Эскамбрай (СИ) - Страница 49

- Ножи, топоры, дубины, - что угодно?

- Тут... Это где-то здесь... сложили ваши мачете и самострелы.

- Пошли туда. Захвати мешок какой-нибудь.

- Хозяин меня велит ободрать живым! - засипел он шепотом.

- Твой хозяин наелся земли, - отвечала я ему, но это скорей испугало, чем успокоило. По спине парня текли струйки пота. Он все-таки провел меня в другой чулан, и там на ощупь - темнота стояла как в брюхе - я собрала наше оружие. Где-то сбоку хлопнула дверь, хриплый голос велел кому-то обождать, пока придет приятель. Хозяин этого голоса и этих шагов умер прежде, чем сумел что-то понять - в руках у меня было мачете.

Вдвоем со стюардом затащили труп в кладовку. В соседней каюте оказалась Эва. Я велела ей идти и звать следующего: "скажи, что сеньор решил соснуть". Она пошла наверх и вернулась сразу же в сопровождении другого бородача. Он тоже занял место на полу кладовой. У обоих были ножи, пистолеты, лядунки с патронами - целое сокровище.

Потом я выглянула на палубу.

Под навесом все шло гулянье, но народу за столами убавилось. По словам стюарда, остальные пошли с тремя негритянками в матросское жилище. А впереди поблескивал начищенными закраинами люк носового трюма. До него было далеко, и проходить пришлось бы мимо всего шумного застолья.

Правда, застолье пировало по левому борту, а пройти можно было по правому. Но как прошмыгнуть? Без старшего к бутылке приложились и те, что были на часах. Однако головы у всех были крепкие, и под стол никто не падал. А время шло: того гляди, хватятся кого-то из убитых.

Но я уже поняла, что надо делать.

Сначала вернулась в каюту, где, стуча зубами, сидела Эва. Сбросила забрызганную кровью одежду - и рубаху, и штаны. Взамен натянула и навертела на себя какие-то тряпки, найденные на месте. Сказала Эве и стюарду, таращившим испуганные глаза:

- Вы мне поможете.

А что я, в самом деле, могла одна?

Главное было - напугать их так, чтобы они перестали бояться. Терять было нечего, рассчитывать больше не на кого.

Стюард сбегал в свою каморку за двумя погремушками из гуиры, - такими отпугивают злых духов те, кто их боится. Они мне годились; мы снова подошли к люку.

Я уже объяснила тем двоим, что надо было делать. Похоже, они боялись в ту минуту меня больше, чем испанцев - а я боялась, как бы со страху не натворили глупостей.

- Ну, храни нас боги! Пошли!

Стюард - средних лет мужчина, с татуировкой на лице (я его только наверху разглядела хорошенько) вытолкал меня наверх, подвел к столу и объявил:

- Дон Диего желает отдохнуть, а этой женщине велел, чтобы она для вас сплясала.

Сам подобрал на столе доску, на которой резали сыр и ветчину, и деревянным черенком ножа стал отбивать ритм:

Bayla, bayla, negra,

Mueva la sintura,

Que a mi me da locura

De verte asi baylar.

Con tus movimientos me voy a morir,

Con tus movimientos me vas a matar.

Bayla, ya, negra, ya,

Mueva ya, negra, ya.

и так до бесконечности. Эту песенку до сих пор поют, и сто лет петь будут; очень заводная песенка.

Ну, так я и пошла плясать, подпевая. Хорошо хлебнувшие бродяги стали отбивать ритм по столу. А я, кружась, переместилась в сторону корабельной кормы, да так там и осталась.

Bayla, ya, negra, ya

Тряпок на мне было наверчено уйма, и вот потихоньку, одну за другой я начала их сбрасывать.

Mueva ya, negra, ya...

Все до единого пялились на меня. Скажу, не совру, посмотреть было на что. Если я сейчас, в сто лет без малого, еще хоть куда, - вообразите меня в мои тогдашние двадцать восемь. Ни капли жира, мускулы как пружины, кожа гладкая и блестит, и все выпуклости и впадины круглы как раз настолько, насколько нужно. Нет, я вполне понимала тех мужчин, что готовы были из-за меня сломать себе шею. Вот и эти выворачивали себе шеи, не отрываясь, таращили на меня глаза. А ритм убыстрялся:

Bayla, bayla, negra...

Никто не заметил, как исчез стюард, как Эва, согнувшись под тяжестью мешка, шмыгнула на правый борт, под прикрытие возвышения у средней мачты.

Mueva la sintura...

Зато мне было видно, как стюард возился с засовом, как приподнял крышку, как Эва пролезла туда, а потом приняла мешок с оружием.

Обернись кто-нибудь в этот момент - крыть нам было бы нечем. Но в это время -

Que a mi me da locura...

я одну за другой расстегивала пуговицы на мужской рубахе, а затем -

De verte asi baylar...

батистовая рубаха соскочила с плеч, держалась только на запястьях, затем я переложила обе мараки в правую руку, затем в левую, и вот рубаха уже валяется на досках, а я, до пояса раздетая, двигаю талией, бедрами, плечами - так, что груди трясутся, и пою:

Con tus movimientos me voy a morir...

До того ли им было, чтобы оглядываться? Они меня уже сожрать были готовы и ели глазами, а когда я сдернула головную повязку и упали на спину шестнадцать моих кос, они дружно взвыли:

Con tus movimientos me vas a matar...

Я начала разматывать то, что навертела вокруг талии. Крышка люка приподнялась, и из нее первым вылез Идах - с натянутым луком и пучком стрел в зубах, потом Факундо и Каники с пистолетами, и остальные за ними с чем попало перли на палубу.

Идах поднял лук и прицелился.

Последний поворот, пестрый сатин падает на палубный настил, и туда же падаю я - в чем мама родила, если не считать волосяного ожерелья на шее.

Тут-то и началось. Три пистолетных ствола и восемь стрел, выпущенных одна за другой в упор - кому угодно мало не покажется. Хоть Идах и был с жестокого похмелья, свое дело он знал, и руки работали независимо от больной головы.

Шум, стон, вопли. Эти испанцы были не чета майоралям и плантаторам, - народ обстрелянный и тертый, все не хуже того одноглазого. Попросту, они были пираты - все как один с оружием и все схватились с места мгновенно, даром что были пьяны. Они успели сделать по выстрелу из пистолетов, а перезаряжать оказалось некогда. Пошла рукопашная. Но нож в рукопашной всегда уступит мачете. Испанцы отбивались как могли - солдаты против рубщиков тростника.

Про меня все забыли, а зря. Свою "Змею" я нашла под грудой тряпок и достала еще двоих.

Схватка была жестокой и скоротечной. Не прошло двух минут после того, как оборвался ритмический напев, как на палубе все кончилось.

Оставалось человек десять или двенадцать в кубрике.

Я лихорадочно заряжала пистолеты. Внизу выжидательно притихли. Потом стало слышно, как кто-то поднимается вверх по лестнице.

Едва-едва бродяга высунул голову, как на него с разных сторон нацелилось столько пистолетов и ножей, что хватило бы на полбатальона. Он побледнел и поднял руки.

- Скажи остальным, чтоб не валяли дурака и вылезали без оружия, - сказал Каники. Аргументы в пользу сдачи были весьма убедительны. Одиннадцать человек поднялись из кубрика, а за ними - Неса, Хосефа и Долорес, все три в совершенно растерзанном виде, едва кутавшиеся в разодранные лохмотья.

- Теперь все, - сказала я.

- Ну да! - возразил Факундо. - А что делать с теми белыми, что сидели с нами в трюме? Их там полтора десятка человек, и ни один по-испански не свяжет двух слов.

- А ну-ка!

Гром подошел к люку и открыл крышку. По лестнице уже поднимались. Действительно, белые - заросшие щетиной, оборванные, бледные, щурили глаза от солнца - видно, давно сидели в темноте. Впереди шли двое - один молодой, другой пожилой, одетые лучше других. Не потому, что их одежда была целее, а потому, что лохмотья были из хорошей ткани. Остальные в обычной матросской холщовой робе. Вот они проморгались, прослезились, и вижу, с каким любопытством двое явных начальников уставились на меня, да и остальные тоже.

Проклятье! Только тут я сообразила, что как закончила танцевать считанные минуты тому назад, так и разгуливаю по палубе - в одном ожерелье, с ножом и двумя пистолетами в руках. Было отчего поползти краске по розовым щекам молодого и зашептаться сзади матросам.