Экстренная связь с машинистом - Страница 7

Л е н о ч к а. Боже, да ты философ!

М и ш а. Совков твой всегда влево смотрел, я – вправо, а ты… (засыпает). В общем, будь проще, и люди к тебе потянутся…

Л е н о ч к а. Они ко мне и так тянутся. Болван! (обращаясь к небесам). Господи! Дай мне сил, изменить то, что я могу изменить… Где же Гена?

А л и с а. Думаю, пошел заводить паровоз…

Л е н о ч к а. Зачем?

А л и с а. Вероятно, чтобы ехать.

Л е н о ч к а. Сомневаюсь, что он умеет это делать.

А л и с а. А это не важно. Главное – попытка. Кроме того, мне кажется, ему бесполезно объяснять, что он не заканчивал курсы вождения паровозов.

Л е н о ч к а. Наверно. Ему всегда было бесполезно что-либо объяснять… Очередной каприз. Пускай… (достает трубку, набивает). Никогда мне не везло с мужиками. Никогда… Вот и живу, как придется. Как попало, живу. (ложится, затягивается). Вам с Мишей хорошо: ваши рыбки вправо смотрят, в одном направлении, а любовь – это и есть смотреть в одном направлении. Даже не друг на друга. Не говоря уж…

А л и с а. Да какая любовь, Елена Павловна? Туда-сюда-обратно? Тебе и мне приятно?

Л е н о ч к а. Фу, какая ты пошлая! Обыкновенная любовь.

А л и с а. Да что с вами, в конце концов?! Плохо вам?

Л е н о ч к а. Нормально! (затягивается еще раз).

А л и с а. Вы ж на работе! Сейчас не время. После!

Л е н о ч к а. Не смеши меня, детка! После будет поздно. Время уйдет в песок… (пауза). Время белить холсты… (передает трубку Алисе). Знаешь, как трудно найти утраченное время, особенно, если его там нет?

А л и с а (берет трубку). Где там?

Л е н о ч к а. Там…

А л и с а. Странные речи, ей-богу… (затягивается). Он что, очень бедный?

Л е н о ч к а. Кто? Гена? Скорее, наоборот… богатый.

А л и с а. Но… ведь у него нет денег на поезд, не говоря уж про самолет.

Л е н о ч к а. Еще бы! Ему даже негде жить. Влез в долги, продал квартиру, теперь сидит в мастерской.

А л и с а. В мансарде?

Л е н о ч к а (ухмыляясь). В подвале. В грязном сыром подвале. Даже из окна не прыгнешь…

А л и с а. И вид из этого окна, должно быть, соответствующий: мечта Достоевского.

Л е н о ч к а. Пожалела?

А л и с а. Пожалела. И пожелала… Ревнуете?

Л е н о ч к а. Нет… Забирай. Угощаю!

А л и с а (после небольшой паузы). Да! Скверно… Неужели, он совсем ничего не зарабатывает?

Л е н о ч к а. Ну, почему? Иногда продает картины.

А л и с а. Как же вы с ним жили? Трудно, наверное?

Л е н о ч к а. Трудно жить в одной комнате с идеалом.

А л и с а. А он?

Л е н о ч к а. Он обыкновенный. Быть может, чуть добрее, талантливее, умнее меня. Но он живет не здесь и не сейчас, даже не в прошлом, а где-то там, между прошлым и настоящим…

А л и с а. А вы?

Л е н о ч к а. Я? Я в порядке… (смотрит в зеркальце, после паузы). Потому что знаю, как течет время. Оно «проходит сквозь стекла, не оставляя трещин… Старики сидят в тени дерева возле дома, и видят в играющих девочках взрослых и грустных женщин»…*** (пауза). Ты когда-нибудь наблюдала себя со стороны? Нет, не в зеркало, конечно, это я так… Тебе случалось проходить мимо своего прошлого? Это довольно странное ощущение. Знаешь, я вчера имела счастье себя повстречать. В метро. В переходе. Вечером. Себя – маленькую девочку, десять лет назад… Да, я была там… В синем свитере и черных джинсах. Это я играла на флейте песню одинокого пастуха, это я пасла электрички, а мимо шагала уставшая толпа разочарованных за день людей. И шляпа моя лежала на грязном полу. Я играла им долго и грустно, и они бросали монетки. Чтобы вернуться. Потому что каждый вечер они возвращаются сюда, в переход. А я возвращаюсь домой, туда, где по сей день живет мой старый отец, но нет меня. И мне становится страшно… И только время бренчит по карманам мелочью… и зареветь я уже не могу, понимаешь, не могу…

Затемнение. Звучит куплет песни «Проводница». Постепенно свет зажигается, появляется Леночка. Идет босиком, одета немного по-детски. За собой на веревочке везет маленький паровозик.

Занавес

2005

_________________________

*Давид Самойлов, **Курт Воннегут, ***Константин Никитин

ЧЁТНАЯ СТОРОНА ЛУНЫ

пьеса в двух действиях

Действующие лица:

ЛЕВ БОРИСОВИЧ ЛЮЛЕЧКИН – мужчина нетрадиционной сексуальной ориентации, режиссер областного драматического театра. Имеет жену и приемную дочь. 45 лет

ЛАРИСА ПЕТРОВНА – его жена, прима того же театра, лауреат всевозможных театральных премий. Внешне – травести. Очень средняя актриса. 40 лет

ВАСИЛИСА (ВАСЯ) – приемная дочь Ларисы и Люлечкина. Скромная, сдержанная в отношении мужчин девушка. Не пользуется косметикой. Поет в хоре. 20 лет

ПЛАТОН ЧЕХОВ – молодой драматург, местный гений. Крайне амбициозный тип, жаждет славы, денег, эпатажа. 30 лет

ТАЙА – служанка в доме Люлечкина. Несостоявшаяся актриса. 30 лет

В пьесе могут звучать песни: «Мишель» группы «Битлз», «Поворот» и «Посвящение артистам» Андрея Макаревича

Первое действие

Дом Люлечкина. На сцене комната, заваленная книгами, которые весьма хаотично и несколько своеобразно заполняют пространство: подвешены к потолку, прибиты к стенам, полу и т.п. Посреди комнаты, ближе к заднику, возвышается маленькая сцена со своим занавесом, кулисами, суфлерской будкой и проч. На ней мы поставим стул, сделанный из красной или синей Большой Советской энциклопедии. За «сценой» помещается окно, зашторенное вертикальными жалюзи. Справа висит телефон.

Звучит современная музыка, возможно техно. Занавес открывается, и мы видим Люлечкина, сидящего на стуле. На нем домашний халат, тапочки, вокруг головы повязан платок. Остальные персонажи – Лариса, Василиса, Чехов и Тайа стоят у подножья «сцены». К рукам и ногам всех четырех привязаны белые резинки (веревки), их концы держит в руках Люлечкин. Герои-марионетки танцуют под музыку. На секунду свет гаснет, потом зажигается, и мы видим одного Люлечкина, так же сидящего на стуле с книгой в руках.

Л ю л е ч к и н (делая ударение почти что на каждом слове). О-о-о... Как я обожаю эту чушь! Эту великую чушь гениального Хармса! Жизнь в ее нелепом проявлении, дикую мистерию! Я поставлю Хармса! Грандиозного Хармса! Странного, вздорного, нелепого! Азартного и абсурдного! Я выверну его наизнанку, я проглочу его целиком! (вскакивает). Это будет не «Елизавета Бам», и, уж конечно, не «Адам и Ева»! Это будет зримый стих, нет – зримая песня! Эксцентричная драма! «Из дома вышел человек»! Гениально! Я назову мое творение «Карма Хармса»...

Входит Тайа. На ней коротенькое платье, из-под которого торчат ажурные чулки и подвязки, белый фартук, шелковые перчатки до локтя, белые туфли на высоких каблуках. В руках поднос с чашкой ароматного кофе.

Т а й а. Кофе, Лев Борисович! (ставит чашку на «сцену»).

Л ю л е ч к и н. Спасибо, милая!

Т а й а. На здоровье! Кстати, сегодня у него день рождения.

Л ю л е ч к и н. У кого «у него»?

Т а й а. У Хармса.

Л ю л е ч к и н. Опять подслушиваешь, опять, да?!

Т а й а (уходя). Больно надо!

Л ю л е ч к и н (швыряя вдогонку книжку). У-у-у, ведьма!

Раздается телефонный звонок. Люлечкин нехотя подходит, снимает трубку.

Л ю л е ч к и н. Да! (пауза). Ну, хорошо, хорошо, заходите. Вечером. И не поздно, пожалуйста. У меня режим! (вешает трубку). Они почему-то думают, что я ложусь в три. А я ложусь в девять! (к телефону). В девять, ясно?! Вот все, все против меня! Каждый на своем крохотном, малюсеньком участке стремится разведать мои планы, внедриться туда, и, в конце концов, разрушить всю систему, весь распорядок дня! А попробуй отказать, не принять? Тут же обвинят в гордыне. Скажут – заносчив. И кто, кто? Драматурги, сочинители, эти жалкие, ничтожные писаки! Гениальные современники. Компиляторы хреновы! Приходится уступать. Искать компромисс, идти на встречу... (вздыхает). А как порой хочется все бросить, отключить телефон...