Эндерби снаружи - Страница 50

Эндерби чувствовал зарождение длинной поэмы с действующими лицами из «Гамлета». Горациева ода для короля, типа абсолютного монарха, ограждающего безвременную Данию от потока истории. Эпиталама для него и Гертруды, зрелой страсти. Многое было написано на Глостер-роуд, когда Веста, сука, шла днем на работу.

Что-то вроде того. Со временем вернется. Рискнет ли он, Эндерби, мелкий поэт, выдавить длинный монолог для Гамлета, Марсия? Ну, не важно. Лучше делать свое распроклятое дело.

Она вошла, когда он приготовился хлебать похлебку, запивать чаем перед сиестой. Довольно скромно одетая, не без сходства с мисс Боланд: бежевый костюмчик с юбкой до колен, чулки металлического ружейного цвета, удобные Начищенные туфли. Под глазами синие круги, фактически полукруги. Шляпа викторианского моряка.

— Меня ждет машина на улице, — сказала она, имея в виду над песками, над лестницей, за железнодорожной линией, за мощеным тротуаром, у обочины с пальмами, сильно качавшимися. Дул крепкий ветер. — Ни о чем особенно не жалейте, — сказала она. — Делайте что можете. Не пытайтесь дрессировать собак, уходить в призрачный мир без синтаксиса. — Речь сивиллы.

— Пишу длинную поэму с персонажами «Гамлета». Общую тему пока не совсем понимаю, но, осмелюсь заметить, со временем сформируется. Разрешите вам налить чашку чаю? У Антонио выходной. Он поехал в Рабат повидаться с каким-то мужчиной.

— Хорошо. Нет, спасибо. Я вернусь еще вас навестить. Может быть, через год. Надо было, наверно, пораньше зайти, да у меня столько дел. — Теперь Эндерби знал о бессмысленности дальнейших расспросов: изучали английскую литературу, да? Пишете диссертацию о современной поэзии, нет? Неуместно, просто любопытство, которого он уже не испытывал, насчет ее личности, происхождения, возраста. Каждому поэту свое, а этому, может быть, меньше, чем некоторым другим. Он не завидует. Потомки разберутся. Хотя, конечно, потомки — сопливые школьники.

— Я вам очень признателен, — сказал он, впрочем непривычно ворчливо. — Знаете, правда.

— Вас не в чем винить, — сказала она, — если предпочитаете жить без любви. Что-то рано пошло не в ту сторону. В ювенильные дни. — Эндерби слегка нахмурился. — Слушайте, — сказала она, — мне сейчас действительно надо лететь. Только попрощаться зашла. Не по-настоящему попрощаться, — сморщила она нос на свои часы. Эндерби встал, чуть скривившись. Судорога в правой икре, в полнейшем соответствии со средним возрастом. — Ну, — сказала она, сделала к нему три шага, наградила одним коротким поцелуем в губы. Его доля, квота, все, чего он стоит. Ее губы были очень теплые. Последний поцелуй и последнее… Как бы зная, она подсказала рефрен, оставила слова, схватила пишущие пальцы, на мгновенье пожала. Перчатки на ней были бежевые, из какой-то дорогой мягкой кожи. Крепкое рукопожатие. Стало быть, стих закончен. Сплошная ложь (предпочитает жить без любви) не будет ложью для всякого, кто ей сможет воспользоваться, для какого-нибудь молодого влюбленного, вынужденного сказать любимой прощай. Поэты, даже мелкие, дарят правильные слова, и маленькая гордость способна превзойти огромную зависть.

— Ну, ладно, — сказала она. Они вместе двинулись к двери, почти официально: почетная гостья и кланявшийся patron^[171]. Он смотрел, как она садится в такси, почувствовав краткий спазм безнадежного гнева, короче борборыгма, при последнем взгляде на аккуратно качнувшиеся ягодицы. Впрочем, на это чувство он прав не имел, и чувство быстро улеглось, как укладывается крапивный ожог в теплоту (голоногие легионеры сохраняли в британские зимы тепло, нахлестывая себя крапивой: нельзя ли на этой основе стих написать?), в нечто вроде той самой маленькой гордости. Прежде чем сесть, махнула рукой, крикнула что-то похожее на во всех антологиях, в любом случае, но слова заглушил проезжавший автобус, полный собранных со скалы любителей живописных пейзажей. Скрежет машины, несомой самим временем, хотя это просто-напросто марокканское такси-инвалид. Сильно дунул ветер. Она исчезла; все кончено, как подкожная инъекция. Он прикинул, не будет ли благочестивым долгом разузнать побольше о маленьком стойком шедевре Роуклиффа, издав и переиздав его за счет матраса. Может быть, в заведении хранятся вещи, даже ювенильные, может быть, даже в тех самых томах порнографии. Но умней воздержаться. Ему хватит собственных дел; надо стать, как минимум, лучше Т.Э. Брауна, Хенли, Ли Ханта, сэра Джорджа Гудбая, Шема Макнамары. Каким бы ни стало грядущее будущее, все должно быть хорошо, то есть не чересчур хорошо, предусматривая достаточное пространство для чувства вины, настоящей динамо-машины творца. Может быть, надо из вежливости ответить на письмо мисс Боланд. Если ей захочется к нему приехать с его разрешения, всегда можно ей отказать. А теперь он отправится к жирной похлебке и крепкому чаю, потом немного поспит. До-мажорная жизнь. Браунинг мелкий? Он повернулся лицом к Атлантике, но, брррр, с радостью заспешил прочь.

6

Дети, это Марокко. Разве вы не с благоговейным волнением видите то, о чем так часто слышали и читали? Паши, Бени-Кварейн, верблюды. Мулей Хафид, Абд аль-Кадыр. Светлокожие благородные арабы, считающие себя потомками Пророка. Пальмы и сандарак, арган, тизра. Сондра, ты говоришь, без всякого волнения? Что ж, детка, ты сроду не отличалась сильным воображением, правда? Не хочу даже слышать этих глупых шуток про то, что вас волнует. Некоторые девчонки совсем пустоголовые. Да, Андреа, я тебя тоже имею в виду. Джеффри, если вон тот старый бербер ковыряет в носу, подражать ему вовсе не обязательно. Львы, Бертран? Львы гораздо дальше к югу. Здесь леопарды, медведи, гиены и дикие свиньи. Дрофы, куропатки и водоплавающие. Дромадеры, берберские скакуны.

Это Танжер, который, как вам, может быть, неизвестно, фактически некогда принадлежал Британии. Часть приданого Екатерины Браганца, португальской королевы веселого короля. Вполне приятный город, ничем более не примечательный, с несколькими прискорбными архитектурными сооружениями. Пляж пустой. Сезон не туристический, вдобавок сейчас время сиесты. Яркие кафе на пляже, на многих облуплена краска, но попадаются замечательные названия. «Уинстон Черчилль», «Силки для солнца», «Чашка чаю», «Добропожаловать». Ивритские буквы вон там означают «кошер» (три согласных, семитские языки не особенно жалуют алфавитные гласные; да, Дональд, арабский язык тоже семитский и тоже избегает гласных. Почему евреи и арабы, зная об общем происхождении речи и алфавита, а также генов, табу, мифологии, не особенно ладят друг с другом? Перед нами, дети, вечная тайна братства. Как сказал бы Блейк, дайте мне ненавидеть его или быть его братом. Хорошо, Дональд, хороший вопрос, спасибо тебе за него, насчет не запрещенной религией пищи. Праздник, видите ли, не отменяет основных заповедей. Перестань ухмыляться, Андреа. Сейчас мое терпение лопнет.

Смотрите, вон название меняется. Новое пишется безвкусным ультрамарином. La Belle Мег. Очень мило. Должно быть, какой-то француз, предлагающий самую тонкую кухню, а сейчас крепко спящий. Слушайте, и услышите спящих. Урррррр. Хррррррр. Упс. Сон одолевает множество людей наилучшего сорта, и мы посещаем их как раз во сне, который по пробуждении раздробляется, превращается в фантазию, а возможно, и полностью забывается.

Зачем мы здесь? Честный вопрос, Памела. И при чем тут литература? Очень хорошо, что спросили. Ну, позвольте мне вот что сказать. Тут вы видите экспатриантов северного племени, перемешанных с маврами, берберами, испанцами. Многие покинули родную землю, спасаясь от сурового закона. Да, увы, преступления. Экспроприация капиталов, обычная кража, сексуальные извращения. Я так и думала, что ты спросишь, Сондра. Упоминание о сексуальности вызывает у тебя почти электрическое замыкание. Это понятие значит не более чем филопрогенитивный позыв, направленный в каналы, не имеющие производительного значения. Что это значит, когда совершается дома? Я от тебя ожидала подобного замечания, невежественная девчонка. И его невежливо игнорирую. Невежливость — единственный ответ невеждам. Подумай об этом, ты, непомерно разросшаяся кучка плоти.