Екатерина Великая - Страница 2
Когда ей исполнилось четыре года, Мадлен Кардель оставила службу у Христиана Августа и вышла замуж за адвоката, а место гувернантки как бы по наследству заняла ее сестра Бабетта, которая оказалась настоящим сокровищем. Проницательная и здравомыслящая, она не давила на Софию силой своего авторитета, но в обращении с ней была мягка и терпелива, стараясь развить у своей воспитанницы ее добрые природные свойства и сдерживать дерзкие порывы. «Бабетта была добродушной и покладистой женщиной — писала о ней много лет спустя в своих мемуарах[1] София, — образец добродетели и мудрости». Ее отец — гугенот, бежавший от преследований, — был профессором во Франкфурте, и Бабетта получила отличное образование. Возможно, она и не была сведуща в тонкостях греческого и латинского классических искусств, но зато в совершенстве знала классическую французскую драму и научила Софию декламировать наизусть отрывки из Мольера и Расина. В мире, где пребывали традиционная лютеранская набожность и довольно суровое чувство долга, Бабетта утверждала рационализм, изящество мысли и французское остроумие.
«У меня было доброе сердце, — говорила о себе София, — я была здравомыслящей девочкой, в то же время глаза у меня были на мокром месте. Я отличалась своими капризами и непостоянством». Не испытывавшая недостатка в отваге и дерзости и одновременно наделенная стыдливостью — плод сверхревностного отношения к религии, — она легко впадала в страх и часто пряталась, чтобы избежать незаслуженного наказания, которое, как она считала, могло ее ожидать. Ее мать была скора на обвинения и на расправу и неохотно признавала свои собственные ошибки, поэтому Софии часто доставались шлепки, тумаки и затрещины. Это ранило ее чувство справедливости и воспитывало в ней страх перед матерью.
Будучи очень подвижным ребенком, София любила носиться вверх-вниз по ступенькам, из комнаты в комнату, скакать по стульям. Рано или поздно это могло кончиться плохо. Так оно и случилось. Однажды она баловалась с ножницами и кончик острия вонзился прямо в зрачок. К счастью, это не повлияло на зрение. В другой раз она играла в спальне своей матери, где стоял шкаф с игрушками и куклами. София попыталась открыть дверцы и опрокинула на себя тяжелый шкаф. Дверцы, однако, в падении успели открыться, и девочка вскоре выбралась из-под шкафа, отделавшись легким испугом.
Когда Софии исполнилось пять лет, Иоанна опять родила сына, которого назвали Фридрихом. Два года спустя у нее родился четвертый ребенок, и снова мальчик, но он прожил всего лишь несколько недель. Калека Вильгельм, возможный наследник Ангальт-Цербстских владений, остался любимцем своей матери, которая посылала его лечиться на воды то в Карлсбад, то в Теплиц, то еще куда-нибудь.
Хрупкие кости, склонные к переломам, как чума, преследовали семью. В возрасте семи лет даже задорная, пышущая здоровьем София серьезно повредила позвоночник: сильно закашлявшись, она упала на левый бок и с жестокими болями оказалась на несколько недель прикованной к постели. Кашель не исчезал, появилась одышка, а когда спустя месяц девочке позволили встать, у нее оказалась нарушенной осанка. Проще говоря, она скособочилась — правое плечо поднялось гораздо выше левого, а позвоночник принял форму буквы Z.
Иоганну от переживаний чуть было не хватил удар. Калека-сын и так уже был для нее тем крестом, который суждено нести до конца жизни, но кособокая дочь впридачу — это уже слишком. Такого удара она не могла вынести, а потому то, что случилось с Софией, держали в тайне. Знали лишь Бабетта и слуги. Вывихи и смещение позвонков были явлением не таким уж редким, особенно во время пыток узников. Поблизости от Штеттина проживал один человек, знавший толк в этом деле и умевший лечить. Но была одна деликатная и немаловажная подробность, из-за которой Иоганна не хотела разговоров о лечении своей дочери ведь лекарь служил местным палачом.
В конце концов в обстановке строжайшей секретности палача привезли в замок. Он осмотрел больную девочку и предписал следующий курс лечения: во-первых, найти молодую девственницу, которая каждое утро покрывала бы спину и плечо принцессы своей слюной, и во-вторых, София должна носить жесткий корсет, который бы удерживал спину в одном и том же положении днем и ночью. Снимать его разрешалось только для смены нижнего белья.
Иоганна, которая очень раздражалась, когда София стонала и жаловалась, неизменно призывала свою дочь «терпеливо переносить болезнь», твердо следовала назначенному курсу лечения и оказалась права. Когда через несколько месяцев палач разрешил снять жесткую скрепу, позвоночник выпрямился, от кособокости не осталось и следа.
Преодоление телесного недостатка было делом нелегким, однако не менее трудным оказалось и обуздание незаурядного ума Софии, на который тоже необходимо было надеть своего рода корсет или смирительную рубашку, чтобы он, развиваясь, не обрел уродливые формы. Бабетта Кардель заметила, что для Софии был характерен «esprit gauche» — эксцентричный и глубоко индивидуальный образ мыслей. Девочка была своевольна и упряма и «сопротивлялась, когда встречала сопротивление», как сама она выразилась позднее, вспоминая о том, какой была в пять-шесть лет. София обладала «наклонностью извращать все, что ей говорилось, придавать этому противоположный смысл», и в возрасте, когда все дети, в особенности маленькие девочки, отличаются послушанием и исполнительностью, эта склонность противоречить всему явилась вызовом для ее учителей.
Помимо Бабетты, которая знала, как управлять юной принцессой при помощи рассудительности и доброты, у Софии были: учитель немецкого языка, учитель танцев — француз, учитель, музыки и еще учитель каллиграфии — кальвинист. О последнем она отзывалась как о «старом придурке», который с детства страдал слабоумием. Учитель музыки, «бедняга Релинг», вызывал у нее неудержимые приступы смеха тем, что впадал буквально в экстаз, восторгаясь певцом, которого он всегда приводил с собой на уроки и который, по выражению Екатерины Великой, «ревел как бык». Поскольку у Софии не было музыкального слуха, она завидовала тем, кто его имел, но совершенно не уважала ни Релинга, ни других тупых провинциальных педантов, обучавших ее.
К герру Вагнеру, который преподавал ей религию, а также обзорный курс истории и географии, София испытывала более сложные чувства. Герр Вагнер, капеллан гарнизона, считал своей обязанностью внушить легкомысленной беззаботной принцессе понятие о серьезном отношении к жизни, о порочности всего мирского и стращал ее адом. Он подарил ей огромную немецкую библию, в которой сотни стихов были подчеркнуты красными чернилами. Эти строки надо было заучить наизусть. Часами девочка сидела с книгой на коленях и твердила фразы о возмездии — и возмездие господа она часто путала с карой, следовавшей от герра Вагнера. Ибо когда София запиналась или забывала стих, капеллан сурово наказывал ее и всем своим неодобрительным видом давал понять, что дело не в забывчивости или нерадивости — просто она ни на что не годится. Трагедия, зло и грех были излюбленными темами герра Вагнера, и он усердно прививал Софии чувство пессимизма по отношению к земной жизни и безграничный страх перед днем страшного суда, когда каждому смертному воздастся от господа по грехам его. София относилась к поучениям пастора Вагнера очень серьезно и часто плакала в одиночестве, кляня свои недостатки.
Когда дело дошло до логики, истории и постулатов из книг бытия, природное любопытство и склонность девочки оспаривать все, во что предлагалось беспрекословно верить, пересилили ее набожность. Она вела со своим наставником «горячие споры», упрямо отстаивая свою точку зрения на то, что бог поступил очень несправедливо, прокляв всех тех, кто жил до рождения Христа. А как же быть с мудрыми философами древности Платоном, Сократом, Аристотелем, чьей прозорливостью весь мир восхищается вот уже несколько тысячелетий? — спрашивала она. Разве бог не отказал им в справедливости, обрекая их на вечные муки в загробной жизни? Герр Вагнер подкреплял свою позицию ссылкой на соответствующую главу и стих, но София продолжала защищать Аристотеля и Платона. В конце концов терпение у пастора лопнуло. Он отправился к Бабетте и потребовал, чтобы она задала своей воспитаннице хорошую трепку и открыла ей глаза на истину, научив уважать авторитет старших.