Эскамбрай (СИ) - Страница 6

- До поры до времени, - проворчал Факундо, которому все было знакомо до боли.

- Так оно и вышло, - кивнул Филомено. - Только совсем не то, что ты думаешь.

А было так. Парень влез на второй этаж, по карнизу прошел до окошечка и тут только заметил, что в щелку ставни пробирается слабый свет. Любопытство пересилило осторожность, и он потихоньку приоткрыл окошко пошире. А там, на каменном полу, в одной сорочке распласталась ничком сеньорита, нинья Марисели.

- Она с чудинкой, нинья - добрая очень, но с чудинкой. Такая богомольная, такая молитвенница - не пропустит ни одной мессы, ни одного церковного шествия, ее монашкой прозвали, она молоденькая совсем, едва шестнадцать исполнилось. Женишок, конечно, имелся - она богатая невеста. Старший брат четвертый год тому как умер, она одна у дона Лоренсо, а старик из первых богатеев в Тринидаде.

Не могу сказать, что там стряслось: грешу на женишка, что он ее обидел чем-нибудь... Мало ли, думал, если невеста, так почти что жена. Словом, бог ее знает, нинью: молилась, молилась, билась лбом о камень, да долго, так долго - инда мои ноги занемели; карниз-то в пол-ладони шириной. А потом - слушай! - достает откуда-то гвоздь, десятидюймовый, кованый, таким балки крепят. У меня глаза на лоб полезли: что она делать будет? А она садится и - слушай! - прокалывает себе кожу на ступнях. Кровь пошла. Потом ставит его шляпкой на пол, и - одной ладошкой на острие, а острие как шило, оно насквозь прошло, и - другой... Сил нет, как я испугался, - распахнул окно и крикнул. А она поднимает на меня глаза и будто не видит, а потом начинает падать грудью на этот гвоздь - медленно так...

Я, конечно, успел в окошко вскочить и гвоздь выхватить, - грудь ей только поцарапало и сорочка разорвалась. Стою и не знаю - что делать?

Крови полно, пол в крови, из ног течет, льется, под грудью кровоточит, сорочка намокла. В доме - тихо, ни звука, ах ты, боже мой! Подхватил ее на руки и к Ирените. Та, конечно, не спала - ждала меня. Тоже оторопела: стоит, зажав рот кулаком, чтобы не заорать. А кровь так и хлещет, ждать некогда. Я быстро сорочку ее порвал и перевязал все, как умел.

- Ну, - говорю Ирените, - теперь кричи что есть мочи, поднимай переполох.

А она на меня смотрит:

- Каники, ты в крови по самую макушку. Что я скажу сеньорам?

- Говори, - отвечаю, - все как было.

- А ты?

- А я смазываю пятки салом.

Ну и смазал: оттуда же спустился и задал ходу. Не виноват ни в чем? Так-то так. Но старик хозяин больно горячий, нравный. Он сперва всегда прибьет, потом разбираться будет. Разберется, простит, обласкает - а толку что, коли шкура уже спущена. А тут такое дело... Нет, я уж лучше погуляю.

- Ну, а дальше-то что с вашей ниньей? - спросил Факундо.

- Почем мне знать? - пожал плечами Каники. - Я как ушел в ту же минуту, так и пошел. Бог знает, как там все обернулось - только уж без меня.

- А твоей подружке не могло достаться под горячую руку?

- Не должно, - ответил он. - Какой с бабы спрос? На нее и не подумают ничего. А когда нинья очнется, все вовсе уладится.

- Не боишься, что на тебя свалят чужой грех?

Покачал головой:

- Это нет. Я не знаю, что там приключилось, но я же говорил - чудная: сроду не соврет.

- Так может, тебе вернуться к тому времени?

Пожал плечами:

- Может, и стоит.

Долго мы сидели в ту ночь - почти до света. Болтали о том, о сем, снимали пахучие провяленные пласты мяса и уносили их в хижину, а на их место укладывали новые. Лишь когда под утро потянуло сыростью со стороны болота, залили костер водой.

На другой день проснулись под раскаты грома и шум дождя по крыше.

- Начинается, - поморщился Факундо. - Что-то рано в этом году.

- Это еще не дожди, - возразил Филомено. Он возился со своим крестником - взялся его обмывать и, к моему удивлению, делал это ловко и умело. - Это ненадолго. Самое позднее к завтрашнему утру все тучи разнесет и будет ясно.

Я стала жаловаться на прошлый сезон дождей - хлебнули горя из-за сырости, а теперь вот с крошкой на руках боишься еще больше. Сырость может съесть самого здорового мужчину, а ребенку она страшный враг.

- Почему бы вам не перебраться в местечко посуше? - спросил Филомено.

- Тут безопасно, - отвечал мой муж. - Ни альгвасила, на жандармов, ни облав. Это кое-что значит, потому что моей жене не сносить головы, если ее поймают.

- Твоя женушка не даст себя ослу лягнуть... (я слыхала изысканнее комплименты, но эта похвала меня очень тронула). А что, если я укажу место настолько же безопасное, но посуше и поуютнее?

- Ради бога, - проворчал Факундо - у меня уже сейчас кости ноют, и прошлый год я чудом не подцепил лихорадку. А если я свалюсь... - он не договорил.

- Только это не близко, - предупредил куманек. - Это в наших местах, в Эскамбрае. Я знаю дорогу в один маленький паленке - приходилось там бывать.

Опять мы с мужем переглянулись - гость удивлял все больше. Но я знала, что он не врет. Не из таких, чтобы врать попусту. Таким-то образом дело о переезде было решено.

В путь собрались не сразу. Сначала заказали Сабону пуль и пороха, которые раздобыть иным манером не представлялось возможным. Кроме того, полотна, соли и кое-что из хозяйственных мелочей, чего в лесу не найти. На это ушла несколько дней. Потом собрали наше хозяйство в тюки и котомки, навьючили растолстевшего Дурня и пустились в стодвадцатимильную дорогу.

Мы уходили не тем путем, каким пришли, и пересекли топи в окрестностях Оркитаса. В тех местах уже приходилось идти по ночам и прятаться днем. Это были окрестности большой дороги, которую Факундо хорошо знал. Но он послушно следовал за низкорослым провожатым, который уверенно вел нас напрямик и которому, судя по всему, хорошо были известны все кривые тропинки. Откуда они были ведомы человеку, по должности обязанному быть домоседом так же, как мой муж по должности был обязан быть кочевником? Спрашивать я не стала. У этого парня была Сила, спрятанная глубоко внутри и проявлявшаяся пока лишь в лихачестве, - но сила недюжинная. Я ее почувствовала и доверяла ей.

Без происшествий пересекли дорогу в глухой послеполуночный час и в ту же ночь, под утро, вступили в первые отроги гор Эскамбрая.

Еще через день мы пришли в паленке, поселок беглых, на реке Аримао.

Нас заметил и остановил дозор, но Каники знали и пропустили беспрепятственно, и нас вместе с ним. Нас отвели к старшине, седовласому конге Пепе, что был избран в правители трех десятков мужчин, женщин и детей, собравшихся в тесной, укрытой от посторонних глаз долинке.

В паленке всех вновь прибывших принято тщательно расспрашивать и переспрашивать: кто таковы и откуда. Но нас приняли на слово куманька; и если я рассказала Пепе нашу историю, то лишь потому, что не хотела быть невежливой.

Мы выбрали место в сосняке, над говорливым ручьем, и поставили хижину, такую же, как остальные. Разместили утварь, подвесили гамак, зажгли очаг. Только в этот очаг уже не попадали ни конский навоз, ни зеленые ветки: в нашем новом жилье не было ни одного кровососа, и впервые за много месяцев в душную ночь мы могли спать, не заворачиваясь с головой в одеяло.

Филомено деятельно помогал в обустройстве жилища. Он, в самом деле, хорошо плотничал - с одним топором сделал из сосновых плах лежак, полки, стол, новую колыбель с верхом, оплетенным прутьями. Жил он с нами вместе и не называл иначе, чем куманек и кумушка; и мы его величали кумом. Рыбак рыбака видит издалека, и он пришелся к нам в компанию, точно соль в воду или туз к масти. Мы понимали друг друга с полуслова. Так что когда однажды - недели две спустя после нашего водворения в паленке - он сказал, что ему, пожалуй, пора домой, мы не спрашивали ни о чем. Факундо лишь вздохнул сокрушенно:

- Ох, вздуют тебя, кум.

- Авось ничего, кум, - отвечал Филомено. - Я уж не первый раз хожу гулять, правда, первый раз так надолго.

- Все до времени, - вымолвил Гром.