Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник) - Страница 179
Мой друг Джеймс Блиш умер в 1975 году.
Вот выдержка из письма, которое я написал М. Джону Харрисону – Майку Харрисону, блестящему английскому писателю, автору цикла романов о Виркониуме, 31 июля того года:
– Дорогой Майк!
Сейчас ты уже, несомненно, знаешь, что Джим скончался. У меня была мысль слетать в Англию, чтобы с ним повидаться, и почти целый год я все собирался это сделать, но рутина, поджимающие сроки и всякие мелкие дела меня не отпускали. Я наметил поездку на начало августа, но когда написал Джиму и Джуди, а потом позвонил им в начале этого месяца, Джуди сказала мне, что в августе уже может быть поздно.
Я посвятил ему новую книгу и послал копию страницы с посвящением. Он мне ответил недели две назад… может, это вообще было последнее, что он написал – не знаю, – он был настолько невероятно силен, этот чертов Джим, как всегда, – он написал, что ему лучше и что он рад, что я наконец-то приеду, что приезжать надо надолго – наверстать несколько упущенных лет, в течение которых мы не слишком часто виделись или общались. Ему страшно понравилось это посвящение к «Судному дню», и он не только подписал мой экземпляр «Других опасных видений», который я ему послал, но и был настолько любезен, что избавил меня от тягот еще одной трансатлантической пересылки и дал его подписать Джозефин Сэкстон, когда она его навестила. В свои последние дни, когда ему было трудно писать из-за сильных болей, он был по-прежнему способен на подобный дружеский жест. Это так похоже на Джима!
Но его больше нет. И я не успел на нашу последнюю встречу. Долгий и бесконечно увлекательный разговор, который вел с миром Джим Блиш, закончен. И мне ужасно не хватает этого человека.
–
Майк ответил, и, как и многие другие в ту мрачную осень, хотел поделиться своими переживаниями по поводу кончины Джима. 12 августа я написал ему в ответ:
–
Спасибо за письмо, очень ценю твои слова. (Как странно: Джуди Блиш действительно держится после такой потери, а мы тут просто раздавлены уходом Джима. До чего же мы несчастные твари: нам надо вываляться в чужой скорби, чтобы суметь вытерпеть свою.)
Я думал, что мне удается сдерживаться, а вот сегодня пришло письмо от Джуди, она пишет: «Джим тебя любил и всегда это повторял», – и я снова расклеился. Видит бог, я не из сентиментальных, но что-то во мне так остро ощущает эту невосполнимую утрату дорогого человека, который столь многому меня научил… Господи, до чего же это ужасно!
–
Через три недели после того, как я отправил это письмо Майку Харрисону, я получил из Нью-Йорка еще несколько злобных писем от анонимного корреспондента, который к тому времени засорял мой почтовый ящик уже без малого два года. В частности, в одном из посланий было следующее:
–
Что, сдох Джим Блиш? Много лет был ходячей рекламой табачной продукции и околел, как я понимаю, от рака горла. Правда же, совершенно поэтическая справедливость? Одним лицемером меньше, а очень скоро наступит и твоя очередь.
–
Я много лет не знал, кто стоит за этими анонимными письмами – на них была только марка Нью-Йорка. Ясно было, что это человек, хорошо знакомый с научной фантастикой и ее фэндомом, человек, осведомленный о том, что я делаю в тот или иной момент, и, вероятно, подписчик «Локуса».
Много лет я сохранял эти письма в папке с надписью «Мистер Икс». А потом в конце 1983 года как-то случилось, что мне показали письмо, адресованное «Коллекции записей Харлана Эллисона». Показала Шелли Левинсон, которая тогда была директором в «Коллекции». Не помню, почему она вдруг решила сделать это, обычно я редко просматриваю корреспонденцию, посланную этому филиалу корпорации «Килиманджаро». Но, читая первые же строки, я обратил внимание на шрифт машинки, показавшийся мне знакомым, в особенности после долгих внимательных исследований злобных записок мистера Икс. Некоторые буквы что-то напоминали.
Прибежав наверх, к себе в кабинет, я вытащил папку. Да, у буквы t сломан рычаг, q забилась так, что на бумаге остается совершенно черный кружок, r просела и при печати оказывается чуть ниже других букв.
Я проверил список членов «Коллекции» и выяснил, что мистер Икс, чья личность тщательно скрывалась в течение десяти лет, – это Норман Эпштейн, живущий в доме 110 по Тридцать шестой восточной улице в Нью-Йорке. Его телефонный номер (212) 679–8092. Один из самых старых членов «Коллекции», получал все новостные бюллетени, издаваемые ею. Записи о покупках свидетельствовали, что он приобретал первые издания моих книг по завышенным ценам.
Я ему позвонил. Поздним вечером. Очень поздним вечером.
– Мистер Эпштейн?
Мне ответил сонный и раздраженный голос:
– Да?
– Говорит Харлан Эллисон, мистер Эпштейн.
В ответ послышалось испуганное, встревоженное:
– А…
– Вы долго забавлялись со мной, правда, мистер Эпштейн?
– Допустим. – Ответил он медленно и неохотно.
– Потому что вы знали, где меня найти и кто я такой. А сейчас я знаю, кто вы такой и где искать вас. Теперь я буду забавляться с вами, мистер Эпштейн. И если у вас нездоровое чувство юмора, то у меня оно совсем больное. Победа за мной, Норман, и я ни перед чем не остановлюсь, чтобы заставить другого проиграть. И этот другой – ты, Норман. И скоро ты обо мне услышишь. Не прямо сейчас, но скоро. Скоро, Норман. Я уже предвкушаю.
Он забормотал что-то, попытался сказать, что все это была шутка, мол, никакого вреда он мне причинить не хотел… Но у меня были десятки его злобных записок, порочащих Фила Фармера, Деймона Найта и других моих друзей. Я вполне мог зачерпнуть из колодца памяти полное ведро тревоги и бессильной злобы, испытываемых мной каждый день, когда я находил в ящике эти конверты без подписи. Ох, эта ярость от невозможности дать отпор! Эта его трусливая анонимность!
Я повесил трубку, не дослушав. Так и не узнал его мотивов – зачем он тратил столько времени и сил, преследуя меня.
Норман Эпштейн сменил номер телефона.
Несколько раз.
Вы знаете, как легко вычислить новый, не внесенный в списки номер? Особенно, если в разговоре с «Нинексом», нью-йоркской телефонной компанией, представиться как детектив-лейтенант Хемфилл из лос-анджелесского департамента полиции?
Когда я садился писать эту статью 6 июня 1984 года, я уже много месяцев ничего не слышал от Нормана Эпштейна – с тех самых пор, как поговорил с ним в ту позднюю ночь. Когда я заканчивал предыдущий абзац, прибыла почта. Я сошел вниз и принес ее к себе. На пачке – всего пять минут назад, я только сел писать, – лежала открытка. Без обратного адреса, со штампом Нью-Йорка. В ней было написано следующее.
–
Харлан, мне очень понравилось «Преследование кошмара». Пиши еще.
С наилучшими пожеланиям, Норман Эпштейн.
С очаровательной фамильярностью он подписался «Норман». Вы замечали, как редко в этой жизни люди понимают, что им на пользу, а что нет? Ладно, Норман. Скоро. Я уже предвкушаю.
–
В биологии есть такое понятие, как ксеногенез. Оно означает патологическое состояние, при котором ребенок не похож на родителей. Может, вы помните жуткий фильм 1975 года, снятый моим приятелем Ларри Коэном «Оно живое!», в нем клыкастый и когтистый младенец прогрызает себе путь из материнского чрева, убивает сестер и акушерку родильного отделения, а потом вылезает через световой люк в потолке, вырывается наружу и весь фильм ползает туда и обратно, перегрызая людям глотки. Его отец – дипломированный бухгалтер или что-то в этом роде. Но у бухгалтеров, как правило, клыков и когтей нет, если не считать символических. Ксеногенез.
Научная фантастика и ее фанаты связаны пуповиной – это яркий пример симбиотических отношений, в которых поведение детей – то есть фанатов, не соответствует благородным идеям, заложенным в написанное и проповедуемым родителями – то есть писателями. Несмотря на все ее апокалиптические пророчества, мрачные предостережения и тревожные возгласы, литература воображения пропагандировала и пропагандирует этику хороших манер и доброты через своих протагонистов. Через героев, которых нас просят вводить в НФ и фэнтези, в которых нас побуждают видеть Наших – чаще всего это те, кто вежливо говорит «пожалуйста», «извините» и «спасибо». Самый эффективный способ кратко объяснить, почему того или иного персонажа ударила космическая молния или захватил какой-нибудь лавкрафтовский ужас – это изобразить его грубияном, нечутким, нелогичным или неопрятным.