Эра Зигмара: Омнибус (ЛП) - Страница 30

— Спроси меня снова в час полнолуния.

Фистула, Первый владыка порчи Чёрного Пальца, наслаждающийся болезнями и смертью, вскрыл оррука от бедра до бедра обратным ударом пилящего клинка. Из-под клыкастого шлема донёсся удивлённый хрюк зеленокожего, но боец остался стоять, твёрдый как мёртвая плоть и столь же нечувствительный к боли. Придерживая свои извивающиеся внутренности кулаком размером с маленький щит, он с рёвом обрушил топор на владыку порчи.

Стойкие и злобные орруки пользовались дурной славой. Но лихорадка, огнём разливающаяся по венам от заражённой раны на животе, делала противника медлительным. Фистула с лёгкостью уклонился от неуклюжего удара и переломил ему голень пинком ноги. Это было упоительно. Большинство людей никогда бы не узнали, что оррук может страдать так сильно, как сейчас страдал этот. Но он не сдавался.

Фистула ценил это.

Приняв слабый удар на обух клинка, и отбросив его в сторону, он оказался позади похожей на бревно орручьей руки, достаточно близко, чтобы почуять, как чумные создания неистовствуют в крови неприятеля, и погрузил кинжал для парирования ему в глотку.

Здоровенная челюсть оррука судорожно дёрнулась, когда Фистула вырвал оружие и оттолкнул скотину прочь. Кровь из разорванной артерии брызнула дугой и окрасила зелёным забрало шлема Фистулы. Он глубоко вздохнул — отчасти, чтобы испить влагу прямо из воздуха, отчасти просто ради чистого удовольствия.

Фистула опустил взгляд на поверженного оррука. Тот всё ещё щёлкал челюстями, хотя уже захлёбывался в крови, а глаза его побелели. Владыка порчи мог бы покончить с ним быстро, должен был, возможно, но ещё много орруков скрывалось в тенях Бешеных Вершин, потому покончить с ними всеми не удалось бы никогда.

Он огляделся.

Орруки всё ещё сражались рассеянными ватагами, рассредоточившись вдоль всего узкого участка ущелья, в который Чёрный Палец загнал их, но они были разбиты. Разбиты, но не подобно людям или воинству Гнилоносца. Они не бежали. Напротив, они продолжали драться с бездумным упорством больных зверей. Выносливые, как и вся их раса, враги несли на себе отметины заразы: гноящиеся язвы и покрывшиеся коркой порезы, которые не заживали. На каждую сотню, лежавшую мёртвыми с обычными ранами, приходилась сотня, корчившаяся на земле с кровавой пеной у ртов и с мухами на гниющей плоти.

Горы и зверогоры на полной скорости вламывались в общую схватку, бешено рубя и бодаясь. Всадники Гнилоносца на червивых скакунах мчались вверх по крутой стене ущелья, чтобы нанести удар по орручьему вожаку. Громадного зверя окружали самые крупные и свирепые из их числа, но он был уже почти пойман в западню воинством тзинчитов, гнавшим его из противоположного края теснины.

Воинство Перевёртыша являло собой легион самых разных форм и расцветок. Сияло золото. Шептали странные голоса. Огоньки всевозможных форм, запахов и размеров плясали между древками знамён, почти разумные доспехи нашёптывали тайны в глубины подсознания тех, кто обладал разумом достаточным, чтобы услышать их. Демонические мухи жужжали над всем и вся. Гнилые гончие рыскали на флангах, разрывая тех, кто был ранен или остался в одиночестве. Гигантские слизни выкапывались на поверхность, чтобы заглотить воинов-тзинчитов целиком, в то время как чумные трутни и гладкие демонические крикуны уничтожали друг друга в воздушном сражении в небесах.

Об орруках все практически забыли.

Фистула чувствовал схожее настроение во врагах — голод, идущий откуда-то извне этого ущелья. И те, и другие пришли сюда терзать добычу, но теперь, изголодавшиеся по настоящему вызову, они бросали друг на друга своих воинов с яростью, какой никогда не бывало прежде.

Это было нечто такое, чего слишком старый и толстый Копсис Буль уже не мог понять. Даже самые свирепые вирусы могут быть усмирены, влача жалкое существование на объедках тех, кого некогда уничтожали миллионами.

Звон адской стали и возбуждённый окрик вернули Фистулу обратно из отвлеченных размышлений о битве. Сквозь свалку ближнего боя между тлетворными королями порчи и чахнущими орручьими бойцами, которых было в полтора раза больше, прямо на него медленно надвигался воин Хаоса, облачённый в полные доспехи, украшенные золотом и лазурью. Его шлем представлял из себя сплошной кусок металла с вытравленными на нём полуприкрытыми глазами, через которые враг, вероятно, мог видеть, пользуясь неким колдовством. Золотые рога по бокам до бесконечности закручивались сами в себя. Тзинчит нанёс орруку удар кулаком и добил его, с рёвом ударив широколезвым мечом.

Закричав, Фистула крутнулся на месте, сцепившись своим зубчатым клинком с падавшим на него более крупным клинком. Но это не было защитой. Он упёрся в широколезвый меч тзинчита, пытаясь сломать его. Удар отозвался в руке владыки порчи, его зубы задрожали. Рефлекторно разжав пальцы, он едва не потерял клинок, если бы не кровь и гной, натёкшие на рукоять оружия из загрязнённых мозолей и приклеившие её к ладони.

Тзинчит отступил, как будто его ударили по голове так, что шлем зазвенел. Тяжёлый меч врага замер, локти свело спазмом от усилий, приложенных, чтобы удержать клинок.

Фистула отсёк воину голову единственным ударом по шее и захохотал.

Он был противоположностью Копсиса Буля во многих аспектах. Там, где Повелитель Хворей стал подобен раздутым останкам человека, тело Фистулы чахло, благоволение, которой он нёс в себе, было написано на его уродствах, оголённых костях и сухих мускулах, которые нескончаемо гноились. Он был воином. Лихорадка, бушевавшая в его разуме, не могла быть излечена никакой войной, а его броня, облегчённая в соответствии с его предпочтениями, была украшена отметинами, свидетельствующими о болезнях, которые он испробовал, и о цивилизациях, которые он поверг.

— Охраняйте мёртвых, — прогремел смертельно бледный король порчи, носящий грозный доспех из заострённых по краям пластин и висячую кольчугу. Он врезался в орруков, вооружённый парой одинаковых ножей, кроваво эффективный в наиболее предпочитаемом им способе убийства. Фистула был одним из немногих, кто знал его как Витана. Для остальных же он был Пиявкой. Король порчи повернулся и сделал нетерпеливый жест, «сюда, быстрее!». — Подведите телеги. Если мы не вернёмся обратно к часу полнолунья, вам же будет худо.

Сотрясая грязный воздух, наполненный болезнями, прибыла дюжина повозок. Каждая была запряжена шестью тяжело дышащими лошадьми, колёса повозок были сопоставимы размером с человеком, перила была из старого дерева, а их высокие борта испещерены клеймами, вырезанными ножами разных воинов. Прокажённые жнецы в капюшонах и обмотках наклонялись через перила с крюками, чтобы подтянуть мёртвых. Погонщики скомандовали остановку. Лошади фыркали в своих упряжах, брыкались, блевали и кусали друг друга за блохастые шкуры.

С боем пробившись к Фистуле, Витан взглянул на оррука, всё ещё умиравшего у ног его владыки. Кожистая оболочка продолжала сморщиваться, а жиденькие её остатки облипали вокруг костей.

— Он будет недоволен. Этот — бесполезен.

Фистула презрительно усмехнулся. Витан был достаточно стар, чтобы биться вместе с Косписом Булем с самого начала, но ему недоставало амбиций, чтобы не дать затмить себя человеку, за которым он теперь следовал в бой.

— Я здесь не для того, чтобы рыться в отбросах и я здесь не ради Буля, — сказал Фистула.

Они не могли насытиться одной лишь славой прошлого.

Фистула изучал последствия неудачи тзинчитского чемпиона. Воины обоих сторон наполнили ущелье от края до края буйством красок и звуков. Даже небо отреагировало на яркую схватку, бубонная мгла, что застелила владения Буля, стала болезненно бирюзовой из-за надвигающегося облака тзиничитского огня, что следовало за боевой ордой с севера. Скрюченные деревья, покрытые обнажёнными нагноениями, теряли чёрную листву, цепляясь за горный хребет. Их прибивало к земле встречными ветрами.

Фистула вздрогнул, хотя не мог сказать почему. Его глаза сузились.