Эскамбрай (СИ) - Страница 46

Ночь переваливала за половину. Дорогу я знала хорошо. Не доходя крошечного поселка Макагуа, вышли на правый берег и двинулись прямо по торной дороге, ведущей к усадьбе Потрерильо. Дорога была наезженная, каменистая. Если лысый испанец не врал - а вряд ли он врал - сегодня тут столько соберется людей, лошадей и собак, что наши следы будут затерты совершенно. Покажите мне хоть одну собаку, кроме нашего Серого, которая на торной дороге отличит следы беглого негра от следов негра хозяйского! А потом свернули налево по едва заметной, но хорошо знакомой тропе и оказались в долине мелкого безымянного притока Каунао, там, где находилась наша укромная пещерка.

Время поджимало, и когда наш караван сворачивал с дороги, небо начинало сереть. Тут-то и случилось то, что едва нас всех не погубило: ни свет ни заря нанесли черти на эту дорогу двух каких-то господ с собакой. Наверняка - ехали в Макагуа, чтобы принять участие в большой охоте. Собака нас почуяла, и поскольку была не на сворке, рванулась в заросли.

Я шла впереди и не могла видеть, в чем дело: только лай и грызня, и крики. В хвосте, подгоняя и поддерживая отстающих, шли Факундо, Идах и Серый. Они ждали на свертке, когда пройдет последний из наших. Тут-то и налетела псина, опередив хозяев.

Идах уже изготовил лук, но Гром остановил его и свистом послал навстречу Серого. Началась грызня. Шум собачьей драки заглушил и чей-то испуганный вскрик, и проклятия самих сеньоров, когда породистый дог удирал из зарослей под защиту хозяина. Дог в добавление к укусам получил от хозяина пару плетей, но продолжал жаться к конским ногам. Сеньор достал пистолет и прицелился, - но Серый был тоже грамоте учен и скрылся в кустах. Испанцы тронули лошадей, проклиная всех собачьих ублюдков на свете. Опасность миновала.

К пещере подошли уже засветло. Серый, пущенный вперед на разведку, вдруг весело подпрыгнул и полетел стрелой. И тут же из кустов показалась знакомая косоглазая физиономия. Каники! У меня отлегло от сердца.

Куманек ничем не показал своего удивления - словно ожидал увидеть всю нашу орду.

- Мажем пятки салом, чертовы дети?

Его счастье, что ни у кого не было сил на ругань. Он помогал снимать вьюки, расседлывать и стреноживать лошадей, а мы по ходу дела поведали о происшедшем. Каники эту историю тоже знал, но, разумеется, с другого конца.

Слухи о готовящейся большой облаве ходили и в Тринидаде. Она готовилась загодя и держалась в секрете, хотя у испанцев секреты всегда относительны. А фула, подлая шкура, в самом деле попался, и вместо того, чтобы заявить, что ходит сам по себе (а этому поверили бы без особого битья, потому что все же большинство негров в бегах так и ходит) рассказал, где стоит паленке, и негрерос с жандармами вместе двинулись в горы на несколько недель раньше, чем собирались. Сам Каники, выйдя из города и не зная, ушли мы в болота или задержались в горах, направился сначала в эту пещеру, благо она была ближе, чем паленке. Послания не обнаружил и собирался уже идти дальше, несмотря на бессонную ночь - но тут мы пожаловали сами.

Налетел дождь - такой частый гость в это лето и такой желанный в тот день. Он продолжался долго, и лишь под вечер небо прояснилось.

Прояснились и наши планы: идти в болота. Не близко и не безопасно, особенно это касалось ближайшего ночного перехода. Каники взялся разведать дорогу. Он вышел днем и вернулся в темноте. Он добрался до окрестностей городка Лас-Вальяс, где нам не миновать было проходить и где места были самые людные из всех, что лежали на пути. Знакомые негры - где у кума не было знакомых? - доложили, что про облаву в Лас-Вальяс знают и посматривают внимательнее обычного, а на большой дороге, что полукольцом охватывает Эскамбрай со стороны моря через Лас-Вальяс, Тринидад и Санкти-Спиритус, ходят патрули.

Ну, еще бы. Капитан Суарес дело знал. А то, что мы в начале лета шалили на Сапате, обернулось против нас.

Таким образом, мы имели три возможности: отсидеться на месте; попытаться проскочить на Сапату; наконец, через верховья Каунао обогнуть район, охваченный облавой, и вернуться в коренной Эскамбрай севернее мест, кишевших людьми и собаками. Все три варианта могли удаться, а могли и не удаться, а не удаться могли в основном потому, что любой из них человек с головой, поразмыслив, мог бы вычислить. А у Федерико Суареса голова была ясная. Это могли не брать в расчет дуроломы вроде Данды, но не мы, знавшие его хорошо. К вечеру того дня он имел в руках, во-первых, труп испанца, во-вторых, рассказ Сары, которая слышала, как мы спускались вниз по реке и, в-третьих, рассказ фулы, который наверняка выложил все, что знал, про наши свычаи и обычаи. "Если он не рассчитал все эти возможности, негры, - считайте меня бревном". Нет, тут требовалось что-то неожиданное, что не поддавалось бы логике. Над этим-то мы и ломали головы и придумали кое-что.

План был сумасшедший с виду, но если подумать, он имел больший шанс на успех, чем остальные. Мы спускаемся к Лас-Вальяс, пересекаем дорогу, но не западнее города, где лежит проход к болотам и где нас ждут, а восточнее и выходим на низменный безлюдный берег, туда, где узкий пролив тянется от моря к просторной уютной бухте Лас-Вальяс. Пролив этот длиной в две мили, но его ширина в самом узком месте доходит до ста пятидесяти шагов. Полузаброшенный форт с маяком не помеха. Неужели мы не сможем переправиться? А на той стороне начинается равнина Сапаты с ее крокодиловыми топями.

Ждали темноты. А на меня навалилась разом усталость и тоска. Ей-ей, от беспокойства и неуверенности устаешь больше, чем от тяжелой работы. Я отошла в сторонку вместе с Серым - не было компании лучше, чем мой приемный сын, когда надо было о чем-то подумать. А думы все лезли в голову невеселые.

Ах, этот остров, распроклятый остров, с теплым солнцем и ласковым воздухом, такая большая тюрьма с такими толстыми стенами - без конца и края, сгореть бы ему, провалиться в тартарары. Чего стоили все мечты о солнечном доме в земле, где солнце одних греет, а других обжигает? А та земля, где солнце греет черных, потому что, хвала богам, белые до нее пока не добрались - ах, где она? Через столько лет скитаний мне казалось иногда, что ее и вовсе нету, такой земли, что приснилась мне в детском сне, а все, что есть - это или рабство, или бег, поскольку то, что у нас было, свободой назвать было по большому счету нельзя.

Так вот я сидела, когда раздвинулись кусты и вылез из них куманек со своей плоской рожей - маска, ни дать ни взять, и если бы я не знала его как облупленного, не подумала бы ни за что, что он встревожен и обеспокоен ничуть не меньше меня. Даже больше, потому что с его появлением само собой выходило, что ему отвечать за весь табор, что одно дело переть напролом с несколькими опытными бойцами, которые могут проскользнуть в игольное ушко, и совсем другое - выводить из окружения караван со скарбом, детьми, женщинами и бестолковыми неграми.

Он, однако, об этом помалкивал. Толку-то говорить о том, что ясно и так... Пыхтел сигарой и спросил неожиданно:

- Что, размечталась о своем доме? Брось-ка ты это дело, сестрица, не трави душу. Не было, нет, и вряд ли будет. Видишь, даже хижины в горах сейчас, наверно, уже нет. Думай о другом: жива, цела, и мы все тоже, слава богу. Живи тем, что есть сегодня. Или ты не негритянка?

Я огрызнулась:

- Я-то негритянка, а тебя вот делал китайский портомой, и негритянского у тебя - колер один и только.

- Не только, кума, не только - видишь, волосы овчиной и нос курнос... а мы, негры, всегда так: думаешь про то, что сегодня, потому что если думать про то, что завтра, такая жуть возьмет, что хочется плюнуть и вовсе ни о чем не думать.

- На том и попадаемся, - в тон ему отвечала я. - Федерико Суарес обо всем подумал, наверное.

Каники забыл про сигару, погасшую в пальцах - дорогую, захваченную, видно, с Тринидада. Потом сказал:

- Около Касильды в одном инхенио живет мандинга - немного постарше меня. Он родился на корабле, когда его мать везли сюда. Он сбегал раз двадцать, если не больше. А знаешь, куда он бежал? Всегда на восток, пока не кончалась суша, а потом заходил в воду, насколько мог, и смотрел в ту сторону, где Африка. Там его и ловили, из раза в раз - в окрестностях Пунта-Галета, и всегда по шею в воде. Может, он и сейчас там мокнет. Дурак? Конечно, дурак. Только все мы дураки - каждый на свой лад, и все хотим чего-то, что нам не по зубам. А чтоб от этого не мучиться - живи по-негритянски, как трава: день прошел, и ладно.