Эобара (СИ) - Страница 4

– Дура, но доктор хороший, – не вполне согласился Павел Петрович.

Несколько мгновений оба врача молчали в трубку.

– А остальные как? – наконец спросил Леонид. Он ни на секунду не поверил, что причиной звонка стала фраза на пересменке: «На терапии в шестой палате лежит Анисимова. Может к вечеру ухудшиться».

– Лёнь, – голос реаниматолога в трубке стал тихим и вкрадчивым. – у Войстрикина какой-то дискомфорт в животе, а ты вчера ему начал Омепразол без причины…

Значит, язва всё-таки открылась, – понял Леонид. Наличие «нехорошей» язвочки в желудке пациента Войстрикина он осознал ещё вчера и начал гастропротекторы в надежде предотвратить кровотечение. Не получилось.

– Там язва, Павел Петрович. Только что открылась. Течёт пока совсем несильно, но, – на мгновение Леонид замолчал и прижал руку к рубцу на шее, – зовите хирургов побыстрее, иначе к ночи….

Выдержав недвусмысленную паузу, Леонид выдохнул и, несмотря на ожидаемую тошноту, возникшую в последние секунды разговора, пошёл в лоджию за очередной порцией никотина.

– Спасибо, – задумчиво пробормотал Павел Петрович. – Ещё, Лёнь, такое дело… – реаниматолог начал говорить совсем медленно, словно бы тянул во рту зажёванную пластинку Орбита: – Вот что ещё я хотел спросить… что с Черчесовым делать? Может, есть у тебя какие-нибудь… э… мысли.

– Тренером сборной России? Медаль дать, – неудачно пошутил Леонид. Ему совершенно не хотелось думать о Черчесове. На том конце трубки шутку оценили молчанием.

Вздохнув, Леонид приложил руку к рубцу и тут же схватился за раму окна, чтобы не упасть.

Нити… нити… нити… Пульсирующие, белёсо-серебристые… тянущие его куда-то…

Сигарета выпала из разжавшихся пальцев и теперь в стремительном темпе обугливала какую-то газету. Нагнувшись с глухим стоном, как столетний дед, Леонид поднял окурок и затоптал тлеющую бумагу.

Медленно, с трудом поднимая чугунные ноги.

– Лёнь, ты там? – настороженно спросил Павел Петрович.

– Да… – ответил Леонид, пытаясь заставить язык вернуться на своё законное место по центру рта, и одновременно напоминая лёгким, что они здоровы, хоть и сильно прокурены, а значит – способны дышать. – Здесь.

За окном что-то громыхнуло – будто разом взорвалось несколько десяток «Корсаров», но Леонид не обратил на это никакого внимания – тут бы самому уцелеть!

– Так что с Черчесовым? – Павел Петрович явно начинал сердиться.

Леонид пару раз вдохнул, выдохнул и с трудом отпустил раму.

– Ничего, Павел Петрович. Точнее, всё то, что уже делается.

Павел Петрович вздохнул и рискнул спросить:

– А шансы есть, как ты…э… считаешь?

Нет, – покачал головой Леонид. Шансов ноль.

– Очень небольшие, Павел Петрович.

Реаниматолог ещё раз вздохнул, чертыхнулся и наскоро попрощавшись, повесил трубку. Леонид проверил список вызовов – Сашка не звонил. Прошло уже больше часа.

Дома застрял, как обычно, – предположил Леонид и всё же отправился мыть посуду.

4. Старая майка справилась со всеми поверхностями не хуже легиона тряпочек из специальных материалов. Оглядывая приведённую в порядок кухню, Леонид поймал себя на мысли о том, что неплохо бы всё же убираться регулярно. Не желая терять, столь редкий для него настрой, он, собрал волю в кулак и направился мыть пол в комнате.

Уборка прошла успешно, даже несмотря на то, что в какой-то момент Леонид принялся танцевать со шваброй и изображать Мики-Мауса из «Фантазии», что, разумеется, не способствовало качеству работы, а затем минут десять выгонял из-под дивана что-то страшное, пыльное и, возможно, живое.

Когда битва с поддиванным злом завершилась победой Леонида, выяснилось, что это был всего лишь потерянный носок, причём Надин.

Леонид автоматически закинул носок в бельевую корзину, затем вернулся и переложил предмет одежды в мусорное ведро.

Покосившись на часы, Леонид обнаружил, что уже почти девять. Сашка всё не приезжал и даже не звонил. Это было уже странно.

Леонид вытащил из кармана телефон, набрал Сашкин номер – тот был вне зоны действия сети.

Опять зарядку забыл, растяпа! – мысленно цитируя Надю, отметил он и вытащил из холодильника бутылку пива.

– Тебе же меньше достанется, – сообщил Леонид фотографии на стенке (они с Сашкой в летнем лагере после третьего класса) и, открыв пиво, вышел в лоджию.

На проспекте Луначарского-детской площадке произошли изменения. На перекрёстке с Жукова несколько игрушечных машинок не поделили полосы. Прямо у отбойника, перекосившись на бок, стоял чёрный Пежо с напрочь снесённой мордой, далее застыл КАМАЗ, измятый капот которого придавал грузовику нелепо-недоумённый вид. В кузове КАМАЗа был виден песок.

Разумеется, песок, что ещё возить игрушечным машинкам.

Здесь же играющие дети наставили других красивых машинок – скорую помощь, пожарку, три автомобиля ДПС.

На тёмном асфальте в свете фар жирно блестело пролившееся моторное масло.

А по центру перекрёстка искорёженной до практически полной неузнаваемости кучей металла, перемешанного с ломаным пластиком, громоздился Сашин «Мини Купер» – никакой не игрушечный, настоящий, со знакомой до боли в глазах чёрной полоской на зелёной крыше.

И Леонид побежал, в тапочках и мокрой футболке. Словно мог ещё что-то изменить. Словно не понимал, кто лежит под чёрным полиэтиленом рядом с изуродованным Купером.

Энтропия нанесла очередной удар.

Четверг, тринадцатое октября

1.На кладбищах холодно. Всегда. Даже в сорокоградусную жару, откуда не возьмись, налетает пробирающий до костей ветер, заставляя застёгивать куртку и ссутуливаться, засовывая руки глубоко в карманы.

А может, не в ветре дело и даже не в кладбище.

Леонид стоял в стороне от основной толпы и тщетно пытался спрятать кисти в рукава куцей осенней куртки. Было очень холодно.

А главное, нельзя было думать. Ни о чём. Любая мысль могла стать триггером, спусковым крючком, ловушкой.

Стоять и смотреть. Не видя.

Вот жирными комьями летит земля из провала в чёрного провала. Затем оттуда вылезают могильщики.

Вот несут гроб. Дорогой, лакированный, закрытый. Главное, что закрытый.

Вот пронзительно закаркала ворона где-то к северу – там, где начинаются старинные надгробья.

Вот кто-то упал в обморок. И надо с одной стороны подойти бы, вроде это Сашкина тётка, – но с другой стороны, здесь – полно врачей, помимо него. Как на утренней конференции: «Коллеги, за сутки – всего один летальный исход».

Вот гроб подносят к провалу в земле, готовят верёвки: старые, грязные, испачканные землёй, повидавшие, наверное, не одну сотню похорон.

Вот его начинают медленно опускать в провал. Слышится глухой стук, будто кто-то захлопнул дверь автомобиля – это гроб достиг дна.

Вот со стороны основной толпы раздаётся вопль, переходящий в вой. Какая-то суматоха. Совершенно неясно, как человек может издавать подобные звуки, но, самое плохое в том, что этот высокий крик странно ассоциируется с детством, когда они с Сашкой после школы ходили обедать друг к другу…

Сашкина мама обычно мыла посуду – в их семье всегда в раковине была гора грязной посуды, и пела что-то на итальянском – красивым, высоким голосом…

Не вижу. Не слышу. Не говорю. Не думаю.

Вот рабочие деловито трамбуют землю.

Вот сверху грохается цветник.

Точка.

Леонид минут двадцать проговорил с Натальей Георгиевной, заставляя себя не вздрагивать от взгляда серых глаз – таких же в точности, как у её погибшего сына. Подошёл Аркадий – Сашкин младший брат, забрал маму, позвал Леонида в автобус. Надо было ехать на поминки.

–Я сам, – медленно ответил Леонид. – У меня машина за оградой. Я немного посижу и приеду. Хорошо?

Аркадий внимательно посмотрел на собеседника:

–Лёнь, ты уверен, что это хорошая идея?

Леонид предпринял очередную попытку сглотнуть комок в горле, стоящий там уже три дня: