Эрцгерцогиня - Страница 3
В этом-то и заключалась трагедия. Человек с Запада устроен так, что не может пребывать в состоянии удовлетворенности. Это — непростительный грех. Он постоянно стремится к невидимой цели, будь то материальный достаток, более истинный бог или же оружие, которое превратит его в хозяина Вселенной. И чем больше он знает, тем беспокойнее и алчнее становится, неустанно отыскивая изъяны того тлена, из которого вышел и в который должен вернуться, вечно желая улучшения и тем самым порабощения окружающих его людей. Именно этот яд неудовлетворенности просочился в Ронду и распространился с помощью двух революционеров-вождей — Маркуа и Грандоса.
Что сделало их революционерами, спросите вы? Другие рондийцы тоже выезжали за границу, но возвращались прежними. Что же привело Маркуа и Грандоса к мысли уничтожить Ронду, остававшуюся неизменной в течение семи веков?
Все объясняется просто. Маркуа, подобно Эдипу, родился хромым, с вывихнутой ногой, поэтому он ненавидел родителей, не мог простить им этого. А ребенок, который не прощает своих родителей, не способен простить взрастившей его страны. И Маркуа рос с мечтой покалечить ее, хотя и был калекой сам. Грандос родился жадным. Поговаривали о его нечистокровности, о том, что его мать встречалась с чужеземцем, позже хваставшим одержанной победой. Правда это или нет, но Грандос унаследовал предприимчивый характер и острый ум. В школе, где все, кроме правящей семьи, получали одинаковое образование, Грандос всегда был первым в классе. Он часто знал правильный ответ раньше учителя. Это сделало его самодовольным. Мальчик, знающий больше своего учителя, знает больше своего правителя и в конечном счете начинает чувствовать свое превосходство над обществом, в котором ему пришлось родиться.
Оба мальчика подружились Они вместе уехали за границу и путешествовали по Европе. Через полгода вернулись, и недовольство, до сих пор скрытое в подсознании, созрело в их душах и было готово вырваться на поверхность. Грандос занялся рыбной промышленностью и быстро сообразил, что рыба Рондаквивира — основное блюдо рондийского стола, столь ценимое знатоками, может послужить и для иных целей. Расщепленный рыбий хребет в точности повторял форму бюстгальтера, а рыбий жир, сконцентрированный в пасту и смешанный с благоухающим экстрактом ровлвулы, превращался в крем, способный облагородить огрубевшую кожу.
Грандос открыл свое дело, экспортируя продукцию во все страны западного мира, и вскоре стал самым богатым человеком Ронды. Его соотечественники, до того не знавшие ни бюстгальтеров, ни кремов для кожи, под напором газетной рекламы начали всерьез подумывать, не будет ли их жизнь счастливее от употребления этих товаров?
Маркуа не стал бизнесменом. Презирая виноградник родителей, он выбрал карьеру журналиста и очень скоро был назначен редактором «Рондийских новостей». Прежде газета сообщала события дня, состояние дел в сельском хозяйстве и торговле, а три раза в неделю выходила с приложением, посвященным культурной жизни. В деревенском или городском кафе рондиец просматривал «Рондийские новости» во время послеобеденной сиесты. Маркуа все изменил. Читатели по-прежнему узнавали новости из газеты, но теперь их преподносили под определенным ракурсом. В заметках стала сквозить насмешка над вековыми традициями, виноделием (конечно же, укол в адрес родителей и их виноградника), ловлей рыбы (помощь Грандосу, ибо острога повреждала рыбий хребет), сбором цветов ровлвулы (еще одна косвенная услуга Грандосу, ибо для крема нужна растолченная сердцевина цветка, а для этого требовалось его распотрошить). Маркуа одобрял уродование цветка — ему нравилось видеть, как уничтожают прекрасное. К тому же это причиняло боль старшему поколению. Ведь из года в год весной они собирали цветы ровлвулы и украшали ими дома, столицу и дворец. Маркуа не выносил этой простодушной забавы и был полон решимости покончить как с ней, так и с прочими традициями, которых не одобрял. Грандос оказался его союзником не потому, что испытывал ненависть к обычаям и нравам Ронды. Но, разрушая их, он увеличивал экспорт своих товаров и становился еще богаче и могущественнее.
Понемногу молодежь Ронды усваивала новые ценности, ежедневно преподносимые газетой. К тому же Маркуа хитроумно изменил и время ее появления. Газету уже не выпускали к обеду, когда читатели могли подремать с ней в руках и к исходу сиесты забыть о прочитанном. Теперь ее продавали на закате, перед наступлением темноты, когда рондиец потягивает свой ритцо и потому более восприимчив и более уязвим. Эффект превзошел все ожидания. Рондийская молодежь, недавно еще интересовавшаяся только радостями двух лучших времен года — зимы и лета — и, конечно же, любовью, для которой хорош любой сезон, вдруг стала задаваться вопросами своего воспитания.
«Окончились ли семь столетий нашего сна? — писал Маркуа. — Превратилась ли наша страна в рай для дураков? Всякий, кто бывал за границей, знает, что настоящий мир лежит там, за пределами нашей страны, — это мир достижений, мир прогресса. Рондийцев слишком долго пичкали баснями. Мы уникальны лишь тем, что выглядим идиотами, презираемыми всеми умными людьми».
Никто не любит, когда его называют дураком. Насмешка пробуждает стыд и порождает сомнения. Самая передовая молодежь почувствовала себя не в своей тарелке. И каковы бы ни были ее занятия, целесообразность их стала внушать сомнения.
«Каждый, кто давит виноград голыми пятками, попирает ногами собственное достоинство, — говорил Маркуа. — А тот, кто копает землю лопатой, сам роет себе могилу».
Маркуа был немного поэт и умел ловко приспособить философию Олдо, облекая ее в оскорбительные фразы. «Почему мы, — спрашивал он, — молодые и сильные, вынуждены подчиняться системе управления, лишающей нас собственности? Мы все могли бы править. Но нами управляют, потому что бессмертие в руках одного притворщика, хитростью завладевшего тайной формулы».
Маркуа написал это ко дню весенних празднеств и проследил, чтобы каждая семья получила свой экземпляр газеты. Теперь у жителей Ронды уже не оставалось никаких сомнений, их маленький мирок требует перемен.
«Знаете, в этом что-то есть, — говорил рондиец соседу. — Мы всегда были слишком беспечны. Столетиями сидели сиднем да жевали то, что нам совали в рот».
«Посмотри-ка, что здесь пишут, — шептала женщина своему приятелю. — Воду источников можно разделить, и никто из нас не будет стареть. Воды хватит на всех женщин Ронды, да еще останется!»
Никто не решался обвинять самого эрцгерцога, однако во всем ощущалась скрытая критика, нарастающее убеждение в том, что народ Ронды обманули, лишили прав, и посему он действительно превратился в посмешище мировой общественности. Впервые за несколько столетий весенние празднества прошли без присущего им веселья.
«Эти бестолковые цветы, — писал Маркуа, — собираемые трудящимися массами Ронды только для того, чтобы притуплять чувства старшего поколения и утолять тщеславие одного человека, могли бы перерабатываться для нашей пользы, для нашего обогащения. Природные ресурсы Ронды должны разрабатываться и продаваться ради нашего благосостояния».
В его аргументах была логика. «Сколько же всего пропадает, — шептался народ. — И золотистых цветков, и падающих из источников вод, и непойманной рыбы, спускающейся по Рондаквивиру и исчезающей в открытом море, той самой рыбы, позвонки которой могли бы облегать груди и бедра незнакомых с такой подпругой рондиек, над которыми, без сомнений, потешается весь западный мир». Так писала газета.
В тот же вечер, когда эрцгерцог показался на балконе, впервые в истории его появление было встречено молчанием.
«Какое имеет он право властвовать над нами? — шептал юноша. — Он тоже сделан из плоти и крови, чем он лучше нас? Только эликсир сохраняет ему молодость».
«Говорят, — продолжала девушка, — что у него есть и другие тайны. Весь дворец полон ими. Он знает, как продлевать не только молодость, но и любовь».
Так родилась зависть, поощряемая Маркуа и Грандосом, и приезжающие в Ронду туристы почувствовали новое настроение, раздражительность и нетерпеливость, столь несовместимые с прекрасной натурой рондийцев. Вместо того чтобы с искренним удовольствием демонстрировать национальные обычаи, традиции, рондийцы впервые принялись просить прощения за их несовершенство. Стыдливо пожимая плечами, они произносили заимствованные словечки, «порабощенный», «отсталый», «непрогрессивный», а туристы, начисто лишенные интуиции, только подливали масла в огонь недовольства, называя рондийцев «колоритными» и «чудаковатыми».