Екатерина II. Зрячее счастье - Страница 14

Итак, «царь» хочет отдыха, и именно для отдыха существуют «милые рожи». Все остальное — работу, споры, политическое партнерство, интересные беседы, духовную близость — может дать Потемкин.

Когда предпоследний из фаворитов Екатерины А. М. Дмитриев-Мамонов полюбил другую женщину, молодую фрейлину Дарью Федоровну Щербатову, Екатерина испытала боль, но не от того, что Мамонов оставляет ее, а от того, что он более года боялся сказать о своем чувстве и обманывал императрицу, изображая страсть. Из некоторых замечаний Потемкина Екатерина сделала вывод, что князь знал о романе Мамонова со Щербатовой. «Если зимою тебе открылись, для чего ты мне не сказал тогда? — упрекала императрица Григория Александровича. — Много бы огорчения излишнего тем прекратилось, и давно он уже женат был. Я ничей тиран никогда не была и принуждения ненавижу. Возможно ли чтобы Вы меня до такой степени не знали, и что из Вашей головы исчезло великодушие моего характера, и Вы считали бы меня дрянной эгоисткой? Вы исцелили бы меня в минуту, сказав правду».[82]

К несчастью, для Потемкина, новым «случайным» в 1789 г. стал Платон Александрович Зубов, человек ловко проведенный в фавориты противниками светлейшего князя в то время, когда сам Потемкин находился вдали от Петербурга, командуя войсками во время второй русско-турецкой войны 1787–1791 гг.

Зубов оказался последней привязанностью пожилой императрицы. Вступая с ним в столкновение, Потемкин вынужден был бороться не с недалеким мстительным мальчиком, а со всей силой и тоской полуматеринского чувства Екатерины. На людях и Григорий Александрович, и новый фаворит из уважения к государыне поддерживали видимость ровных доброжелательных отношений. Но Зубову очень мешала сохранявшаяся привязанность Екатерины к светлейшему князю. «Хотя я победил его наполовину, но окончательно устранить с моего пути никак не мог, — рассказывал в 1819 г. уже немолодой Зубов своему управляющему Михаилу Братковскому, — а устранить было необходимо, а устранить было необходимо, потому что императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его, словно взыскательного супруга. Меня она только любила и часто указывала на Потемкина, чтобы я брал с него пример».[83]

Некоторые исследователи считают эти строки доказательством причастности Зубова к смерти Потемкина, тем более что после смерти Григория Александровича в армии и при дворе распространились слухи о его отравлении. Светлейший князь скончался от лихорадки по дороге из Ясс в Николаев 5 октября 1791 г.

Екатерина осталась одна. Она тяжело перенесла удар. «Теперь не на кого опереться, — записал ее слова статс-секретарь А. В. Храповицкий, — Как можно мне Потемкина заменить?.. Все будет не то. Он настоящий был дворянин, умный человек, меня не продавал; его не можно было купить».[84] Доверять кому бы то ни было до такой степени, как Григорию Александровичу, императрица не могла. Ведение государственных дел, по ее признанию, требовали «время, старания и опытности». «Теперь все бремя на мне, — с грустью писала она Гримму, — помолитесь за меня».[85]

Последние пять лет жизни Екатерины были отмечены глубоким увяданием физических и нравственных сил императрицы. Тем, кто знал ее в лучшие годы, тяжело было смотреть на царственную тень былой мощи и силы. Императрица все еще сохраняла остроту ума и трезвость политических суждений, но, лишившись опоры в Потемкине, уже не могла с прежней энергией направлять борьбу придворных группировок в нужное ей русло и решить, наконец, волновавший всех вопрос о престолонаследии.

Внешне он казался решен. У Екатерины был сын Павел Петрович — законный наследник престола. Однако именно с ним связывалась одна из самых глубоких личных драм в жизни императрицы. Мы сознательно оставляем в стороне сложный и многогранный вопрос взаимоотношений Екатерины — императрицы и матери — с Павлом — сыном и претендентом на престол. Для такого повествования потребовалась бы особая работа. Скажем только, что черты нервного расстройства проявлялись у цесаревича с каждым годом все ярче, заставляя императрицу бояться за судьбу своей империи, которая может попасть в руки душевно больного человека, и в не меньшей степени за судьбу собственного сына, который, при всем уме, образовании и благих намерениях, может восстановить против себя подданных, как когда-то его отец, и поплатиться за это головой.

Один из руководителей заговора против Павла I граф Петр Алексеевич Пален писал вскоре после переворота 11 марта 1801 г. своему другу графу Александру Ланжерону о состоянии императора: «Вы не можете знать, как далеко ушла в своем развитии его быстро прогрессировавшая ненормальность. Она привела бы его к кровавым расправам. Такие случаи впрочем и бывали. Ни кто из нас не был уверен в своем завтрашнем дне. Скоро должны были везде начаться эшафоты».[86]

К несчастью для Павла, предчувствия Екатерины оправдались. Его короткое царствование, которого с нетерпением ожидали оппозиционно мыслящие чиновники и философы в течение долгих лет екатерининского правления, стало не тожеством конституционных принципов, а чередой репрессий, серьезными перекосами во внешней и внутренней политике России и, наконец, завершилось цареубийством 11 марта 1801 г. Зная эту грустную развязку, можно с полной уверенностью сказать, что Екатерина, годами отстраняя Пала Петровича от власти, спасала его от неминуемой гибели.

«Трудно описать, в каком вечном страхе мы живем. — писала граф В. П. Кочубей. — Боишься собственной тени. Все дрожат, так как доносы следуют за доносами, и им верят, не справляясь, насколько они соответствуют действительности. Все тюрьмы переполнены заключенными. Какой-то ужасный кошмар душит всех… Теперь появилось распоряжение, что бы всякая корреспонденция шла только через почту. Отправлять письма через курьеров, слуг и оказий запрещается. Император думает, что каждый почтмейстер может прочесть любое письмо. Хотят раскрыть заговор, но ничего подобного нет… Я не сохраняю писем, я их жгу».[87]

Женщина умная и проницательная, Екатерина знала о сыне ту горькую правду, в которую не хотели поверить многие его заочные сторонники, не довольные ее политикой и возлагавшие большие надежды на скромного и очень одаренного великого князя.

Лишившись новорожденного ребенка сразу после того, как мальчик появился на свет, Екатерина не научилась любить его с той трепетной нежностью, которая характерна для ее отношений с внуками — Александром и Константином. Их она приняла от купели, ими занималась, баловала и воспитывала. Не удивительно, что именно по отношению к ним в ее сердце развернулось щемящее чувство материнства, не отягченное борьбой за власть, политическим соперничеством и интригами.

Екатерина сознавала, что уходит, что она должна кому-то вручить престол, и из двух претендентов: сына и внука — выбирала внука, обосновывая это образованием и душевными качествами Александра, который, по ее мнению, никогда не смог бы стать тираном, но был достаточно подготовлен к труду государя, чтоб не упустить управление страной из своих рук. Еще при жизни Потемкина, в 1791 г., она писала барону Гримму по поводу французской революции: «Если революция охватит всю Европу, тогда явится опять Чингиз или Тамерлан и усмирит ее… Но этого не будет ни в мое царствование, ни, надеюсь, в царствование Александра».[88]

Вступив на престол, Александр Павлович пообещал подданным: «править по уму и сердцу бабки моей Екатерины». Сама же Северная Минерва так и не успела официально объявить внука своим наследником. Она скончалась 6 ноября 1796 г. В завещании, написанном за много лет перед этим, еще в 1782 г., императрица просила похоронить ее «на ближной городовой кладбище» и «носить траур пол года, а не более, а что менее того, то луче».[89]