Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник) - Страница 185

Пока мы жили в Колорадо, к нам постоянно приходили незваные гости, и здесь их тоже было немало, пока мы не поставили ворота. Однажды, когда мы устраивали прием с коктейлями, Роберту позвонила какая-то женщина из Канзаса: она хотела знать, надо ли ей ложиться в психиатрическую клинику в Хьюстоне. И на деревья нам вешали туалетную бумагу, и много чего еще было. Даже красивую табличку, висевшую на доме, и ту украли.

–

А вот кратко. Раймонд Э. Фэйст рассказывает про фаната, который пришел к его двери в воскресенье утром – еще семи не было, – когда Рэй валялся с температурой под тридцать девять после беспокойной ночи и только-только начал засыпать. Подходит он к двери, шатаясь, вид у него – краше в гроб кладут, а там стоит этакий жизнерадостный фанат-херувимчик с пакетом книг на подпись. Около дюжины будет. А поскольку Рэй к тому времени выпустил только три-четыре романа, мальчик прихватил по три экземпляра каждого, вероятно, чтобы потом продать.

И вот он требует, чтобы Рэй подписал книги прямо здесь и сейчас. Рэй ему говорит:

– Слушайте, не хочу быть грубым, но я чертовски болен, температура сто два[167], и чувствую себя хреново.

Пацан моргает, но с места не трогается. Рэй ему говорит:

– Приходите в другой раз, сейчас, сами видите, неудобно.

А мальчик ему отвечает:

– Я сегодня улетаю домой на Гавайи.

Рэй шмыгает носом, мямлит:

– Ну я же болен, видите… может быть, вы…

Но мальчик, демонстрируя все то же абсолютное отсутствие деликатности, продолжает требовать, чтобы ему подписали книжки.

«Вот этот случай, – пишет Рэй, – да еще угрозы, записанные на автоответчик, и убедили меня изъять мой номер из справочника».

Еще один крупный писатель, с которым я связался, когда готовил эту статью, так нервничал из-за возможных неприятностей с фанатами, что называл этих последних не иначе как «дебильными подонками». Он категорически запретил мне упоминать его имя каким бы то ни было образом. Он сказал, что посещение конвентов настолько мешало его работе, что единственное, чего он хочет, – это чтобы фанаты больше никогда не появлялись в его жизни.

Нет, я вас не дразню. Некоторые литераторы в ответ на мою просьбу написали, что стараются держаться от фанатов подальше, сторонятся конвентов и потому мрачных историй рассказать не могут. Было с полдюжины: Марвин Кей, Альгис Будрис, Дин Инг, Джон Варли, Джек Уильямсон, Дэвид Бишоф, которые ответили, что ничего, кроме добра за много счастливых лет общения с фанатами не видели, и простите, но им просто нечего тут рассказать. Но эти письма были написаны в июне 1984-го, и с тех пор четверо из этой группы признали, что некоторые неприятные переживания у них все же были – они даже перечислили, едко и с подробностями, эти случаи, – просто не хотели поднимать шума ранее.

Да, но что же Джоанна Расс? Если был на свете писатель более страстный и откровенный в высказывании своих мыслей в искусстве и в обществе, писатель, более честно рассказывающий о своих переживаниях в своем творчестве, то я ума не приложу, кто бы это мог быть. В отличие от многих из тех, к кому я обращался, тех, кто отвечал взвешенно из страха, что кто-нибудь из этих маленьких миленьких психов потребует удовлетворения, Джоанна была откровенна и написала так:

–

Ага. Значит, худшее.

Ладно. Помимо тех, кто присылает рукописи романа с просьбой подробно рассказать им, куда эти рукописи послать (я за одну только текущую неделю получила целых три!) без марок…

Наверно, худшее было несколько лет назад в Боулдере, когда я получила письмо – судя по всему, от старшеклассницы, – в котором меня просили ответить на вопросы трехстраничной анкеты о моей «жизненной философии», потому что учитель моей корреспондентки дал всему классу задание написать статью о живом писателе. Еще она попросила меня прислать по одному экземпляру всего, что было мной написано.

Я ответила мягко, объяснив со всей доступной мне тактичностью, что ни один живущий писатель не располагает временем, чтобы отвечать на трехстраничную анкету о чем бы то ни было, и что у меня едва ли найдется по одному экземпляру всех моих книг для себя самой, так что я предложила ей самой купить некоторые из изданий (поскольку мне тоже пришлось заплатить за свои), а еще я посоветовала ей спросить своего учителя о том, как работать с библиотечными книгами, потому что, подозреваю, именно это учитель и имел в виду, когда давал задание. В конце письма я пожелала ей успехов в работе.

Через пару недель пришло письмо от ее старшей сестры, которая грозила разоблачить меня в журнале «Ms.» и еще некоторых, потому что мой жестокосердный ответ омрачил жизнь и будущую карьеру ее сестры. Сестра (писала старшая) собиралась стать писательницей, но после моей черствой и злобной отповеди она целыми днями лежит в кровати и плачет. Я разбила всю ее жизнь. (Я не придумываю.)

Такое ощущение, что это была программа повышения осведомленности, откуда меня выкинули на том основании, что я слишком ясно выражаюсь.

Или люди, которые просят подписанные фотографии (обходятся в 9 долларов) без возмещения – ну, и без марок.

Самым забавным был один тип из Уолла-Уоллы, написавший мне, что он прочел «Женоподобного мужчину» и ему очень нравится моя мысль. Еще ему страшно понравилась моя фотография на обложке, и он заверил меня, что он – рубаха-парень, который хочет переписываться со мной о моей жизненной философии (что означает эта фраза?). Когда я ответила, что у меня нет времени на красавцев-мужчин ростом метр восемьдесят и к тому же весельчаков, да и вообще ни для кого, мне пришло второе письмо, превозносящее мои физические достоинства, а обсуждение книги, которую он вряд ли читал (но это строго между нами), как-то отошло на второй план.

А женщины, которые жалуются мне на то, что я позволяю «вытворять такое» (я?!) с обложками своих дешевых изданий, и отказываются верить, что я не имею к этому никакого отношения…

Или друзья и коллеги, которые интересуются: «Почему ты не живешь на доходы от писательской работы?» и отказываются верить, что я никогда не получала больше чем три тысячи пятьсот долларов аванса за роман, если не считать одного-единственного случая…

Моя любимая жуткая история – помимо того инцидента с сестрой – произошла на вечере открытого микрофона в женской кофейне, где я как-то читала свои произведения в одну из суббот. Две мрачные, очень впечатленные юные дамы выступали после, и я слышала, как одна сказала (обо мне): «Она такая креативная!» Меня нашла подруга, когда я в бессильном гневе билась головой о стену. После целой четверти века рабства у вот этой одержимости, после бесконечных часов работы, работы, работы, и еще раз работы услышать про себя, что я «креативная»… Дуры набитые.

Удачи тебе с твоей речью. Наверняка получится жуткое чтиво на ночь.

–

И еще какое жуткое получилось, Джоанна.

Но ты думаешь, это у тебя проблемы, когда наивные читатели обвиняют тебя в том, что помещают на твою обложку издатели? А что ты скажешь, если узнаешь, что они притворяются наивными, только чтобы сделать тебе неприятно? Что я имею в виду? Ладно. Вот классическая, наугад выбранная, свежая история о том, как злонамеренны бывают фанаты.

В разделе писем журнала «Азимовз сайнс фикшн» за декабрь 1989 года появилось сообщение от некоего Пола Осборна из Бремертона, штат Вашингтон. (По крайней мере письмо было подписано кем-то по имени Пол Осборн, а штамп стоял, как мне сказали, этого самого Бремертона. Но не все так просто в мире сумасшедших поклонников научной фантастики, как мы вскоре увидим.)

Поделившись своим мнением по поводу других материалов, опубликованных в предыдущем мартовском выпуске 1989 года, предполагаемый мистер Осборн пишет следующее: