Экономика в одном уроке (ЛП) - Страница 35

Так и экономист, перед которым поставлена практическая задача, должен знать как основные факты по проблеме, так и обоснованные выводы, которые могут быть получены из этих фактов. Эта дедуктивная сторона в экономике не менее важна, чем фактическая. К ней применимы слова Сантаяны о логике, что она позволяет видеть вещи в их истинном свете и что «как только найден последний термин, который описывает последний факт, вся логическая система становится очевидной» [025].

В наши дни мало кто распознаёт скрытые значения экономических положений. Когда говорится, что для экономического спасения необходимо увеличить кредитование, то это то же самое, как если бы было сказано, что для экономического спасения необходимо увеличить долг: это разные наименования одного и того же. Когда говорится, что для процветания необходимо повысить цены на фермерскую продукцию, то это подобно тому, что для процветания необходимо повысить стоимость продуктов для городских рабочих. Когда говорится, что для национального богатства необходимо выплачивать правительственные субсидии, в сущности говорится о том, что для национального богатства необходимо повысить налоги. Когда выступают против роста экспорта, то, как правило, тем же самым в конечном итоге они выступают против роста импорта. Когда говорится, что для восстановления необходимо повысить ставки заработной платы, то лишь немногие догадываются, что восстановление пойдёт через увеличение стоимости производства.

Экономика, таким образом — это наука о том, что видно, и о том, чего не видно. И её выводы вполне соответствуют соображениям здравого смысла. Никому не придёт в голову полагать за благо разбитые витрины и разрушенные города; каждый прекрасно понимает, что создание великих общественных проектов — ни что иное, как бесполезная трата времени и денег; никто не боится оборудования, позволяющего увеличивать производство богатства и экономить человеческие усилия; никто на самом деле не верит, что препятствия и помехи свободному производству и свободному потреблению увеличивают богатство; никто не верит, что страна может стать богаче, заставляя другие страны приобретать её товары по цене ниже себестоимости; и наконец, никто не верит, что сбережения глупы и порочны, и что расточительство приносит процветание.

«То, что является благоразумным в отношении каждой семьи, — убеждал, отталкиваясь от здравого смысла, Адам Смит, — вряд ли может быть ошибочным в отношении великого королевства». Малое знакомство с экономикой могло бы привести к парадоксальным и нелепым выводам, которые мы перечислили только что, но глубинное познание экономики приводит нас назад к здравому смыслу. Ибо здравый смысл не стесняется подвергать сомнению то, что кажется таким очевидным на первый взгляд.

В ходе нашего исследования мы вновь открыли нашего старого друга. Это — Забытый Человек из книги Уильяма Грэхэма Самнера. Читатель вспомнит, что в этой книге, опубликованной в 1883 году, говорилось:

«Как только A наблюдает что-то, что кажется ему неправильным, и от чего страдает X, он обсуждает всё это с B, и A и B предлагают принять закон, чтобы избавиться от зла и помочь X. Закон всегда предлагает определить, что C сделает для X, или, в лучшем случае, что A, B и C сделают для X.

Мне хотелось бы найти C. Я зову его Забытым Человеком. Это человек, о котором никогда не вспоминают, и я надеюсь показать вам по мере изложения, что он заслуживает вашего внимания, как с точки зрения его характера, так и с точки зрения многочисленных обязанностей, возложенных на него».

Ирония заключается в том, что когда выражение «Забытый Человек» возродилось в 30-е годы, оно применялось не к C, а к X; а C, которого просили поддерживать всё новых и новых X, был совершенно и окончательно забыт. Зовут всегда именно C, Забытого Человека, чтобы он заплатил за чужой счёт.

Наш урок не будет полностью завершён, если перед тем, как мы его закончим, мы не обратим внимание на то, что фундаментальная ошибка, которая нами рассматривалась, возникает не случайно. Это — следствие разделения труда.

В примитивных сообществах, или среди первых поселенцев, ещё до возникновения разделения труда, человек работает исключительно на себя или непосредственно на свою семью. Существовала прямая и непосредственная связь между работой и удовлетворением.

Но как только возникает разделение труда, эта прямая и непосредственная связь перестаёт существовать. Я произвожу совсем не те вещи, которыми пользуюсь — но с дохода, получаемого от производства какого-то одного товара или от предоставления услуги, я покупаю всё остальное. И мне бы хотелось, чтобы цена на всё покупаемое мною была низкой, а цена на мой товар или услугу была высокой. Поэтому, хотя я и хочу, чтобы всё вокруг имелось в изобилии, в моих интересах существование дефицита на то, что делаю лично я. Чем сильнее дефицит (в сравнении со всем остальным) на то, что я поставляю, тем выше будет награда, которую я за свои усилия смогу получить…

Подобные эгоистические чувства не оказывают никакого воздействия на общий объём товаров. Но если производителям какого-либо товара удаётся сообща добиться устранения конкуренции, всё меняется. Группа производителей пшеницы убеждает правительство заставить всех фермеров сократить площадь полей, засеваемых пшеницей. Таким образом они добиваются дефицита и поднимают цены на пшеницу; и если цена на бушель становится пропорционально выше, чем цена, которая существовала бы на свободном и открытом рынке, эта группа в целом станет богаче. Все остальные, что очевидно, станут беднее: им придётся отдавать больше из произведённого ими, чтобы получить пшеницу. Прибыль одной группы будет очевидной — и мало кто обратит внимание на повсеместно возникающие убытки.

Изложенное применимо к любой другой области. Если вследствие необычных погодных условий произошёл неожиданный рост урожая апельсинов, то от этого выиграют все потребители. Мир станет богаче на это большее количество апельсинов, которые станут дешевле. Но сам этот факт может сделать производителей апельсинов беднее, чем они были ранее. Конечно же, если при таких условиях лично мой урожай апельсинов не больше, чем обычно, то из-за низкой цены в условиях изобилия предложения апельсинов, я точно понесу убытки.

То, что применимо к изменениям предложения, применимо и к изменениям спроса, вызванным новыми открытиями или изобретениями. Новая машина по сбору хлопка, хотя и снижает себестоимость производства хлопкового белья и рубашек и повышает всеобщее благосостояние, всё же меняет структуру производства, и на работу будет принято меньшее число собирателей хлопка. Новый ткацкий станок, хотя и производит ткань лучшего качества, но приводит тысячи прежних станков к моральному устареванию, вымывает часть капитальной стоимости, инвестированной в них, делая таким образом беднее владельцев этих станков.

Точно так же, как не существует технических усовершенствований, которые не затрагивали бы чьи-то интересы, не бывает и перемен во вкусах и нравах, которые не затрагивали бы чьи-то интересы. Рост трезвого образа жизни оставит тысячи барменов без работы. Снижение интереса к азартным играм заставит крупье и «жучков» [026] искать более производительные виды деятельности. Рост нравственности среди мужчин приведёт к крушению древнейшей профессии в мире. У проповедников будет меньше поводов для выражения своего недовольства; реформаторы потеряют свои мотивы; спрос на их услуги и пожертвования в их поддержку снизятся. Если не будет преступников, потребуется меньше адвокатов, судей и пожарников, совсем не нужны станут тюремщики, мастера по замкам и даже полицейские.

Как уменьшение и увеличение производительности труда, так и изменение во вкусах и нравах (в любую сторону) наносит ущерб, по крайней мере временно, тем людям, которые сделали инвестиции или освоили какую-то профессию. Если бы прогресс шёл равномерно по всему циклу, то тогда антагонизм между интересами всего общества и каждой отдельной группой был бы незаметен. Если бы в тот год, когда вырос мировой урожай пшеницы, мой собственный урожай вырос бы в такой же пропорции; если бы урожай апельсинов и всей другой сельскохозяйственной продукции тоже вырос бы соответствующим образом; и, наконец, если бы выпуск всей промышленной продукции также бы рос, а себестоимость выпуска единицы продукции не менялась — то тогда я, как производитель пшеницы, ничего бы не заметил. Цена, которую я получил за бушель пшеницы, может быть ниже. Общая сумма, которую я получил от реализации моего большего по объёму урожая, может быть меньше. Но если мне удалось из-за возросшего предложения всех остальных товаров купить их дешевле, то у меня не должно быть никаких причин для недовольства.