Эскамбрай (СИ) - Страница 45

После полудня налетел дождь. Солнце быстро высушило воду на камнях, и воцарилась прежняя духота. А меня бил озноб, и я уж подумала было, что подцепила какую-то странную лихорадку, да только жара не было, а было какое-то странное беспокойство, которое не давало ни сесть, ни лечь, как будто я то ли что-то забыла или потеряла... Даже не знаю, как это назвать: не по себе, и все. А отчего - никак не пойму, и знаю точно, что надо понять, догадаться, что это знак судьбы, предсказание какой-то беды. А с какой стороны ее ждать?

И вот, когда солнце уже заходило за вершины, я не усидела в хижине и поднялась на гребень за поселком, на плоский камень под сосной.

Все было спокойно в синеющих, сумеречных горах. И в спокойствии этом особенно ясно доносились привычные ночные звуки: хохот сычика, лягушачий крик, стрекот сверчков, отдаленный собачий лай.

Вот этот-то лай, раздававшийся словно с нескольких сторон, и привлек мое внимание.

- Хибарос гонят оленя, - сказал Факундо, прислушиваясь. Пипо не был так уверен.

- Звук с одного места. Точнее, с трех разных. Везде он стоит на месте. Видишь - Серый ловит ветер?

Серый вытянул морду, не шевелясь, - только уши подрагивали и на затылке дыбилась шерсть. Мы не думали спорить ни с одним сыном, ни с другим. Слух у обоих был не просто тонкий - безошибочный. Мальчишка лучше нас знал лесные звуки и шорохи, потому что они окружали его с рождения, его не могли спутать и смутить не эхо, ни переменчивый ветер в ущельях. А Серый знал каждую собаку в окрестностях, подолгу погуливал с ними и не был враждебен ни к одной из появлявшихся в округе стай. Значит, это собаки пришлые.

Звуки по ночным горам разносятся далеко. Самый ближний лай, что был слышен со стороны верховьев Аримао, раздавался мили за три-четыре и по речной долине доносился чисто и отчетливо. Глухой, басистый рев, он показался знакомым до того, что в утробе стало тошно. Вот он затих, - то есть это мы не слышали ничего, но Пипо уверял, что слышит визг и рычание, шум собачьей драки, и Серый, с ощеренными зубами и взъерошенным загривком, подтверждал то же самое всем видом.

Безусловно, следовало разведать, в чем дело. Даже если мы найдем на прибрежной полосе клочья шерсти и следы от задних лап, сдиравших дерн в собачьем "танце презрения" - и то это стоило бы сделать.

Взяли пистолеты, ножи, мачете. Свистнули Серого и пошли втроем, предупредив лишь Идаха и Пепе.

По мокрому берегу, по обмытому водой приплеску добрались до того места, откуда шел напугавший нас звук. Ветерок тянул на нас, и вот сначала Серый повел носом, а потом и до наших ноздрей донесся запах дыма. А через полмили за излучиной реки, за поворотом, сверкнули языки пламени - костер догорал, но среди ночной черноты он просто резал глаза.

Костер горел на другом берегу - на обрывчике в полроста человека, поросшем редкими кустами. Перебрались через реку и выглянули из-за обрывчика. У костра вповалку спали люди - большой отряд, судя еще и по тому, какой табун лошадей пасся у кромки леса. Собак не было видно за костром: верно, их привязали к глубине поляны. Оттуда слышалось сонное взлаивание. Часового тоже не было видно: надеялись на собак, наверно, собак было много.

Вот она, беда! Скорее спешить в паленке, поднимать тревогу! Но Факундо медлил, тянул голову из-за кустов, словно пытался сосчитать спящих. Медлил и дождался: один из лежавших у костра зашевелился, поднялся и направился к нашим кустам. Он стал мочиться с обрывчика, расставив ноги, и, видно, почти не разлепив сонных глаз.

Он их и не успел разлепить, как оказался под обрывом с зажатым ртом и ножом у горла. Гром при своем росте был проворен, как кошка, и сцапал этого парня так же ловко, как хорошая, незалежавшаяся кошка хватает мышь. Он сразу же сунул испанца головой в воду, а когда бедолага нахлебался ее вволю - приподнял, шагах в двадцати от того места, где опустил. Я придерживала брыкающиеся ноги. Вода журчала на перекате, заглушая плеск шагов, а испанец не мог издать ни звука. Его вынимали из воды ровно настолько, насколько требовалось, чтобы не отдал богу душу. Только когда мы отошли шагов на пятьсот, Гром откачал бедолагу, едва живого - перевернул вниз головой и тряс за ноги, пока тот не отплевался.

Я сделала кляп из головной повязки. Серый куда-то исчез, но за него волноваться не стоило. Испанец вертел головой и дико таращил глаза, не в силах разглядеть что-либо во тьме кромешной.

Сзади было тихо.

Припустили бегом по мокрой отмели, свернули в боковой ручеек, поднялись по нему немного вверх и выбрались из воды. Развязали пленнику рот.

- Эй, сеньор охотник, что скажешь?

Его лицо смутно белело во тьме, он озирался и все шарил вокруг себя. До меня дошло потом, что он просто нас не видел - как черную кошку в темной комнате. По крайней мере, пока не понял, что к чему. А как понял, - перепугался и упал на колени, прося не губить. Пришлось приводить его в себя парой затрещин, потому что у труса страх можно вышибить только страхом.

- Захлопни рот, - сказал ему Факундо. - Закрыл? Теперь скажи, откуда ваша шайка?

- Со всей Вилья-Клары.

- Сколько вас?

- Здесь около сорока человек.

- А собак?

- Почти столько же.

- Немудрено, что передрались. А на Гуманайягуа сколько?

- Откуда вы знаете?

- Знаем! Сколько?

- Примерно столько же.

- Сколько всего народа участвует в облаве?

- Больше двухсот конных, а пеших загонщиков и собак уйма.

Испанец трясся, ноги подгибались, а зубы выбивали чечетку.

Его лысина отсвечивала даже в потемках.

- Где еще ваши стоянки?

- На Камароне и Сиро-Редондо.

- Почему облава именно здесь?

- Так сказал начальник - жандармский капитан.

- Суарес?

- Он самый.

- Как пойдет облава?

- С рассветом перекроют все ручьи, и лес между ними будут прочесывать, как гребнем.

- В какой точке сойдется облава?

- У Макагуа.

Паленке брали в клещи, отрезая путь от спасительных пещер. Проклятый фула тому причиной или нет, гадать не приходилось, а приходилось поторапливаться.

Испанца в живых мы не оставили. Война есть война. Бросив его тело у ручья, мы заторопились обратно. Но не отошли и мили, как сзади поднялся переполох. Собачья грызня, конское ржание, топот. Серый! Он оказался умнее нас. Случайно или нет, он распугал лошадей на этой, самой близкой к нам и самой опасной стоянке ловцов. Какая-то часть лошадей оказалась не стреноженной, и судя по грохоту копыт, многие разбежались с испуга. Это давало нам лишнее время.

В паленке не спали: там слыхали переполох и сами переполошились. Серый нас догнал - язык вывален на плечо, но на морде - выражение "Знай наших!". Идах седлал коней и собирал котомки. А уж как крыли - на все бока! - и куманька, и нас, и по отдельности, и вместе взятых! Одно было хорошо: не пустились врассыпную, как это обычно водится, и не напутали следов, потому что в лесу всех переловили бы как зайцев, и если пяток из большой компании спасся бы, то это было бы чудо.

Каники не было, и ждать его уже не приходилось. Люди были готовы впасть в панику. Увы, но так есть: негров легко вогнать в панику, куда легче, чем даже труса-испанца. Единственным способом их успокоить было - показать, что кто-то знает, что делать. И вот этим "тем, кто знает, что делать", пришлось стать в ту ночь мне. Это вышло само собою, а впрочем - пунцовая повязка ко многому обязывает.

На лошадей вьючили котомки, сажали детей. Все было устроено в считанные минуты. В суете поймала Пепе, потому что у меня было дело к старику.

- Пепе, где та женщина?

- Сидит взаперти.

- Ее нельзя брать с собой.

- Знаю.

- Свяжи ее и оставь здесь. Ее найдут завтра днем.

- Хорошо.

- И попроси от меня передать привет капитану Суаресу.

И вот молчаливая кавалькада осторожно начала спускаться по мокрым камням. Впереди я, за мной на передней лошади - Филомено, потом остальных лошадей ведут под уздцы, потом пешие гуськом. Шли споро, без остановок, вниз по Аримао, к местам, где жили люди.