Эротика и секс в фантастике и футурологии - Страница 9

Представление о приватности как центральной ценности личности производно по отношению к общей траектории эволюции культуры. Чтобы понимаемая таким образом приватность стала ведущей ценностью, нужно было сперва узнать, что все люди рождаются свободными и в силу этого наделены равными правами. С другой стороны, если бы культурные нормы низвели сексуальную услугу до уровня ничтожной мелочи, лишенной всякого значения, — ее трудно было бы считать ярчайшей из возможных форм вторжения в чужую телесность. Загвоздка в том, что мы не знаем, где лежит предел пластичности человеческой природы, возможности изменения ценностных установок и начинается абсолютный диктат анатомии и физиологии. Все это я к тому, что сформулировать какие-либо разумные эмпирические гипотезы о «транслокации» половых органов или о возможностях «заново спроектировать» генитальный аппарат мы просто не способны. И дело не в бессмысленности всяких там «если бы», касающихся заведомо невозможного (ведь когда-нибудь эти начинания могут оказаться осуществимыми), а в том, что последствия осуществления подобных гипотез для нас абсолютно непредсказуемы. Вот где простор для воображения фантастов! Но — любопытная вещь! — если когда-нибудь они и приближались к этой проблеме, то лишь в платоновско-мифологическом ключе, создавая сказки о мирах, где можно понести от страстного взгляда, от лунного луча, от золотого дождя, пролившегося на Данаю…

До тех пор, пока речь идет об универсальном воплощении принятых культурой идеалов красоты и здоровья, либо о физическом и духовном «подтягивании» всего нашего рода к единому образцу — например, образцу Аполлона и Афродиты, программа антропологической инженерии как сознательного проектирования анатомии и физиологии человека не вызывает особых возражений. В худшем случае мы рискуем услышать опасения, что если все вдруг станут прекрасными, прекрасным не будет никто или что-нибудь в том же роде. Но на это легко возразить, что если бы все стали богатыми, исчезло бы и само богатство, ибо оно может существовать только как противоположность бедности. Поскольку быть сильным, красивым, здоровым каждому предпочтительнее, чем быть слабым, безобразным, больным, — такого рода программа может быть проведена в жизнь без бури протестов.

Думаю, что и оптимизация отдельных подсистем организма прошла бы достаточно гладко. Орган, сочетающий возможности легкого и жабер, выглядит привлекательнее такого, который, как легкие, жестко привязан к одной лишь воздушной среде. Орган, который, заменив сердце, улучшил бы кровообращение и обезопасил нас от многих заболеваний и страданий, тоже можно было бы приветствовать. Но уже реализация эктогенеза сразу ставит нас перед неимоверно трудными дилеммами. Расстаться с эндогенезом можно: неопровержимых аргументов против эктогенеза нет. За всеми нынешними стоит лишь безотчетный страх перед чем-то, что может перевернуть все бытование человека. Но мы уже давно поступились принципом неприкосновенности наследия, завещанного нам эволюцией. Когда-то во имя этой неприкосновенности уже боролись против обезболивающих средств, против облегчения родов, против исследований человеческого тела — и все эти позиции давно сданы их защитниками.

Сегодня нам еще кажутся убедительными другие аргументы, восходящие к «Прекрасному новому миру» Хаксли. Но Хаксли лишь показал, как можно страшно злоупотребить приемами эктогенеза, — ничего больше. Если следовать этой логике, то и бриться, пожалуй, не стоит: ведь бритвой можно кому-то перерезать горло. Между развитием эмбриона в искусственной матке и селекцией выращиваемых таким образом зародышей на «альф», «бет» и «гамм» — т. е. на элиту и ее рабов — нет абсолютно никакой необходимой связи. Достаточно лишь представить себе, что все выращиваемые в реторте младенцы будут «альфами», а роль других хакслиевых групп возьмут на себя автоматы или какие-то другие машины, — и протест против подобных программ тут же спадет (того, чьи именно сперматозоиды и яйцеклетки будут попадать в эту искусственную матку, я не касаюсь — это вопрос совершенно особый).

Нападки на биотехнические методы воспроизводства людей, связанные с романом Хаксли, — такое же недоразумение, какое мы видим в случае с евгенической программой, чудовищно искаженной Гитлером и дискредитированной практикой массовых убийств. Но ведь гитлеровская евгеническая программа была самой заурядной фальсификацией, попыткой (причем очень неумелой) прикрыть псевдонаучными терминами воплощение в жизнь программы социал-дарвинизма. Понятно, сколь осторожен и осмотрителен должен сегодня быть каждый, кто захочет добросовестно реабилитировать обесчещенные этим кошмарным злоупотреблением принципы евгеники как идеи совершенствования генофонда популяции. Ибо под действием исторических обстоятельств понятия, сами по себе никак не связанные, оказались намертво скреплены цепочкой ассоциаций. Так произошло и в случае «Прекрасного нового мира» с его эктогенезом, и в случае третьего рейха с его «евгеникой», уничтожением больных и «расово неполноценных». Но, повторяю, ни те злоупотребления, о которых повествовала фантастика Хаксли, ни те, которые без всякой фантастики, абсолютно реально осуществлял Гитлер, сами по себе никак не вытекают из конкретных чисто эмпирических положений.

Однако и очистив проблему от случайных наслоений, мы вновь оказываемся перед дилеммой. Если уж мы отдали под опеку совершенной техники множество своих телесных и иных функций, почему бы не поручить ее заботам и появление людей на свет? Но после такого перепоручения нам останется лишь голый, лишенный какого бы то ни было биологического назначения секс. И как же теперь им распорядиться? Во-первых, можно ликвидировать его «периферию», никак не затрагивая «центра» — репрезентатора сексуальных ощущений в мозгу. Допустим, у нас нет больше гениталий, но все мозговые центры с их прежними ориентациями остаются в нашем распоряжении, благо их «периферийными реализаторами» («датчиками») может служить все, что мы пожелаем. Разного рода разрывы и переключения нейронных цепей позволят поместить эрогенную зону в любом участке тела или даже сделать так, чтобы мы в любой момент могли усилием воли превращать в такую зону любой участок тела, какой нам заблагорассудится. «Эрогенизировать» любое место своего тела, превращая его в периферийный датчик сексуальных ощущений, каким сегодня в норме являются лишь внешние половые органы, либо «деэрогенизировать» его будет не труднее, чем поднять или опустить руку.

Но можно представить себе и другое «переключение» нервных путей: их можно «подсоединить» таким образом, чтобы типично сексуальное наслаждение автоматически сопутствовало любому действию, какое «инженеру-стрелочнику мозговых путей» прикажут связать с центрами наслаждения. И возникнет мир, в котором каждый будет испытывать к своему труду, к его результатам, к своему рабочему месту более или менее такую страсть, какую сегодня нам может подарить лишь сфера эротического. Более того, в подобном мире трудолюбие вознаграждалось бы чем-то вроде оргазма. Несомненно, для нас это — кошмар, поскольку речь идет о специфическом виде порабощения — порабощении наслаждением. Но ведь это порабощение лишь «локализацией» своей отличается от того естественного порабощения, на которое нас осудила эволюция. Не считаем же мы порабощением «встроенное» в наше тело сексуальное предпрограммирование! (Впрочем, встречаются и исключения, и порой весьма радикальные: например, секта скопцов, практикующих самооскопление: да и учение Церкви, как уже отмечалось, видит в половом влечении определенное порабощение — не случайно Церковь почитает воздержание за добродетель.)

В любом случае ясно. что реализация эктогенеза лишит нас всякого критерия сексуальной нормы и сексуальных отклонений. Если дети начнут появляться на свет благодаря заботам автоматов (а это возможно просто как очередной шаг в длинной цепи усилий, избавляющих нас от осложнений эмбрионального развития и родов) — нам уже трудно будет считать гетеросексуальность нормой, а гомосексуальность отклонением. Ведь ни гомосексуальные, ни гетеросексуальные контакты при таком положении дел равно не