Еретики Дюны - Страница 5

По-прежнему не глядя на Одраде, Тараза заговорила:

– Знаешь, что при сравнении тысячелетий, прошедших до эпохи Тирана, с временем, протекшим после его смерти, поражает резкое уменьшение числа крупных конфликтов. Со времени смерти Тирана количество таких конфликтов составляет менее двух процентов от числа конфликтов в предшествующие эпохи.

– Насколько нам это известно, – поправила Верховную Мать Одраде.

Тараза быстро взглянула на Одраде и снова опустила глаза.

– Что?

– Мы не знаем, сколько войн произошло вне известных нам пределов. Есть ли в твоем распоряжении статистика Рассеяния?

– Конечно нет.

– Смысл твоих слов заключается в том, что Лето удалось усмирить нас, – сказала Одраде.

– Ну, если тебе угодно так считать, – протянула Тараза и уставила маркер в какое-то место на невидимом Одраде дисплее.

– Может быть, в этом есть некоторая заслуга нашего возлюбленного башара Майлса Тега или его талантливых предшественников? – спросила Одраде.

– Мы специально подбирали этих людей.

– Я не вижу смысла в этой военной дискуссии, – заявила Одраде. – Какое отношение она имеет к нашей проблеме?

– Есть люди, которые думают, что мы хотим совершить отвратительный переворот, чтобы вернуть мир к состоянию, в котором он пребывал до Тирана.

– Вот как, – Одраде презрительно сжала губы.

– Некоторые группы Заблудших Созданий продают оружие любому, кто хочет или может его купить.

– А конкретно?

– На Гамму рекой течет самое современное и сложное оружие и нет никаких сомнений в том, что тлейлаксианцы разрабатывают еще более отвратительные его образцы.

Тараза откинулась на спинку кресла, помассировала виски и заговорила тихим, почти задумчивым голосом:

– Мы полагаем, что принимаемые нами великие решения зиждутся на высоких принципах.

С этим Одраде была согласна, она и сама давно это поняла.

– Сомневается ли Верховная Мать в праведности Бене Гессерит?

– Сомневаюсь? О нет. Но я испытываю какую-то фрустрацию и подавленность. Мы всю жизнь не покладая рук работаем ради этих чистых целей, но чего мы достигаем в конце? Мы видим, что многие дела, которым мы посвятили всю свою жизнь, явились результатом мелких решений, родившихся в результате стремления их авторов к личному комфорту, решений, которые не имеют в своей основе ничего общего с теми высокими идеалами, для осуществления которых мы живем и трудимся. В действительности же ставкой являлись светские рабочие соглашения, удовлетворявшие мелкие потребности тех, кто реально мог принимать решения.

– Я слышала, что ты называешь это политической необходимостью, – сказала Одраде.

Тараза взяла себя в руки и заговорила, не отрывая взгляда от дисплея на столе:

– Если мы позволим себе застыть в своих суждениях, то это будет означать угасание Бене Гессерит.

– В моей биографии ты не найдешь мелких корыстных решений, – заявила Одраде.

– Я ищу в ней слабости, темные пятна.

– Их ты тоже не найдешь.

Тараза с трудом удержала улыбку. Она поняла смысл этого эгоцентричного замечания: Одраде хотелось уколоть Верховную Мать. Одраде была хороша тем, что, проявляя, казалось бы, искреннее нетерпение, хранила при этом полное спокойствие и умение ждать практически до бесконечности.

Увидев, что Тараза не реагирует на ее колкости, Одраде последовала ее примеру – погрузилась в безмятежное ожидание – спокойное, размеренное дыхание, ясный и трезвый ум. Давным-давно в школах Бене Гессерит Одраде научили делить прошлое и настоящее на два самостоятельных, одновременно движущихся потока. Наблюдая непосредственное окружение, она умела собирать воедино фрагменты и осколки прошлого и рассматривать их как бы на экране, расположенном на фоне настоящего.

Работа памяти, подумала Одраде. Некоторые необходимые вещи надо изгнать и уложить на дно памяти. Уничтожить барьеры. Когда все остальное становится скучным и пресным, остается ее запутанное детство.

Было время, когда Одраде жила как большинство детей: в доме вместе с мужчиной и женщиной, которые, если и не были ее настоящими родителями, выступали в данном случае in loco parentis. Все ее знакомые сверстники жили в таких же условиях. У всех этих детей были папы и мамы. Иногда работал только папа, но бывали случаи, когда на работу ходила мама. Мама Одраде не ходила на работу и сидела дома с ребенком, что избавило девочку от забот приходящей няни. Позже Одраде узнала, что ее биологическая мать заплатила большую сумму денег для того, чтобы надежно спрятать ребенка женского пола и одновременно иметь возможность не терять ее из виду.

– Она спрятала тебя у нас потому, что очень любила тебя, – объяснила приемная мать, когда Одраде была достаточно взрослой, чтобы понять это. – Поэтому тебе не надо никому рассказывать, что не мы твои настоящие родители.

Еще позже Одраде поняла, что любовь не имела к этому никакого отношения. Преподобные Матери никогда не руководствовались в своих действиях такими приземленными мотивами, а биологическая мать Одраде была Сестрой Бене Гессерит.

Вся эта история была открыта Одраде по заранее разработанному плану. Ее имя Одраде. Дарви ее называли те, кто не пытался внушить ей любовь и не сердился на нее. Сверстники, естественно, сократили это прозвище до Дар.

Не все, однако, шло по исходному плану. Одраде хорошо помнила узкую койку в комнате, оживленной изображениями животных и фантастическими ландшафтами на пастельно-голубых стенах. Весной и летом белые занавески лениво шевелились от дуновений утреннего ветерка. Одраде помнила, как она прыгала на кровати – вверх-вниз, вверх-вниз. То была замечательная игра, прыгая, девочка заливалась веселым, счастливым смехом. Вот во время очередного прыжка ее ловят чьи-то сильные руки, мужские руки – вот и лицо мужчины – круглое, с маленькими усиками, которые касаются ее лица. Дарви хихикает от щекотки. Во время прыжков койка билась о стену, и в этих местах оставались выбоины.

Одраде с удовольствием обыгрывала эти воспоминания, неохотно сбрасывая их в поток рационального. Отметина на стене. Следы смеха и радости. Насколько важно было то, что обозначали эти мелкие вещи.

Странными были мысли о папе. Эти мысли, как и последние воспоминания о нем, не были ни радостными, ни счастливыми. Бывали моменты, когда он становился желчным и раздражительным, предупреждая маму, чтобы она не слишком «лезла в это дело». На лице его при этом отражалась угрюмая подавленность. В таком настроении голос его становился резким и лающим. Мама затихала, в глазах ее застывало беспокойство. Одраде чувствовала это беспокойство и страх – ее охватывала неприязнь к мужчине. Но женщина лучше знала, как поступать с ним в подобных случаях – она целовала его в шею и шептала на ухо нежные слова, поглаживая его по щеке.

Аналитику-проктору Бене Гессерит стоило немалого труда вытравить из сознания Одраде эти древние «естественные» эмоции. Но даже теперь остатки их все еще присутствовали в душе Одраде и от них надо было избавиться. Но все равно Дарви отдавала себе отчет в том, что старые чувства не исчезли полностью.

Наблюдая за тем, как Тараза просматривает ее биографические данные, Одраде силилась понять, видит ли Верховная Мать какие-либо темные пятна.

Они наверняка знают, что сейчас я вполне могу справиться с эмоциями, которые так волновали меня в те давние времена.

Как же давно это было. Однако следовало признать, что образы мужчины и женщины, жившие в глубинах памяти, были связаны с существом Одраде столь прочными нитями, что полностью разорвать их было невозможно, особенно память о маме.

Оказавшись в экстремальной ситуации, Преподобная Мать, родившая Одраде, спрятала дочь у этих людей на Гамму по причинам, которые были ей до сих пор не вполне ясны. Одраде не испытывала злобы по отношению к матери, понимая, что им обеим это было необходимо, чтобы выжить. Единственная проблема возникла из-за того факта, что приемная мать одарила Одраде чувством, которому не доверяли Преподобные Матери, – любовью.