Эшафот забвения - Страница 85
– Я поэт, а ты всегда в нейтральной стране, – подколол меня капитан и снова обратился к Борису:
– Думаешь, она не рассуждает своей умной башкой, что происходит в этой чертовой съемочной группе, а, Борька? Рассуждает, и еще как. Только вдали от эпицентра событий и со здоровой долей цинизма. Здоровый цинизм и есть твоя нейтральная страна. Я прав?
– Прав тот, у кого больше прав, – резонно заметила я, – а вообще, прав, конечно. Только похоже, что мы с тобой соотечественники.
– Вот видишь, соотечественники, – обрадовался Лапицкий, – а соотечественникам нужно объединяться в землячества.
– Это с тобой, что ли?
– Со мной, голубка моя, со мной!
– Пока я объединилась только с ним, – я кивнула на Бориса и для убедительности подергала запястьем с наручниками.
– Ну, это временные трудности, поверь мне. – Что тебе нужно?
– Позволь мне помочь тебе.
– Ты мне уже помог в свое время. – Мне не хотелось вдаваться в нюансы наших отношений, да еще при посторонних, но Лапицкий, похоже, придерживался на этот счет совершенно другого мнения.
– Поговорим как взрослые люди. Долго ты еще собираешься скакать по стране без документов?
– Это мои трудности.
– Твои трудности закончатся в ближайшем отделении милиции.
– Возможно. Но это ничего не меняет.
– Меняет, и еще как! Найдется уйма прегрешений, за которые тебя можно упечь, и надолго. Взять хотя бы последние неприятности с творческими работниками киностудии “Мосфильм”…
Я откинулась На спинку сиденья и закрыла глаза. Похоже, все начинается снова. Костя не потерял надежды привлечь меня на свою сторону, он не оставляет мне права выбора, он хочет снова загнать меня в шкуру Анны Александровой, он хочет снова заставить меня делать то, от чего я бежала полгода назад…
– ..Тебя можно взять за жабры хотя бы за сокрытие преступления. Знать об убийстве и никуда не сообщить о нем, – это высоконравственный поступок, ничего не скажешь. И после этого ты еще будешь говорить мне о моральных принципах.
Я молчала, хотя вполне могла сказать: ты прав. Костя, ты прав во всем. Нет никаких смягчающих вину обстоятельств…
– Если уже ты такая целомудренная девушка, что даже с пачкой презервативов к тебе не подкатить, то почему ты еще живешь после всего того, что наваяла?
– А кто тебе сказал, что я живу? – устало спросила я.
– Только давай без мелодраматических эффектов. Прибереги их для кобельков с метровыми членами. После акта им очень интересно будет послушать, как ты каешься во всех смертных грехах. Но кое-какие грешки мы тебе можем навесить уже сейчас. Правда, Борька?
– Еще какая! – подтвердил Клепиков.
Я молчала. Я понимала, что веду себя глупо, но молчала. Мой уход от Лапицкого – тогда, полгода назад, уход, которым, как мне казалось, я подписала себе смертный приговор, ничего не значил. Он был всего лишь капризом, детской шалостью, разбитой вазой, пролитым молоком: меня лишь слегка пожурили и поставили в угол. Но, если я буду хорошей девочкой, меня защитят и почитают сказку на ночь. А пока я должна стоять в углу и думать о своем плохом поведении.
– Ну ладно, поразмышляй пока, – смягчился Лапицкий. – А мы двинем. Как созреешь – скажешь.
Он перебрался на водительское сиденье и завел машину…Ехали мы недолго. Спустя пятнадцать минут Лапицкий мягко притормозил.
– Уже приехали? – не выдержала я. – В ближайшее отделение милиции?
– Лучше. Решили тебя с Борькой пригласить на торжественный обед.
– Для обеда рановато.
– Ну, на торжественный завтрак.
– По какому случаю? – Мне было совершенно наплевать на то, что мне скажет Лапицкий, потому что главное он уже сказал: ты никуда не денешься, девочка. Я с тебя не слезу.
– У нашего Борьки праздник сегодня. Ну, и у меня тоже косвенно. Тяжелая сегодня была ночка, сплошные нервы, сплошные слезы, все жилы из нас вытянули, за такую работу приплачивать надо. Но вот он, – Лапицкий ткнул пальцем в Бориса, – вот он все распутал, психоаналитик хренов. Копался себе, копался, по архивам бегал, народ терзал. А в результате – ты просто умрешь от простоты замысла. И от его красоты.
– Что распутал? – спросила я.
– Он раскрыл все эти убийства…
…Блинная называлась “Паломник”.
Именно сюда Лапицкий зазвал нас для торжественного завтрака. Перед тем как выйти из машины, Борис все-таки снял с меня наручники, так что в блинную мы вошли вполне пристойно.
– Господи, куда ты нас привел, Костя? – спросил Борис, когда мы внедрились под низкие каменные своды “Паломника”.
– Ты, Борька, его еще оценишь и будешь сюда своих проституток водить, если, конечно, они крещеные.
– Ну, ты и тип, Лапицкий!
– Эта забегаловка на всю Москву одна-единственная. Настоящие блины с икрой, семгой, грибами и прочими прелестями. И все бесплатно, заметь.
– Бесплатно?
– Для друзей церкви и добрых самаритян. Они нарочно мучают меня, разговаривают ни о чем, вскользь бросив фразу о самом главном. Я исподтишка жадно разглядывала Бориса: неужели этот долговязый очкарик связал все нити и свел концы с концами?..
Лапицкий чувствовал себя в своей тарелке, он был здесь завсегдатаем. Наверняка собрал в свое время компромат на хозяев заведения и теперь вовсю этим пользовался, Боже мой, я действительно знаю все его прихваты!.. Он кивнул молоденькому херувиму за буфетной стойкой, выполненной в северорусском стиле: резное полированное дерево с повторяющимися в разных вариациях Сирином и Алконостом [18], и уверенно провел нас в глубь зала, к одному из столиков. Едва мы угнездились за ним, как к нам подошел еще один херувим, одетый так же, как и херувим за стойкой: длинная домотканая рубаха, жилетка, расшитая золотом, и маленькая шапочка, едва держащаяся на буйных кудрях. Из-под рубахи кокетливо выглядывали сафьяновые сапожки. Лапицкий что-то шепнул на ухо херувиму, и тот моментально исчез.
– Интересное заведеньице, – равнодушно сказал Борис, провожая херувима взглядом.
– Что ты, – Лапицкий понизил голос до шепота, – чрезвычайно интересное.
– Чую, что плачет по нему полиция нравов.
– Ну, где же еще искать порок, как не в сердце добродетели, – ухмыльнулся Лапицкий. – Вообще-то здесь паломники останавливаются, которые к святым местам шастают, кормят их бесплатно, поят монастырским квасом – и этот религиозный музыкальный момент даже находится под патронажем ближайшего, ничего не подозревающего прихода. Соответственно – послабление в налогах… Если бы знал отец Николай, что здесь делает дьявол, пока Бог спит!.. Все никак не удосужусь сообщить в патриархию.
– Вертеп без индульгенций? – проницательно заметил Борис.
– Не то слово! После девяти вечера – образа лицом к стенке, дабы не смущать святых угодников, и ну чудить. Здешние отроки нарасхват, видал, какие ангелы?
– Пед-кабак? – развеселился следователь.
– Ну, зачем так грубо? Респектабельный гей-клуб для состоятельных людей. Со всеми дополнительными видами услуг, включая добротную русскую баньку. Проходил у нас в разработке под именем “Содом и Гоморра”. Но люди оказались смышленые, покладистые, так что теперь мы с ними близко дружим.
Лапицкий засмеялся, и они со следователем ударили друг друга по рукам: ни дать ни взять яростные борцы за справедливость, неподкупные служители Фемиды в белых одеждах. Я тоже криво улыбнулась, “близко дружить”, по Косте, означало шантажом и угрозами выбивать нужную информацию и понуждать к сотрудничеству…
Тем временем к столику вернулся херувим в сафьяновых сапожках; сгибаясь под тяжестью подносов, он принес целую гору дымящихся румяных блинов и многочисленные блюда с потенциальной начинкой: красная и черная икра, лоснящаяся семга, сметана, масло… Возвышался над всем этим великолепием запотевший шкалик водки.
– Специальный заказ для специальных гостей, – высоким, немного манерным голосом сказал херувим.