Энн Виккерс - Страница 105

— Рассел, но ведь когда мы поженились, я хотела поселиться за городом, а ты настаивал, что нам необходимо общаться с интеллигентными людьми…

— Ха! Интеллигенты! Знаешь, в чем разница между тобой и мной? Я способен расти. Я отбрасываю взгляды, которые изжили себя. Было время, когда я думал, что деловые люди-пустые брехуны и безмозглые дураки, а так называемые интеллигенты держат монополию на всякие идеи. А теперь я понял другое и хочу, чтобы Мэта, когда он вырастет, окружали люди умные, энергичные, с практической сметкой, которые занимаются делом, — маклеры, дантисты, агенты рекламных бюро и так далее, которых найдешь в Маунт-Вернон и Коскоб, а не какие-то там радикалы и пустозвоны-теоретики. А сейчас слушай меня внимательно, если только ты можешь на одну минуту отвлечься от собственной важной персоны! В ближайшее воскресенье мы возьмем напрокат автомобиль, поедем по уэстчестерскому шоссе и попробуем приглядеть дом в пригороде.

«Если я буду жить там, мне будет труднее видеться с Барни», — подумала Энн, а вслух кротко ответила:

— С удовольствием.

Рассел всячески подчеркивал тот факт, что только ради нее и своего сына Мэта он платит по двадцать пять центов с каждой мили за лимузин, в котором они отправились искать по фешенебельным пригородам землю обетованную.

Прошел год и две недели с тех пор, как она всю ночь ехала рядом с Барни Долфином в Виргинию.

Рассел говорил без умолку о депрессии, о пригородном сообщении Нью-Йорк — Маунт-Вернон, о количестве рыбьего жира, необходимого Мэту, о возможных результатах депрессии и о покупке недвижимости в Пелэме. Энн сидела чрезвычайно прямо на сизо-сером сиденье и курила одну папиросу за другой.

Они осмотрели с десяток солидных домов с гаражами на два автомобиля, настолько тихих, насколько это возможно вблизи большого шоссе. Дома стоили от двадцати до тридцати пяти тысяч. При каждом из них было не больше тысячи квадратных футов газона и одного-двух тенистых деревьев.

Энн знала, что у Рассела отложено десять тысяч долларов; сама она (истая дочь Уобенеки), несмотря на небольшое жалованье и энтузиазм, с которым исправившиеся преступницы брали у нее взаймы, ухитрилась скопить три тысячи долларов, бодро отказывая себе во многом. Это было все их состояние, о чем она и напомнила Расселу.

— Бог ты мой, мы ведь не обязаны выплатить все сразу. Внесем тысяч пять, а остальные будем выплачивать в течение десяти лет.

Ею овладел панический страх, какой, вероятно, испытывает обвиняемый, впервые попавший в тюрьму, когда он слышит приговор: «Десять лет каторжных работ». Неужели она попадется в ловушку? Неужели Расселу удастся каким-то чудом с помощью цепкой силы, присущей слабым людям, втянуть ее в это дело и она будет вынуждена жить с ним еще десять лет и помогать ему выплачивать долг, так как иначе она «подло бросит его после того, как он потратил столько трудов и купил дом для нее и ее ребенка»?

Она еще не видела капкана, но уже ощущала запах его холодной стали.

Благодаря ошибке вполне добропорядочного агента по продаже недвижимости они осмотрели дом недалеко от Скарсдейла, который Энн понравился. В четверти мили от каких бы то ни было дорог. Запущенный, затерявшийся среди особняков, оштукатуренных и кирпичных, самых разных стилей — тюдоро-джорджианского, испано-калифорнийского и коннектикутско-швейцарского, — на заросшем бурьяном участке неправильной формы стыдливо стоял фермерский дом, построенный в 1860 году. За него просили пять тысяч долларов. Стены были крепкие. В доме была большая общая комната, кухня, но без столовой, две большие спальни и одна маленькая, водопровод, но без ванной, и провинциальное крыльцо-веранда, откуда открывался вид на долину, поросшую кизилом.

Дом назывался «Голова Пирата». Когда Энн поинтересовалась происхождением этого названия, агент объяснил:

— Как вам сказать… просто его всегда так называли.

Энн быстро прикинула: одна спальня для Мэта и Гретцерел, другая для нее самой, третья комнатушка для Барни, — а будет он проводить в ней всю ночь или нет, никого не касается.

— Какой очаровательный старинный домик! — сказала она.

— Ты с ума сошла! Уж не говоря о том, что это развалина, здесь вдвое меньше места, чем надо, — возразил Рассел.

Всю дорогу обратно он хвалил самый стандартный дом из виденных ими за этот день. Он стоил двадцать пять тысяч, но они могли выплатить эту сумму с рассрочкой на восемь лет. Энн слушала, обливаясь холодным потом, как человек, которого везут в Синг — Синг, в камеру смертников.

Она завязла по уши, говорила она себе. Дольше тянуть нельзя.

Можно было бежать в Европу, отправиться в счастливое изгнание с Барни. Деньги у него еще были, несмотря на депрессию, и он почти ежедневно уговаривал Энн бежать. Но они были уже слишком стары для того, чтобы какая-нибудь европейская страна могла стать для них родиной. «Нам следовало встретиться и придумать эту затею, когда мне было десять лет, а Барни двадцать четыре. Какая непредусмотрительность!» А теперь они стали бы вечными туристами, лишенными цели, как орлы в зоопарке. И Мэт нигде не смог бы пустить корни: он сделался бы космополитом, тенью среди бледных теней, вращаясь в обществе американских графинь и женщин, чья единственная цель в жизни — высосать как можно больше денег из бывших мужей, с которыми они развелись, чтобы получать алименты и вести беспечный образ жизни без обязанностей, без гордости и чести; в обществе псевдопоэтов, сочиняющих псевдосвободные стихи, сомнительных полковников, никогда не служивших в армии, врачей, никого не лечивших, маркизов, не значащихся в книге пэров, в обществе лакеев, берейторов, наемных партнеров для танцев; в обществе тихих алкоголиков и достаточно откровенных кокаинистов — в мире, который, находясь в Европе, ничего общего с Европой не имеет, в мире далеко не очаровательных бездельников, далеко не смелых гангстеров и увядших орхидей. Нет! Уж лучше обречь Мэта на тяжеловесные нравоучения Рассела, чем на эту жизнь за красными плюшевыми портьерами, истертыми и грязными.

Она могла бы смириться, махнуть на все рукой, выработать в себе равнодушие и остаться навсегда женой и любовницей Рассела. Но хорошо ли для Мэта, если его мать будет навсегда озлоблена принесенной жертвой?

Или же уйти с Мэтом, взглянуть в лицо одиночеству, сохранив Барни любовником, если он на это пойдет. Но не надоест ли ему вечная игра в прятки? Как ни странно, не слишком разборчивый в средствах политической борьбы, готовый оказывать не очень законные услуги близким знакомым, склонный к мимолетным связям, Барни в то же время не любил интриг и тайн. Он никогда не надевал личины. Он был либо другом, либо открытым врагом. А как отнесется к этой связи Мэт, когда он вырастет, когда услышит сплетни и смешки своих школьных товарищей?

«Другими словами, — решила Энн, — как бы я ни поступила, все будет плохо, так стоит ли волноваться заранее? И не наивно ли считать, что от меня зависит, как поступить? Ясно же, что я буду просто плыть по течению и ничего не произойдет — ничего никогда не произойдет».

В пятницу 3 апреля 1931 года совершенно неожиданно произошло очень многое, положив начало всему остальному.

В пятницу 3 апреля в три часа дня заключенная номер 3921, отбывшая свой срок в тюрьме за шантаж и торговлю наркотиками и, как доверчиво полагала Энн, излечившаяся от героина, была освобождена. Перед освобождением номер 3921 (известная под именем Салли Свенсон, Сары Коган, Сью Смит и под многими другими именами) пила чай в кабинете начальницы, со слезами благодарности приняла десять долларов и заявила, что доктор Виккерс — ее благодетельница, вдохновительница и, по сути дела, ее ангел-хранитель.

В полночь в ту же пятницу Салли была арестована за то, что в состоянии сильного опьянения нанесла оскорбление действием вышибале вполне респектабельного и законопослушного тайного бара, а затем, следуя в тюремном фургоне в участок, ударила полицейского камнем, непонятно как оказавшимся у нее за пазухой, и распевала «Мадмуазель из Армантьера» в нецензурном варианте.