Экспансия (СИ) - Страница 50

— Рысь, — скорее для себя, констатировал я переход неприятеля на ускоренный конный ход.

Значит, еще чуть и в галоп пустят коней.

— Сто пятьдесят шагов! — прокричал один из десятников из первой линии.

В каждой сотне есть человек, который отвечает за определение расстояния. Это не такое уж тривиальное умение — определить где сто пятьдесят шагов, а где на тридцать шагов меньше. И ошибка на десять шагов — уже многое. Так, натренированному лучнику, нужно лук натянуть таким образом, чтобы стрела прилетела именно на сто метров, а не меньше-больше.

— Сто шагов! — прокричали сильно быстро после того, как была озвучена первая отметка.

— Стоять! Лучники, самострельщики, товсь! -кричал я на разрыв связок. — Ефрем, товсь!

Думал, что время будет тягучим, как в кино показывали, как со мной иногда случалось в прошлой жизни в ожидании штурмовых действий, но, нет, все происходило быстро. Это для ждущего пикенера время может быть вязким.

— Бе-е-ей! — заорал я и понял, что связки сорвал.

Во врага полетели и стрелы и арбалетные болты, это не решало проблему, пусть мы одномоментно выбили из строя до сотни тяжелых всадников.

— Товсь! Бей! — лучники успели еще один залп произвести.

Стрелы полетели одновременно с брошенными из пращей бутылками с зажигательной смесью. Целиться конкретно во врага особой необходимости не было. Нужно было лишь сделать огненный заслон перед вражескими конями, чтобы испугались животные.

— Твою мать! — выругался я, когда увидел, как один из снарядов не долетел до врага, а разбился у первой линии и на пятерых союзных ратников появилось пламя огня.

Недоработка. На учениях таких казусов не происходило. Может, волнение сказалось.

Кони противника, перед которыми возникло пламя огня, вздыбились. Частью лошади спотыкались и заваливались вместе со всадниками, иные, сбросив с себя наездника, устремлялись прочь. Упавшие русичи-враги уже не представляли никакого интереса. Падения ни для кого не проходили бесследно, учитывая еще и тяжесть доспехов.

Если напротив меня тяжелая вражеская конница была остановлена огнем, то на других участках начался сущий кошмар. Хруст ломаемых пик, ржание коней, истошные крики людей — все смешалось в единую кровавую симфонию войны.

Первый ряд пикинеров был сметен вражеской конницей, второй ряд постигла почти такая же участь, лишь несколько участков нашего построения смогли остановить врага уже на втором ряду. Третий ряд, четвертый… До пятого ряда достигали уже не ратники на конях, а единичные лошади, которые, лишившись своих наездников, начинали метаться внутри нашего построения, что доставляло немало хлопот пехотинцев, сшибленных поймавших сумасшествие коней, но они быстро вновь занимали свои позиции.

— Стоять! — кричал я, перемещаясь вдоль построения.

— Иго… фрфр., — издал не свойственные для здорового животного звуки мой конь и завалился на бок.

Падая, я успел рассмотреть сразу четыре стрелы в боку такого отличного коня. Мой Самсон, мощнейший конь, названный в честь библейского силача, оказался приоритетной целью для врага. В меня также попадали, но доспех достойно держал стрелу. Наверное, весь правый бок будет в синяках от стрел.

Не успев спрыгнуть с заваливающегося коня, запутавшись в стременах, я плюхнулся на спину, приложившись спиной. Лежал и хотел бы сказать, что любовался небом, однако, на глаза завалилась конструкция из перьев. Сражение кипело, я слышал крики и стоны людей, лязгающие звуки звона тали, свист пролетающих стрел, но улыбался. Поймал себя на мысли, что наибольший дискомфорт мне составляет не то, что рядом сражаются союзники, а я ничем помочь не могу, не то, что не слабо приложился спиной, заваливаясь на коне. Даже жалость от потери Самсона отступал на второй план. Больше всего меня беспокоила щекотка. Легкий ветерок шевелил перья, а те щекотали нос, уши, а еще они оказались во рту.

— Тысяцкого убили! — прокричал один из моих телохранителей, которому я мысленно пообещал дать в морду, как только закончится это сражение.

Сейчас могла бы начаться паника из-за смерти командира, нечего, не разобравшись смущать людей. Поэтому я поспешил как-то обозначит свою живучесть.

— Тьфу! — выплевывал я набившиеся в рот перья, а после начал кричать. — Жив я! Жив!

Кричать? Я сипел, шипел, хрипел, но точно не кричал. Голос свой я потерял на сегодня так точно. Нужно будет взять на заметку, что с этим у меня некоторые проблемы и кричать пореже.

Скоро меня стали вытягивать из-под коня и я, как только были освобождены ноги, попытался лихо вскочить, но сразу же завалился вновь на сырую землю. Надеюсь, что левая нога не сломана, а лишь ушиблена, но встать полноценно на две ноги у меня не получилось.

— Коня! — закричал я.

И в это время послышался новый топот, разбавляемый улюлюканием и боевым кличем половцев «Улла!». Нужно обязательно распространять русское «Ура!», а то не порядок, что у русичей нет своего боевого клича.

Опираясь на плечо Ефрема и правую здоровую ногу, я осмотрел поле боя.

— Мы выстояли, — прошипел, просвистел, я.

Еще были локальные схватки, в которых добивали завязших в бою русских мятежных тяжелых всадников. Не меньше четырех сотен вражеских русичей отступило. Вперед выдвинулись половецкие лучники. Именно они расстреливали сейчас и союзных ратников, не успевших удрать, и моих пехотинцев с арбалетчиками.

Бывшие крестьяне и охотники сегодня стали воинами. Было очевидным, что потери в пехоте оказались немалыми. Я видел втоптанные в землю тела, отрубленные руки. Некоторые воины стояли на коленях и держались за голову, а из-под шлема текла кровь. От сильного удара по голове не всегда спасает даже хороший шлем. Но, не будь его, этот воин, который сейчас стоял на коленях, охватив голову и кричал проклятия, был бы уже мертв. А так, попробуем залечить, подлатать. А пройдет у воина шок, так и стыдно будет, когда вспомнит, что в критический для себя момент он не Христа вспоминает, а языческих богов. Вот такое у нас православное Братство!

— Тысяцкий-брат, Алексей-витязь спрашивает, можно ли ему оставшимися силами помочь Геркулу, уж больно там жарко, — сообщил один из вестовых.

— Да! — скорее не сказал, а кивнул я, просипев слово.

Вот так! Да! именно то, что я хотел добиться! Боброк, словно вынырнул из-за вагенбурга, и нацелился, получается, что во фланг вражеской конницы. Он вел не менее шести сотен тяжеловооруженных ратников, впереди «летели ангелы» Братства. Да, свист есть от перьев, но не видно, чтобы кони его пугались, а вот для людей такой непривычный в бою звук имел эффект. Мало того, я успел заметить, как один из отрядов половцев, что были ближе всего к разгоняющимся для атаки «ангелам», замер, возможно, любуясь той красотой, что являли собой перья, да еще и на каждой пике красные тряпицы. Да не простые, а с ликами Христа, которые нарисовал тот самый художник, что расписывал стены в тереме Степана Кучки.

«Что ты делаешь?» — подумал я, когда увидел, что Боброк выхватил меч в левую руку, а правой, которая приспустил пику, охватывая ее подмышкой, освободившейся кистью взял уздцы, но, скорее, управлял конем, сжимая бока животного.

Положение у сотника было крайне неустойчивое, того и гляди, что мог потерять пику. Но было понятно, почему он это сделал — не хочет, паразит, свою пику сломать об первого врага. Будет и с ним разговор. Сотник, а ведет себя, как мальчишка. Нечего пики жалеть, ими колоть врага нужно!

Между тем, зазевавшийся половец, об которого не захотел ломать пику Боброк, получил свой удар мечом и свалился с коня. А дальше началось избиение половцев, которые находились на векторе атаки наших союзников.

Аепа со своими кипчаками устремился, совершая своим отрядом небольшую дугу, на тех русичей, что отошли и перегруппировывались для, возможно, новой атаки моей пехоты.

— Зря он, — прокомментировал действия союзного кипчака Ефрем.

— Добрые брони хочет добыть с русичей, — разъяснил я, правда не факт, что был понят, голосок мой был еще тем… точнее, его вовсе не было, но я все равно подавал команды. — Каре! Ка-ре!