Энн Виккерс - Страница 24

Их посылали выступать на собраниях в женских клубах, в мужских церковных клубах, в Женском Христианском Союзе Трезвенности, в организации Дочери Американской Революции[63] и на бесконечных митингах суфражисток в тесных залах, где от духоты хотелось чихать. Поодиночке или во главе летучих отрядов добровольцев, большей частью расфранченных вертихвосток, которые хихикали и строили глазки, отнюдь не способствуя поддержанию достоинства Великого Дела, они ходили собирать пожертвования и вербовать сторонников в богатых домах и жалких лачугах, в китайских прачечных, на элеваторах и в конторах маклеров-миллионеров, где порой какой-нибудь хилый юнец, игриво изгибаясь, ворковал: «Ну-ка, детка, давай поцелуемся, и тогда тебе не захочется голосовать!».

Порою они натыкались на безграмотного мужа, который уверял, что он от души за избирательное право для женщин, но категорически против «суфражизма». Это слово, по его мнению, означало чаепития в Особняке Фэннинга, из-за которых его жена не успевала за ним ухаживать. А как-то раз, когда Энн захотела поговорить с супругом одной домашней хозяйки, та погналась за ней со шваброй.

— Убирайтесь вон! — кричала она. — Знаю я вас! Вы у меня мужа не отобьете! Шляются тут всякие! Все вы потаскушки, вот вы кто! Вон отсюда!

В обязанности Энн входило также писание заметок, которые постоянно рассылались по газетам, — заметок об исключительно успешном собрании в Доме Тайного Братства, о сочувственном отношении сенатора Джагинса или о приезде в Клентберн знаменитого проповедника, его преподобия доктора Айры Визерби, который (под дулом револьвера) согласился выступить перед собранием прихожанок Христианской церкви на Сикомор-авеню.

Стиль Элеоноры Кревкёр отличался большей прозрачностью и легкостью, но, очевидно, именно поэтому проза ее не годилась для газет, ибо сие искусство требовало лихости и наигранного веселья. Возможно, что Энн приобрела необходимую бойкость пера благодаря своему участию в дискуссиях. Она, безусловно, стала энергичной и популярной пропагандисткой и позже могла способствовать любому начинанию, сочиняя для воскресных выпусков газет статьи, полные искусно подобранных статистических данных. Энн со страстным негодованием писала о царящем в мире зле, но никогда не могла понять, почему один эпитет живописнее другого, и очень огорчалась и даже немного сердилась, когда много лет спустя нью-йоркские друзья-журналисты намекали ей, что она очаровательная женщина, но очень плохая журналистка.

Энн, Пэт и Элеонора часто поодиночке вьгезжалп из Клейтберна помогать местным Матерям Сиона организовывать суфражистские ассоциации в недоверчивых городишках, где безраздельно правили мужчины и где законное место женщин все еще было у домашнего очага, то есть на кухне и в детской. Их встречали кислые матроны, которые сердито брюзжали: «Да неужто штаб не мог подыскать для нас кого-нибудь постарше? А мыто еще трудились не покладая рук!» И только три-четыре старые боевые клячи старались помочь, но поскольку эти особы обычно слыли полоумными чудачками, вроде Мейми Богардес, их помощь приносила только вред. В конце концов им все же удавалось нанять у какого-нибудь бакалейщика фургон или старый, разбитый автомобиль, и они выступали с речами на перекрестках, в f го время как медленно собиравшиеся зрители свистели, мяукали и громко чмокали губами, изображая поцелуи. Ночь они проводили в траурно-черных ореховых кроватях, в непроветренных «комнатах для гостей» местных Кассандр. На завтрак им подавали жирную ветчину с салатом из цикория. А вечером, когда они возвращались в Особняк Старого Фэннинга на местном поезде, чаще всего в душном вагоне для курящих, возвращались упавшие духом и совершенно разбитые, Секира встречала их ворчанием: «Нечего рассиживаться! Еще столько конвертов не надписано!»

Итак, снова конверты до полуночи с перспективой очередной поездки в забытую богом глушь на следующее утро. Если бы в те дни у Энн было время читать Киплинга, она наверняка изорвала бы его в клочки за утверждение, будто только мужчина (и притом только мужчина-британец) мог совершать карательные экспедиции против туземных племен, безмятежно встречаясь липом к лицу с жуткими толпами волосатых дикарей. Они с Пэт Брэмбл совершали такие карательные экспедиции два раза в неделю, и по возвращении их не ожидало ни виски в офицерской столовой, ни ландо в Симле.

Конверты!

Конверты для надписывания адресов!

Конверты, в верхнем правом углу которых аккуратным водянисто-голубым шрифтом напечатано: «САЖСА, 232, Мак-Кинли ав., Клейтберн, Огайо». Конверты. Горы конвертов. На всех столах, рядом с городскими адресными книгами, с телефонными книгами, со справочниками и отпечатанными на мимеографе списками сторонников движения, откуда брали адреса. Конверты с отпечатанными на мимеографе призывами вносить пожертвования и с воззваниями, вроде: «Пишите своему члену конгресса» или «Голосуйте на первичных выборах только за тех кандидатов, которые понимают, что Женщины Тоже Люди». Конверты с маленькими четырехстраничным брошюрками, заставляющими вспоминать Уобенеки, — с тою лишь разницей, что в качестве средства для спасения и усовершенствования мира предлагалась не кровь агнца, а избирательное право. Конверты с двойными открытками, между которыми адресат, если он этого жаждал, мог рложить монету в 25 центов, лизнуть красную облатку, заклеить и отослать в Штаб суфражисток.

Энн, как и все остальные — Пэт, Элеонора и Мэгги, — свято верила, что избирательное право необходимо как для того, чтобы женщины могли участвовать в общественной жизни, так и для того, чтобы они могли избавиться от унизительного помещения в одну категорию (см. одну из многих сотен речей, произнесенных Энн в тот период) с детьми, идиотами и уголовными преступниками. Но конверты ей надоели. При одной мысли о конвертах она приходила в неистовство. Через много лет после того, как она покончила с работой в суфражистских организациях, ее все еще преследовало воспоминание о грудах желтых конвертов с голубой надписью «САЖСА, 232, Мак-Кинли ав., Клейтберн, Огайо», с овальной профсоюзной этикеткой и индексом F-16 внизу. Конверты, которые во сне вырастали в огромные горы, а потом обрушивались и душили ее. Вера, надежда, конверты, причем конверты — главный член этой троицы.

Самой тяжкой из своих обязанностей Энн, Пэт и Элеонора считали обязанность исполнять роль эскорта при разных феминистских знаменитостях, которых обитатели Фэннинга в полуночных разговорах именовали «пожарной инспекцией».

Некоторые из пожарных инспекторов были просто ужасны, но попадались среди них и очаровательные — их называли «вдохновительницами».

Год спустя после того, как Энн начала свою деятельность в Клейтберне, туда на суфражистский слет, происходивший в чопорном Симфоническом зале, прибыла из Нью-Йорка прославленная Мальвина Уормсер. Она была главным хирургом женской больницы памяти Агнес Корен в Манхэттене, председателем Союза акушерок, членом всех сколько-нибудь известных организаций, пропагандирующих контроль над рождаемостью, автором книги «Эмансипация и пол», а также доктором естественных наук университетов Йел я и Вассара.

В ожидании приезда доктора Уормсер Кандальная команда сильно нервничала. Они думали увидеть костлявую особу с лошадиным лицом, настолько же суровее Мейми Богардес, насколько громче была ее слава.

Доктор Уормсер должна была остановиться у миссис Дадли Коукс, единственной светской женщины среди суфражисток Клейтберна. Миссис Коукс (урожденная Додсворт) девочкой посещала школы в Монтрё, Фолкстоне и Версале, была обладательницей летней виллы в Бар-Харборе, а ее сестра вышла замуж за немецкого барона. На суфражистских митингах она появлялась в костюме весьма строгого покроя, который освежало лишь гофрированное жабо. Она подчеркнуто игнорировала великолепную миссис Этелинду Сент Винсент при каждой их встрече. Кандальную команду она не игнорировала, — она вежливо кивала им и сразу же забывала об их существовании.