Елизавета Петровна - Страница 116
Батурин имел сообщников в армии, следствие показало также, что он договаривался и с работными людьми московских суконных фабрик, которые как раз в это время бунтовали против хозяев и начальства и могли бы, за деньги и посулы, примкнуть к заговорщикам. Батурин был убежден, что сможет «подговорить к бунту фабришных и находящейся в Москве Преображенский батальон и лейб-компанцов, а они-де к тому склонны и давно желают» (РГАДА, 7, 1, 2041, л.144).
Батурин и его сообщники предполагали получить от Петра Федоровича деньги, раздать их солдатам и работным людям, обещая последним, именем великого князя, выдать тотчас после переворота недоплаченное им жалованье. Заговорщики думали с силами солдат и работных «вдруг ночью нагрянуть на дворец и арестовать государыню со всем двором», тем более что двор и императрица часто находились за городом, в плохо охраняемых временных помещениях и шатрах. Солдат он «обнадеживал… что которые-де будут к тому склонны, то его высочество пожалует теми капитанскими рангами и будут на капитанском жалованье так, как ныне есть лейб-компания» (Об Батурине, с.343). Здесь, как и в истории заговора Турченинова, мы видим стремление заговорщика сыграть на зависти солдат к успеху лейб-компанцев.
Наконец, Батурин сумел даже подстеречь на охоте великого князя и во время этой встречи, которая привела наследника престола в ужас, пытался убедить Петра Федоровича принять его предложение. Как писала в своих мемуарах Екатерина II, «замыслы его дела весьма нешуточны» (Екатерина, 1907, с.89).
Но заговор Батурина не удался, в начале зимы 1754 года его арестовали, посадили в Шлиссельбургскую крепость, где в 1767 году он ухитрился склонить к побегу конвойных солдат, но его опять постигла неудача: разоблачение и ссылка на Камчатку. Там в 1771 году, вместе с Беньовским, он устроил-таки бунт, захватил судно и бежал из пределов России, пересек два океана и умер у берегов Мадагаскара. Вся его история говорит в пользу того, что такой авантюрист, как Батурин, мог, при благоприятном стечении обстоятельств, добиться поставленной цели - совершить, с помощью «скопа и заговора», «бунт» - государственный переворот. Дело было раскрыто, но Елизавета испугалась и с этого времени стала еще меньше доверять племяннику, хотя вины его не было никакой. Однако, по-видимому, Елизавета так не считала - ведь Петр не сообщил ей о разговоре с Батуриным на охоте.
Не надеялся Петр и на поддержку в семье. Жена его не любила, всячески скрывала от него свои мысли, а потом и похождения. Нельзя сказать, что великий князь совсем не нуждался в семейном тепле и любви. Через его браваду и показную грубость иногда просвечивала искренняя тоска по любви. Этого, несмотря на нелюбовь к покойному супругу, не может скрыть в своих записках и сама Екатерина. Когда ее заподозрили в симпатиях к красивому камер-лакею Андрею Чернышеву и об этом стало известно Петру Федоровичу, то между супругами произошла трогательная сцена: после обеда Екатерина лежала на канапе и читала книгу, вошел муж, «он прошел прямо к окну, я встала и подошла к нему; я спросила, что с ним и не сердится ли он на меня? Он смутился и, помолчав несколько минут, сказал: «Мне хотелось бы, чтобы вы любили меня так, как любите Чернышева».
И позже он тянулся к ней - как и Екатерина, он был совсем одинок при дворе и за каждым шагом его следили. Когда от него убрали любимых камердинеров голштинцев Крамера и Румберга - самых доверенных и близких ему с детства людей, - то Петр, пишет Екатерина, «не имея возможности быть с кем-нибудь откровенным, в своем горе обращался ко мне. Он часто приходил ко мне в комнату, он знал, скорее чувствовал, что я была единственной личностью, с которой он мог говорить без того, чтоб из малейшего его слова делалось преступление, я видела его положение, и он был мне жалок…» Но доверительной близости между супругами так и не сложилось. Слишком разными они были людьми, слишком разные они ставили цели в жизни.
Известно, что с годами семейной жизни супруги сближаются, противоречия сглаживаются, и они становятся даже в чем-то неуловимо похожи. В этой паре все было как раз наоборот: на семейном портрете супругов, относящемся к началу их общей жизни, они стоят неловко взявшись за руки: два так похожих друг на друга длинноносых подростка, сведенных вместе судьбой. Позднейшие портреты показывают, как они изменились, как сделались разительно несхожи - чужие люди, каждый из которых уже давно шел своей дорогой. С каждым годом их дороги расходились все дальше и дальше, и наступил момент, когда они уже не слышали друг друга - так далеки они стали.
Петр отчаянно защищался разными способами: ложью в юности, грубостью в зрелые годы, самоизоляцией в кругу лакеев и своих кавалеров-голштинцев, многолетней игрой в солдатики, идеализацией своей милой, зеленой Голштинии, безмерной любовью к Фридриху Великому. Но все это было как-то трогательно и одновременно карикатурно преувеличенно: и ложь, и грубость, и военные игры. Карикатурен и преувеличен был и его голштинский патриотизм, и любовь к потсдамскому кумиру. Карикатурен был и весь облик великого князя - узкоплечего, худого, в чрезмерно тесном мундире прусского образца с гигантской шпагой на боку и в чудовищной величины ботфортах.
Иной путь выбрала Екатерина. Она была рассудочна, эгоистична и с ранних лет честолюбива. Как она писала впоследствии, уже в молодости она поставила перед собой задачу сделать политическую карьеру и прилагала к этому много труда. Не получив правильного образования, она пополняла свои знания и развивала ум непрерывным чтением научной литературы. Не будучи русской, она усвоила ценности русского народа и искренне полюбила страну, которая так много ей дала и властвовать над которой (при муже или без него) она так хотела. Она писала в мемуарах: «Я, ставившая себе за правило нравиться людям, с какими мне приходилось жить, усваивала их образ действий, их манеру; я хотела быть русской, чтобы русские меня любили». В итоге, как пишет биограф Екатерины В. А. Бильбасов, «мало-помалу, под давлением весьма разнообразных фактов, обстоятельств, влияний, цербстская Фике стала заметно перерождаться в русскую Екатерину Алексеевну. Насколько Екатерина успела уже обрусеть, показывает ее поступок со Шкуриным (камердинером. - Е.А.): вопреки запрещению Екатерины, Шкурин передал Чоглоковой довольно невинные слова великой княгини; узнав об этом, Екатерина вышла в гардеробную, где обыкновенно находился Шкурин, и «сколько было силы» дала ему пощечину, прибавив, что велит еще отодрать его. Похоже ли это на Фике из Цербста?» (Бильбасов, с.231). Оказавшись среди чужих людей, веселая и внимательная, она постепенно приобрела немало друзей, и вокруг нее сложился кружок близких ей по духу приятелей и приятельниц, с которыми она, тайно убегая из дворца, проводила время. Некоторая свобода у великой княгини появилась, когда она исполнила свое предназначение - родила сына.
Мальчик родился 20 сентября 1754 года и рос при дворе Елизаветы, которая фактически отобрала ребенка у родителей. Вокруг происхождения Павла существует немало слухов. Наиболее распространено мнение, согласно которому истинным отцом будущего императора Павла I был не великий князь Петр Федорович, а Сергей Васильевич Салтыков, камергер двора великого князя. Несомненно, отсутствие в семье великого князя детей на протяжении столь длительного 9-летнего срока не могло не беспокоить Елизавету, желавшую продолжения рода Петра Великого: ведь она всегда помнила, что в Холмогорах, в заточении, сидят свергнутый ею император Иван Антонович и два его брата - Петр и Алексей, а также две его сестры - Екатерина и Елизавета, дети бывшей правительницы Анны Леопольдовны и принца Антона-Ульриха. Все это были потенциальные кандидаты на престол.
Примерно через девять месяцев после свадьбы Елизавета, видя, что брак не дал необходимого империи результата, приставила к великой княгине новую обер-гофмейстерину - свою двоюродную сестру Марию Чоглокову - и предписала ей тщательно наблюдать за Екатериной.