Экстренная связь с машинистом - Страница 10

Л а р и с а. Вы бредите! Я замужем, у меня семья – муж, взрослая дочь, это невозможно! Постойте, а может, вы женитесь на Василисе? Она очень хорошая.

Ч е х о в. Лариса Петровна, вы что? Я видел вашу дочь семь минут.

Л а р и с а. А это не страшно, мы все уладим.

Ч е х о в. Боже мой, Лариса, да мне не нужна ваша дочь, я вас люблю!

Л а р и с а. Но... но... я... мне сорок лет!

Ч е х о в. Ну и что?

Л а р и с а. Я играю в театре!

Ч е х о в. На здоровье!

Л а р и с а. Но что я скажу мужу?

Ч е х о в. Ничего.

Л а р и с а. То есть, как?

Ч е х о в. Ну, так. Уйдем и все.

Л а р и с а. Но я вас не знаю. Кто вы?

Ч е х о в. Я драматург. Известный драматург. Мои пьесы идут, в основном, за границей.

Л а р и с а. А живете вы...

Ч е х о в. Везде! Штаты, Япония, Вена, Париж, Сингапур – всюду жизнь!

Л а р и с а. Вы романтик...

Ч е х о в. А вы?

Л а р и с а. И я... Но иногда мне кажется, что все уже было, и ничего не изменишь...

Ч е х о в. Глупости! Все только начинается. Взгляните на мир, он огромный!

Л а р и с а. Не такой уж огромный. Я видела мир. Видела людей: плохих, хороших, разных... Простите... Как называется ваша пьеса?

Ч е х о в. «Четная сторона Луны».

Л а р и с а. Интересно... Сколько времени вы потратили на нее?

Ч е х о в. Всю жизнь.

Л а р и с а. Вы считаете ее удачной?

Ч е х о в. Безусловно.

Л а р и с а. Наверное, вы долго выписывали характеры?

Ч е х о в. Однажды драматурга Александра Володина спросили тоже самое: «Какие характеры?! – возмутился он. – Я не пишу характеры. Я пишу про себя, и про ту бабу, которую люблю в данный момент!». Я понимаю, Лариса Петровна, вам страшно что-то менять, но, поверьте, многое может измениться в лучшую сторону.

Л а р и с а. Что вы предлагаете?

Ч е х о в. Бежать!

Л а р и с а. Бежать? Куда?

Ч е х о в. За границу.

Л а р и с а. Но мне и здесь хорошо!

Ч е х о в. Здесь? Да здесь вас никто не знает, и не узнает! Несмотря на все ваши «маски», «софиты» и прочее. Смешно! Ну, вот скажите: у вас часто берут автограф?

Л а р и с а. Нет, нечасто...

Ч е х о в. А цветы после спектакля дарят?

Л а р и с а. Иногда... На премьере.

Ч е х о в. Вот видите, иногда! У вас дар, огромный дар, а вы так вероломно хотите им распорядиться. Вы – талант, вы можете в кино сниматься – у Кустурицы, у Вуди Аллена, я не знаю, у Занусси, у кого хотите! Вместо этого вы сидите здесь, в этом жалком театре, играете замшелый репертуар классиков, и считаете себя счастливой! Лариса, милая, проснитесь, вам сорок лет!

Л а р и с а. Пожалуй... Но что же делать?

Ч е х о в (вынимая из-за пазухи пьесу, протягивает Ларисе). Доверьтесь мне. Эта пьеса нас прославит, можете не сомневаться. Вы сыграете ее на подмостках вашего театра, а потом ее будут ставить по всему свету. И однажды, когда вы проснетесь богатой и знаменитой в парижской своей квартире...

Л а р и с а. То что?

Ч е х о в (с неподдельной грустью). Вы забудете меня, как забывает зритель фамилии неглавных персонажей – художников, гримеров, осветителей... Вы прочтете меня, как программку, и бросите по дороге в буфет... Увы, дорогая, вы станете мне недоступны, как четная сторона Луны. Вне зоны сети, и вне зоны сетей... А я по-прежнему, как последний дурак, буду толпиться у ваших дверей.

Л а р и с а. Ну, зачем вы так!

Ч е х о в. Вы очень изменитесь, Лариса. А я – нет. Я останусь прежним. «...ничто уже меня не успокоит./Ничто в огромном мире этом грешном/любимых грустных глаз твоих не стоит». Вы больше не пустите несчастного поэта на территорию ваших снов. Вы ведь знаете, что такое территория снов?

Л а р и с а. Я догадываюсь. Я должна...

Ч е х о в (целует ей руку). Во что бы то ни стало прочесть. Сегодня же. И рассказать мужу.

Л а р и с а (в некоторой растерянности). Но ведь я сама вас просила...

Ч е х о в. Не вы, а я! Не прошу – умоляю...

Лариса берет пьесу, начинает читать. Чехов медленно исчезает в кулисах. Затемнение. Раздается рев мотоцикла. Может быть, звучит припев песни Андрея Макаревича «Поворот». Свет зажигается, и мы видим Ларису и Люлечкина. Люлечкин возвышается на своем режиссерском «троне».

Л ю л е ч к и н (листая книгу). Ну, и как тебе наш новый гений?

Л а р и с а. Симпатичный.

Л ю л е ч к и н. По-моему, он слишком самонадеян. Ввалился в дом, наследил, разбил чашку...

Л а р и с а. Мне кажется, в его возрасте это простительно.

Л ю л е ч к и н. Простительно что?

Л а р и с а. Все. И чашка, и самонадеянность...

Л ю л е ч к и н. Ты полагаешь?

Л а р и с а. Конечно!

Л ю л е ч к и н. Ну, не знаю... Я в свои тридцать...

Л а р и с а (перебивая). Ты, в свои тридцать, руководил самодеятельностью в клубе завода Турбинных лопаток.

Л ю л е ч к и н. Ну, хорошо, хорошо. Не будем спорить. Я твоему вкусу всегда доверял... Как там пьеса называется?

Л а р и с а. «Четная сторона Луны».

Л ю л е ч к и н. Что-то знакомое... Сторона Луны... Не помню. Гляну в словаре... После. Так что, понравилось тебе? Только давай честно.

Л а р и с а (замявшись). В общем, да... Кажется, неплохо... Ярко, броско, актуально. Незатянуто. Диалоги интересные. Оригинальный конфликт. Тема опять же, модная – про лесбиянок.

Л ю л е ч к и н. Про лесбиянок? В нашем театре?

Л а р и с а. А что?

Л ю л е ч к и н. Но я никогда не ставил про лесбиянок!

Л а р и с а. Тем лучше. Поставишь. Ты ведь хотел что-нибудь эдакое?

Л ю л е ч к и н. Ничего себе!

Л а р и с а. А что ты так переполошился? Можно подумать, тема сексуальных меньшинств – нечто запретное в нашем доме.

Л ю л е ч к и н. А причем здесь дом?! Речь идет о постановке в театре, а не о наших семейных отношениях!

Л а р и с а. Да какая разница! Дом, театр, театр, дом – по сути, это одно и то же.

Л ю л е ч к и н. Ну ты даешь!

Л а р и с а. Господи, Лева, я тебя не узнаю! Ты ли это?!

Л ю л е ч к и н. Я, кто ж еще! Дай сюда (берет у Ларисы рукопись, открывает). Что, только два действующих лица, два персонажа?

Л а р и с а. А что, много?

Л ю л е ч к и н. Две женщины?

Л а р и с а. Ну, разумеется, две.

Л ю л е ч к и н. Это какая-то авантюра, я вот чувствую! Ну, и когда он позвонит, этот Чехов?

Л а р и с а. Он зайдет. Завтра утром...

Л ю л е ч к и н. Зайдет? Вот так, просто? Нет, это что-то запредельное!

Л а р и с а. Лева, успокойся, пожалуйста. Если тебе настолько противно его видеть, я сама могу принять.

Л ю л е ч к и н. Нет уж, милая моя! Я сам, лично! И попроси Тайю, чтобы чай подавала в пластмассовых чашках.

Л а р и с а. Хорошо. (уходит).

Люлечкин один. Нехотя листает пьесу, стараясь удобнее расположиться на своем «троне». Затем подымается и тоже уходит. Рукопись остается на стуле. Затемнение, музыка. Свет зажигается, на сцене Тайа. На ней легкий утренний пеньюар, в руках пьеса.

Т а й а (читает вслух, примеривая роль). Я вбежала в спальню и попыталась укрыться в темном углу. Казалось, годы разлуки смогут притупить чувства и обуздать страсти, всякий раз оживавшие при виде ее... Она тихо открыла дверь и, мягко ступая, подошла ко мне: «Ты можешь убежать от меня. А вот от себя...» Ее рука медленно приблизилась к моей груди, дыхание сбилось, выдав сокровенные желания, переполнявшие душу. Еще мгновение, и мы оказались в постели...

Входит Василиса. Она тоже в утреннем платье.

В а с и л и с а. Доброе утро!

Т а й а. Доброе утро!

В а с и л и с а. Чем занимаешься?

Т а й а. Да вот, пьесу листаю. Лев Борисович оставил...

В а с и л и с а (подходит, берет рукопись). Интересно?

Т а й а. Пока не поняла.

В а с и л и с а. Говорят, настоящее произведение искусства видно по первым строчкам. (пауза). Слушай, давно хочу спросить: а почему у тебя имя такое странное: Тайа? Это что – сокращенное от Таисии?