торпеды, а заодно и передали карты морских подходов к советским портам. Глупость была очевидна – торпеда никогда не была секретной, поскольку самодельна и малоэффективна, а лоцманскими картами снабжали корабли союзников, что после войны с грузовыми рейсами посещали нашу страну. Но несмотря на очевидное, делу был дан ход…

Сталин по этому поводу учредил «Суд чести», который возглавил стареющий маршал Л.А. Говоров. Перед ним предстали четыре основных «виновника»: адмиралы Н.Г. Кузнецов, В.А. Алафузов, М.П. Степанов и Л.М. Галлер, высшие руководители советского военно-морского флота.

– Вопреки явным фактам политработник Кулаков произнёс грозную обвинительную речь, – вспоминает Кузнецов, – доказывая, что нет кары, которой бы мы не заслужили…

Но этим судилищем дело только начиналось. Перепуганный Говоров (он знал, что Сталину известно о его службе у Колчака) вынес вердикт – всех четверых передать для дальнейшего рассмотрения дела в военную коллегию Верховного суда СССР. Это уже без всяких игр «в честь и достоинство». Реально очень опасно.

За мрачно знаменитым председателем суда Ульрихом, невысоким румяным толстячком со слащавой улыбкой на лице, «подкрашенном» аккуратно подстриженными усиками, ещё со времён Тухачевского тянулась «слава» душегуба. Даже много лет спустя Кузнецов сторонился ходить Никольской улицей, где в старинном доме с зарешеченными окнами с товарищами по несчастью ожидал приговора.

Объявили его глубокой ночью. Такова была практика – ночью человек легче ломается, становится податливым, беспомощным, незащищённым, жалким, с обречённостью висельника впадая в прострацию. Так было и в этот раз, но, слава Богу, жизнь им сохранили. Алафузову и Степанову дали по десять лет, а Галлеру, легендарному Галлеру, ещё на «заре революции» решительно подавившему огнём главного калибра своего крейсера мятежный форт Красная Горка кронштадтской крепости и тем самым спасшему власть большевиков, – всего четыре. Кузнецова Сталин пожалел – его только разжаловали до контр-адмирала (то есть до одной малой звёздочки на погонах) и отправили служить на Камчатку. Это расценивалось как огромная удача!

В российских вооружённых силах, начиная от Петра, нет такого второго военачальника, который дважды был контрадмиралом, трижды вице-адмиралом, дважды адмиралом и столько же адмиралом флота Советского Союза. Последний раз, как вы уже знаете, посмертно. Пока это единственный случай, когда в воинском звании повышают покойника…

Не лишённое коварства поведение вождя в какой-то степени подтолкнуло к тому, что между Кузнецовым и Исаковым «пробежала кошка». Долгое время они служили рядом, душевно ладили, но житейские потрясения, что сопровождали судьбу Кузнецова, пройти бесследно, конечно, не могли. Щепетильный, особенно в человеческих и служебных отношениях, Николай Герасимович ни разу не пытался переложить предъявленные ему обвинения на кого-то другого. Так было и во время суда на Никольской, даже когда Ульрих приоткрыл ему лазейку, чтобы снизить наказание, а то и вообще его избежать.

– Вы не давали письменного разрешения на передачу торпеды? – спросил он, хорошо ведая, что такого документа действительно не было.

Кузнецов даже не знал, что чертежи собрались показать англичанам, дело ведь рутинное, даже без грифа. Так, забавы инициативного самоучки… Но гордый адмирал, вскинув голову, твёрдо ответил:

– Если письменное разрешение дал начальник штаба, значит, имелось моё устное согласие. Таков был порядок в наркомате…

После смерти Сталина их всех реабилитировали, но Льву Михайловичу Галлеру это уже не помогло. Старейший российский адмирал, царский капитан первого ранга, ещё за службу в императорском флоте имевший Станислава II степени с мечами, один из создателей советского флота, скончался в Казани в тюремной «психушке».

И в страшном сне мудрый вождь не мог предвидеть, сколь жестоко откликнется Казань и на его личную драму. Именно там, в крохотной квартире на 5-м этаже панельного дома, доживёт свой век всеми брошенный, спившийся, отвергнутый хрущёвской властью его сын Василий, разжалованный, лишённый пенсии и даже фронтовых наград.

Кузнецова, отправленного служить на Тихий океан, через год непредсказуемый вождь вдруг, как ни в чём не бывало, возвращает в столицу и снова поручает пост военно-морского министра. Судимость, правда, не снимает и звание повышает лишь на одну маленькую звёздочку, до вице-адмирала – «шоб жизнь мёдом не казалась»…

Масло в «разгорающийся огонь» подливает Вера Николаевна, супруга Кузнецова. С некоторых пор она недолюбливает Исакова, считая, что тот мог, но не защитил боевого товарища. Это не так. Был случай, когда Иван Степанович, чуя серьёзную грозу, пытался её предотвратить.

В 1946 году в Чите внезапно арестован командующий 12-й воздушной армии, маршал авиации Худяков. Для общества суть обвинения скрывалась, но некоторые слухи просочились. Якобы что-то было связано с Крымской конференцией «Большой тройки», состоявшейся в феврале 1945 года, где Худяков вместе с Кузнецовым присутствовали в качестве военных советников. В книге «Страна отношений» я довольно подробно говорил об этой трагической истории, но кое-что повторю.

После Ялтинской конференции, где определились многие «скрепы» послевоенного мира, сын Рузвельта, Элиот, прислал Сталину в подарок альбомы цветных (в ту пору очень редких для нас) фотографий, где были запечатлены в разных эпизодах «три богатыря»: Сталин, Рузвельт и Черчилль. Листая альбом, вождь обратил внимание, что на некоторых снимках за его спиной, сияя улыбкой, стоит невысокий военный. На одном из снимков – даже положив руки на спинку сталинского кресла…

– Кто это? – хмуро спросил вождь.

– Это маршал Худяков, – ответил генерал Власик, начальник охраны.

– А у нас что, протокол уже не соблюдается? – Сталин небрежно откинул альбом подальше от себя. Этот жест подвигнул ко многому…

Худякова в тайной Сухановской тюрьме допрашивал лично главный бериевский костолом Богдан Кобулов, восьмипудовый зверюга. Он и вышиб вместе с зубами маршала, что он – вовсе не Худяков, русский из Вольска, родом из семьи паровозного машиниста (так записано в анкетах), а сын армянского чувячника из Шушинского уезда Арменак Ханферянц. Этой тайны было достаточно, чтобы расстрелять маршала, доблестно сражавшегося ещё с Гражданской на стороне красных под именем Сергея Худякова, якобы приняв имя командира, павшего в бою…

О том, что в деле неким образом фигурируют фотографии с Ялтинской конференции, Исаков узнал случайно и посчитал долгом предупредить жену командующего, поскольку сам Кузнецов уже сидел на скамье в качестве подсудимого. Он позвонил Вере Николаевне, которую хорошо знал, и коротко, не вдаваясь в подробности и причинность, спросил:

– Вы мне доверяете?

– Конечно, Иван Степанович… Конечно! – взволнованно и торопливо повторила она. – Я вам верила и верю!