Еще о наших картинах и скульптурах на лондонской выставке - Страница 2

Русские ландшафты заслуживают более места, чем мы можем отвести им. Здесь есть блестящие сцены знаменитого Айвазовского, иногда называемого русским Тернером. Впрочем, „Вид на южном берегу Крыма“ и другие подобные же этюды — если только их можно назвать этюдами — неопределенны словно какие-то видения, бестелесны словно тени; живописец никогда не снисходил до подробностей, он высоко парит над буквальной правдой. Но у картин или, лучше сказать, сцен Айвазовского есть одна красота, довольно редкая у русской школы, — колорит их прелестен. Мы впервые познакомились с этим своеобразным талантом в петербургском Эрмитаже, где совершенно нелепое чудище: „Сотворение мира“, считается в числе чудес искусства. Призраки (phantoms) моря, неба, облаков, воздушных паров, написанные этим художником, многочисленны во дворцах; употребленный труд — ничтожен, вытребованная цена — громадна. Само собой разумеется, художник накопил большое состояние; он комфортабельно живет в том самом крае, который любит изображать; воображение у него восточное: романтичное, горячечное; его гнездо свито в саду России, Крыму. Империя не остается позади других старших наций по части пейзажного искусства; мы всегда можем быть уверены, что где только нужна подражательность, там московиты всегда выйдут совершенством. Ландшафты, написанные гг. Лагорио, Дюкером, Васильевым и Боголюбовым, не принадлежат детской пере искусства. Но зрелость стиля в ландшафте, равно как и в живописи фигур, преимущественно обязана своим происхождением иностранному изучению. Русское искусство расширяет наше знание физической географии и верными копиями с действительных местностей, например, видами, снятыми на Кавказе. Как мы уже сказали, русские живописцы передовые пионеры; у них есть много чего порассказать, чему научить; они видят около себя территорию с безграничным протяжением; у них дело идет с полуварварством, полуцивилизацией, в высшей степени живописными, и таким-то образом у них впереди такое будущее, которое не может не расшириться вместе с неразвитыми еще средствами их государства». Что касается до скульптуры, то «Saturday Review» указывает сначала на совершенное ничтожество английских, итальянских и других статуй: «На выставку прислано, — говорит он, — огромное количество скульптур от всех почти наций: но тут нет ровно ничего нового, и все они незначительны по художественному достоинству». Вслед за тем английский журнал продолжает: «В противоположность итальянской скульптуре, выказывающей школу Кановы в полном упадке и дряхлости, являются могучие русские бронзы, отводящие России почетное место в ряду художественно-производительных наций. Решительно самая примечательная статуя нынешнего года — это фигура в настоящую величину „Иван Грозный“ г. Марка Антокольского. Характер царя, убившего собственного сына в припадке бешенства, изображен здесь с самой решительной силой; в руках видишь такую жилистую хватку, как в когтях у зверя; глаз смотрит хищно, словно у орла; голова осенена мрачной задумчивостью и мыслью о кровавой расправе. Вся манера чисто северная». Но, само собой разумеется, высказав столько хорошего о русском художнике, надо было чем-нибудь и смягчить это неприятное для европейского уха впечатление. Вследствие этого английский писатель тотчас же находит у г. Антокольского небывалые сходства с Западной Европой и утешительные, столько же небывалые, несовершенства! «Стиль г. Антокольского походит на стиль шведского скульптора Молина, в его группе „Борцы“, выставленной в 1862 году на всемирной лондонской выставке и стоящей теперь в Стокгольме, перед Академией художеств. Моделировка у г. Антокольского эскизна, а в драпировках у него недостает определительности, недостаток, происходящий, вероятно, у этого скульптора оттого, что он прежде все больше работал из дерева и слоновой кости, в размерах меньше натуры. Г-н Антокольский родился в 1841 году и получил свое художественное образование в Петербургской Академии художеств. Г-н Николай Либерих, член той же Академии, известен маленькими бронзами животных, охоты и т. д. Этот художник всегда казался нам слишком плодовитым для того, чтобы можно ему было совершенствоваться; но одна из его групп, находящихся в Кенсингтонском музее, „Умирающий олень“ превосходна по подробностям и лепке; работа нежная, твердая и правдивая. „Езда на оленях“ — сюжет очень привлекательный. Менее удачна группа „Смерть графа Ржевуского“, так как эта задача выходила за пределы способностей художника. Другой скульптор из бронзы — это барон П. Клодт, бывший профессор Академии и автор очень известных бронзовых групп в Петербурге. Этот трудолюбивый художник представлен на выставке целыми 16 пьесами, в числе которых отличается модель монумента императора Николая I. Подобно Либериху и вообще всем русским живописцам-жанристам, достигшим известности, барон П. Клодт пошел по натуралистическому направлению; поэтому находящиеся теперь в Лондоне образчики отличаются индивидуальным характером, буквальной правдой, но без особенного искусства в исполнении. „Этюд с кобылы и жеребенка“ и другие группы прямо леплены с натуры; работа резкая и угловатая. Любопытно было бы сравнить это реалистическое и, сравнительно говоря, новое направление — с золотыми и серебряными изделиями, а также с воспроизведениями старых образцов. Россия в течение многих столетий славилась серебряных и золотых дел мастерами, а заимствованные ею стили идут от византийского до финского и скандинавского, от итальянского классицизма до современного натурализма. К сожалению, мы не нашли нынче на выставке образчиков воспроизведения финских золотых вещей, справедливо отнесенных к числу самых художественных ^произведений петербургской выставки 1870 года».

Пробегая эти строки, мы сначала отмечаем некоторое перевиранье фактов, без которого, как известно, не может обойтись ни одна иностранная статья, когда речь зайдет о чем бы то ни было нашем, русском; так, например, татары, зверски любующиеся на отрубленные русские головы, превратились в «московских солдат», рассматривающих что-то вроде Медузиной головы и тут же расчванившихся и торжествующих; г. Перов, автор «Птицелова», причтен к родне г. Перова, автора «Похорон», — тогда как это все один и тот же наш знаменитый Перов, и т. д. Потом наших художников и в «Saturday Review», точь-в-точь как во всех других английских газетах, непременно приурочивают к художникам то английской, то французской, то даже шведской школы! И в самом деле, как это вдруг пустить гулять по свету новых выскочек так просто, без дядьки, без батожка? Все лучше, для порядка, к кому-нибудь да их пристроить.

Однако же, как бы там ни было, несмотря на все самые достоверные «сходства», автор и этого журнала, подобно остальным своим товарищам, принужден признаться, что у нас есть что-то свое, ни на кого другого не похожее, сильно отличающее нас от всего западного и потому не совсем-то приходящееся по смаку западному рту. Так как же после этого? И очень похожи мы на Запад, и совершенно не похожи на него! Вот и поди тут, разбери этих господ!

Однако, в самом деле, как посмотришь на них, они прекурьезные. Вдруг объявляют, в виде упрека нам и осаживанья (вы, дескать, все-таки не очень-то зазнавайтесь, как мы вас ни подхваливаем), что такая или сякая отличная русская картина не могла бы существовать, не будь раньше на свете подобных же картин в Париже, Мюнхене или где-нибудь еще. Вот забавно! Да что ж тут нового для нас? Не то что разные английские Рейнольдсы и Гейнсборо, которыми они величаются у себя дома, но и Микель-Анджелы, Рафаэли, Рембрандты, Мурильи и кто еще угодно никогда бы не написали такой и другой своей картины, если бы раньше их не сделал чего-то своего тот или этот художник. Какая новость, что никогда никто не сваливался готовый с неба и что у всякого дела, если был когда-нибудь свой хвост, то раньше того была тоже и своя голова. Удивительная новость! И как она идет специально к одним только русским живописцам!

Английский писатель удостоил нас признания «передовыми пионерами» в чем-то, а также заявления, что Европа скоро принуждена будет покупать наши картины. Но, разумеется, если пришлось уже сделать такое горестное признание, то надо же его немножко чем-нибудь и по-затушевать. И вот таким-то образом нам объявлено, что мы все-таки полуцивилизованные и полуварвары, что у нас нет деликатности, а только сила, и — что всего хуже — мы выбираем все только варварские каннибальские сюжеты. Ну да, еще бы: русский грубый, неотесанный реализм не хочет знать двоедушия между существующим фактом и художественным изображением; в своей ничуть не галантерейной мужиковатости он так и ляпает на холсте то, что у него перед глазами происходит. Но разве это годится, разве это позволительно в порядочно дрессированном обществе!