Элегия мертвых дней - Страница 19

Правда, в тот вечер, когда мы познакомились, события развивались не слишком гладко. Мишель сидел за низким столиком в компании очаровательной молодой дамы, а в глубине зала расположилась компашка Замбо. Эта братия обосновалась здесь довольно давно, так что, когда вечерком я заглянул на огонек, настроение у них было изрядно подогрето. И стоило оркестру грянуть вступительный фокстрот, как не преминул разразиться скандал.

Паренек, приблизившийся к столику Мишеля и намеревавшийся пригласить его спутницу на танец, пожалуй, не обладал сколь-нибудь серьезным опытом в обращении с дамами, но восполнял этот пробел в воспитании увесистыми кулаками. Так что побоище казалось неизбежным. В заведении не было принято танцевать, а тем более приглашать дам, сидящих за чужими столиками, однако навязчивый кавалер, несмотря на недвусмысленный отказ молодой женщины, не выказывал ни малейшего желания убраться восвояси. Итак, наш мерзавец-толстосум оказался перед выбором: либо выступить в роли рыцаря, обещавшей обильные тумаки и кровопускание из носу, либо на глазах всего честного народа ступить на позорную стезю бегства. Именно в этот драматичный момент судьба доверила мне миссию ее уполномоченного.

Не подумайте только, что я взвалил на себя благородную задачу принять удары, предназначенные Мишелю. В моем поступке не было ни героизма, ни риска. И если во мне заговорило сочувствие, то виной тому был отнюдь не мерзавец-толстосум, а его прекрасная дама. Просто-напросто хулиган числился среди моих приятелей, так что мне не составило труда оттащить его в сторону и сказать ему на ухо пару вразумительных фраз, чтобы он тут же вернулся на свое место. Так и произошло.

– Спасибо, благодаря вам мне удалось избежать уродливой сцены, – отплатил мне признательностью Мишель несколько дней спустя.

„Позорной сцены", – поправил я про себя, усаживаясь на предложенный мне стул.

Однако немного погодя пришлось признать, что он не случайно употребил слово „уродливой".

Официант только что принес мне бокал вина, мой взгляд лениво скользил вслед за красивой юной особой, проходившей мимо окна. Она медленно продефилировала по улице, заглянула в открытую дверь, как будто колеблясь – зайти или не стоит, и прошла мимо.

– Ваша подруга… – подбросил я.

– Бывшая, – уточнил он.

– Красивая женщина…

– Красивых женщин много, особенно если смотреть со стороны, – заметил он. – Важнее, чтобы отношения были красивыми.

Я не счел нужным возражать. В то время половой вопрос не больно-то волновал меня. Его же, казалось, эта тема кровно интересовала, потому как после короткой паузы он добавил с робкой откровенностью:

– Не знаю, как у других, но у меня между пятым и десятым свиданием всегда что-то происходит… Что-то такое, что вынуждает меня искать спасение в бегстве.

– Пытаются сесть вам на шею? – бесцеремонно поинтересовался я.

– Похоже. Начинают вводить меня в курс своих драм, нынешних и минувших. Делятся своими неприятностями. Перебрасывают на мои плечи часть своих забот, даже не удосужившись спросить разрешения. И моментально все становится уродливым. Ведь это уродливо, не правда ли?

– Да уж, – кивнул я. – Но в то же время это нормально. Когда к вам приходит женщина, вы не можете пользоваться лишь ее красивым лицом и теми частями тела, которые вас интересуют. Приходится брать весь пакет, включая заботы, жалобы и всю прочую труху. Это неизбежно. И вполне нормально.

Мишель слушал меня с выражением учтивого внимания на лице, но, вероятно, без особого интереса, так как не преминул кинуть проходившему мимо официанту:

– Счет, будьте добры.

– Вы меня обижаете, – сказал я. – Я тоже имею право сделать заказ.

– Ну, если заказ для вас дело чести… – усмехнулся он, бросая взгляд на часы.

Нам принесли еще по бокалу вина.

– Значит, вы говорите, нормально? – спросил Мишель, возвращаясь к прежней теме.

– Вполне, – подтвердил я.

– И что с того, что нормально? Вы не обращали внимания, что все самое что ни на есть нормальное сопряжено с наибольшим уродством? И если идти на поводу естественного, то дама навесит мне на уши свои месячные недомогания, а я, согласно подобной логике, буду донимать ее своими невыплаченными долгами и напрасным ожиданием продвижения по службе, а также повышенной кислотностью, которая все больше осложняет мне жизнь…

– А почему бы нет? Если это вас забавляет…

– Ни в коей мере не забавляет. Отвращает. Нормально!.. Нормально, если ее тело пахнет потом. Но она моется и пользуется духами именно для того, чтобы избежать этой нормальности и заменить ее на нечто более привлекательное. С той же целью она вытравливает себе волосы и красит губы. Так почему же, когда дело доходит до мыслей и переживаний, моментально забываются правила косметики и мне на голову вытряхивают, как вы выразились, целый пакет забот, неприятностей, страхов?.. А потом еще удивляются, что все враз обрывается, и шатаются под окнами, заглядывают в дверь, чтобы окончательно убедиться, что возврата нет…

Он посмотрел на окно, но сейчас за ним виднелась лишь безлюдная улица, чью неприглядность скрывали синеватые сумерки. Светильники в заведении горели вовсю, а из глубины зала доносились разрозненные звуки, издаваемые различными инструментами. Оркестр готовился к вечернему выступлению.

– Вы, должно быть, пописываете, – заметил я. Мишель выдавил из себя скупую ироничную улыбку. – Да. По большей части составляю юридические документы.

– Тогда, вероятно, много читаете.

– И на этот раз вы не угадали. В сущности, я читаю одного-единственного автора – Оскара Уайльда. Вообще, у меня двое учителей – Оскар Уайльд и Бобби Савов. Оба, увы, покойники.

Я только собирался спросить, что за светило этот Бобби Савов, но Мишель упредил меня.

– Почему вы решили, что я много читаю?

– Потому что в ваших рассуждениях есть что-то книжное, – без обиняков выпалил я.

– А как насчет чувства красоты?

– Скверно. Под красотой вы разумеете известную долю фальши: косметику, грим, мнимость… И при этом боитесь копнуть глубже, потому как там, в глубине, кончается фальшь и начинается истинное.

Он поглядел на меня с легким удивлением, как будто только сейчас обнаружил мое присутствие, и губы его снова вытянулись в нить иронической улыбки.

– Это грех?

– Грех? Я бы не стал употреблять такое сильное слово. Скорее, здесь речь идет об аномалии. Близорукость – это аномалия, которую люди компенсируют с помощью очков. Но, пожалуй, в вашем случае аномалия более явная. Вы пытаетесь компенсировать свое здоровое зрение искусственной близорукостью…

– Однако я принимаю красивое и отвергаю уродливое, не так ли?.. Отказываюсь от всего пакета…

– Пожалуй… Можно сказать и так.

– А когда вы покупаете цветы, вы берете их с корнями?

– Сравнение достаточно тенденциозное, – позволил себе заметить я. – Но пусть мы перейдем с людей на цветы, суть не изменится. Вы никогда не сможете понять цветок, если не доберетесь до его корней.

– Но я и не желаю его понимать. Мне достаточно им любоваться. Разбирайтесь в нем сами, копайтесь в уродливых корнях и грязи, а мне оставьте поверхностное и мнимое – очарование распустившихся бутонов…

Он умолк, так как в этот миг загремел оркестр. Обычный вступительный номер – фокстрот. И точно так же, как несколько вечеров назад, к нашему столику направился молодой повеса, только что переступивший порог заведения. С той лишь разницей, что сейчас он был трезв и за столом не было женщины, поэтому вместо приглашения на танец он адресовал нам лишь унылое „здрасьте". Я предполагал, что Мишель вообще не одарит его вниманием, но тот воспитанно ответил на приветствие, после чего промямлил, что пора ему идти, заплатил по счету и был таков.

Постепенно я привык подсаживаться к нему поболтать, сталкиваясь с ним в казино, куда захаживал сыграть партию на бильярде, или в других местах, куда гнало безделье. Между нами даже возникло нечто вроде приятельства, правда, довольно прохладного. Во всяком случае моя неприязнь вполне рассеялась, потому как я установил, что Мишель отнюдь не мерзавец с тугой мошной, а просто напросто – „облако", как мы тогда прозвали фантазеров.