Энн Виккерс - Страница 23
Впрочем, ни Энн, ни Пэт так никогда и не узнали правды. Им было известно, что Элеонора родом из Канады и некоторое время воспитывалась в монастырской школе. Девушки подозревали, что легенда о благородном происхождении Элеоноры объяснялась очень просто: р. городе вроде Клейтберна, населенном Смитами, Браунами и Робинсонами, Мюллерами, Шварцами и Хауптшнагелями, Джонсами, Льюисами и Томпсонами, а также Коганами, Леви и Гинзбургами, фамилия Кревкёр звучала аристократически. Энн справилась в словаре и взволнованно объявила Пэт, что слово «crevecoeur» означает «разбитое сердце» и потому, без сомнения, романтично. Однако Пэт справилась в другом, более подробном словаре и ехидно объявила Энн, что оно означает также «французскую породу кур с хохолком и с гребешком в форме рогов — см. Домашняя птица».
Почти каждый вечер в Особняк Старого Фэннинга приходила еще одна девушка — Мэгги О'Мара, деятельница профсоюза официанток и судомоек, в недавнем прошлом тоже официантка и судомойка. Румяная и ясноглазая, с руками большими и красными, как у прачки, Мэгги была голосистым и удачливым уличным оратором и той самой грубоватой женщиной из народа, под какую Пэт и Элеонора тщетно пытались подделаться.
Эта четверка — Эн н, Пэт, Элеонора и Мэгги О Мара — составляла группу, которая в суфражистских кругах штата Огайо получила название Кандальной команды — по причинам, которые будут изложены ниже.
Их личная жизнь (не то чтобы у них оставалось много времени для личной жизни, не считая шести-семи часов сна в холодных одиноких постелях, театра раз в неделю и танцев, гигиенически сдобренных либеральными разговорами раз в месяц) была пронизана одной злободневной темой: «Женщина»-права Женщины, обязанности Женщины, превосходство Женщины над мужчиной как в области конструктивного мышления (что бы это выражение ни означало), так и в физической способности переносить утомление и боль.
Они стряпали и, обедали в старой кухне Особняка — в полуподвале с каменным полом, выходящем окнами на двор, украшенный курослепом, подсолнечником и доисторическими кучами золы и жестяных банок. Предполагалось, что Готовить будут все по очереди, но обычно обед варила Энн вместе с Мэгги О'Мара, которая приходила как гостья и оставалась хозяйничать. Что касается Мытья раковины и полос лииолеума, разостланных на каменном полу, а также стирки кухонных полотенец, то уж этим занимались только Энн с Мэгги.
Возясь на кухне, Энн весело посвистывала. Ей нравилось работать руками — как на курсах сестер милосердия или в детстве, когда ей приходилось ухаживать за рассеянным отцом. На курсах она научилась стелить постели и каждый вечер перестилала аристократическое, но неряшливое ложе Элеоноры Кревкёр, чье понятие о домоводстве сводилось к тому, чтобы тряхнуть простынями и одеялом, одернуть покрывало, пригладить его один раз и считать постель постланной.
В Особняке Старого Фэннинга Энн оставалась индивидуальностью только в эти минуты домашней работы. В остальное время она была Сотрудником Движения, рядовым солдатом в переполненной казарме, союзом в чрезвычайно длинном и запутанном предложении.
Другие девушки, даже Мэгги О'Мара, казалось, не тяготились своим положением частиц в общей массе и, по-видимому, даже не стремились стать главной, наиболее важной частицей. Но Энн, которая произносила речи, когда ей давали распоряжения, Энн, которая надписывала конверты, когда ей приказывали, и высмеивала мужчин, когда это было уместно, все еще оставалась Энн Виккерс из Уобенеки — свободной женщиной рек и лесов, одинокой благородной разбойницей, которая в детстве мечтала об общественно полезных преступлениях при условии, что диктатором будет она.
Члены Кандальной команды отвлекались от темы «Женщина» только по ночам, когда, сидя на кроватях или на полу и стараясь не разбудить спавшую через коридор Секиру, шепотом обсуждали тему «Мужчина».
Даже в 1914 и 1915 годах, после начала мировой войны, когда некий анонимный гений уже изобрел Сексуальность, она еще не стала предметом широкого потребления и массового производства. Мэгги и Элеонора могли откровенно рассказывать о том, как они спали с мужчинами, Пэт могла уснащать свою речь непристойными словами, Энн могла чувствовать себя свободной от уобенекских запретов, но ни одна из них не посмела бы свободно обсуждать лесбийскую любовь, кровосмешение или другие салонные темы 1930 года. Впрочем, нет никаких сведений о том, что их эмоции отличались от эмоций 1930 года. Они находили выход в тревожных вопросах и беспокойном желании высказаться.
Пэт Брэмбл — предмет ухаживаний тех немногих мужчин, у которых хватало женолюбия или предприимчивости, чтобы посещать Особняк Старого Фэннинга в качестве гостей, в сексуальном отношении, как догадывалась Энн, была не менее холодной, чем любой другой розовый бутон. Мэгги О'Мара только смеялась.
— Младенчики вы все, хоть и образованные. Что я думаю про любовь? Одно вам скажу: я не девственница!
— А я девственница, — заявила Пэт, — и, по-моему, так гораздо спокойнее.
— Как вы мне обе надоели! — воскликнула Элеонора. — Пол! Ни черта вы в нем не смыслите. Для вас это все равно, что есть солонину с капустой. Если хотите знать… впрочем, не думаю, чтобы вы очень хотели… так вот, если хотите знать, я — нимфоманка. Если я сорвусь с цепи — но только воля у меня железная, можете смеяться, но это так, — если я сорвусь с цепи, я буду все время нырять в постели к мужчинам. Как сумасшедшая. Я тоже не девственница, милая моя Мэгги, так что не слишком этим гордись! Два раза я попробовала, но мне пришлось это бросить. Я просто переставала существовать и превращалась в пламя, а внутри — у меня как будто ракеты взрывались. Нет, я больше никогда этого делать не буду, если только мне не попадется великан. Только женщинам вроде нас, которые пытаются освободить свои мозги от пут, великаны не попадаются. Но если я иду в кино с любым мужчиной от восьми до восьмидесяти лет смотреть фильм о ловле сельди или о производстве стекла и он заденет рукой мою руку, то я возвращаюсь сюда, рявкаю «спокойной ночи» так, что он думает, будто я холодна, как ледышка, мчусь наверх и всю ночь напролет шагаю по комнате. Мы, суфражистки, конечно, ненавидим мужчин! Держу пари, что Секира в молодости была ничуть не лучше меня! О, благовоспитанным молодым девицам незнакомы бурные страсти, свойственные мужчинам! Что вы! Ни в коем случае! Мы не должны экспериментировать, мы должны сидеть, сложив свои нежные ручки, и ждать, пока какой-нибудь мышке мужского пола не вздумается прийти к нам и пошевелить своими усами! К черту! Ну, Энн, а какова ваша исповедь? Пошлая, как у Мэгги, нечеловеческая, как у Пэт, или безумная, как у меня?
— Я… я не знаю… Честное слово, не знаю! — заикаясь, пробормотала Энн.
После истории с Гленом Харджисом она всячески старалась избегать сильных увлечений, которые могли бы затемнить ее ясный и веселый взор. Поэтому когда в Особняк Фэннинга являлись мужчины — все весьма достойные люди: какие-то дельцы, которых притащили с собой их жены-феминистки; либеральные священники, большей частью холостые; самые молодые или самые старые преподаватели Клейтбернского университета или дальновидные политиканы, на всякий случай стремящиеся обеспечить себе голоса возможных будущих избирательниц, — мужчины, которые пили холодный чай с покупным печеньем, помогали надписывать конверты или совещались насчет сбора пожертвований, — их обычно занимали Пэт и Мэгги или студентки, приходившие по вечерам помогать, и они же танцевали с этими мужчинами под граммофон между столами и конторками, в то время как Энн с Элеонорой исчезали или забивались куда-нибудь в угол.
«В один прекрасный день появится мужчина, которого я захочу поцеловать, как Адольфа, и который захочет поцеловать меня, как Глен Харджис, и тогда я забуду про статистику, про низкую заработную плату работниц и поцелую его так крепко, что весь мир исчезнет. А может, я просто сосулька, вроде Пэт?»-мучительно размышляла Энн.
Они работали, работали, как матросы в бурю, как студенты перед выпускным экзаменом. Вся их жизнь была одна сплошная полночь. Они только улыбались, когда замученные домашние хозяйки говорили: «Если бы вы, девушки, вышли замуж и должны были стряпать, стирать и возиться с ребятишками, если бы вы работали, как я, вам некогда было бы думать об избирательном праве!»