Екатерина и Потемкин. Фаворит Императрицы - Страница 2

И все равно, многим показалось, что их обделили, что кто-то рядом получил чуть больше, хотелось еще и еще подарков и наград, особенно гвардии. Завидовали братьям Орловым…

Екатерина сразу же столкнулась с серьезным сопротивлением воспитателя своего сына Павла. Казалось бы, Никита Иванович Панин должен быть благодарен Екатерине больше других: что ожидало его в случае помещения в крепость Павла Петровича? Только соседняя камера. Ведь Петр III сына даже наследником не назвал и намеревался отправить в Шлиссельбургскую крепость вместе с матерью – Екатериной! Воспитателю царевича Павла Панину – прямая дорога туда же.

Но благодарность не входила в число достоинств умного Панина; он желал не воцарения Екатерины, а лишь ее регентства. Свергнут и убит Петр III? Прекрасно, значит, новым императором должен быть провозглашен юный Павел Петрович, а его мать Екатерина – только регентшей, причем в составе регентского совета. Ну и что, что это ради нее гвардейцы совершили переворот? Гвардейцы уже награждены, достаточно и того…

Вернувшийся из ссылки Бестужев тоже не считал возможным оставить Екатерину единовластной правительницей, но полагал иначе. Юный Павел на троне ему вовсе не нравился, потому как означал власть Панина: выход бывший канцлер видел в срочном замужестве Екатерины, только уже безо всяких голштинских родственников!

Казалось, Бестужев прав, немка на троне, причем просто свергнувшая, пусть и голштинца по рождению и духу, но все же внука Петрова, – это очень зыбко, тут для любых заговоров раздолье. В голове бывшего канцлера гранитной глыбой засела мысль о новом замужестве Екатерины.

Екатерине нужен муж, только кто?

Бестужев не придумал ничего лучше, как предложить Ивана Антоновича – царевича, еще в младенчестве свергнутого Елизаветой Петровной. Сам понимал, что нелепо, ведь Иван Антонович умом тронулся и от двадцати лет заключения одичал совсем, к тому же нездоров, зато законный государь. О том, как отнесется гвардия к воцарению того, кого эта же гвардия, пусть и двадцать лет назад свергла, Бестужев почему-то не думал.

Конечно, была еще кандидатура Григория Орлова, но он уж слишком незнатен и к тому же беспокоен, от этого малого ожидать можно чего угодно. Нет, такой государь означал бы одни хлопоты…

Самой «невесте» заниматься такими глупостями было попросту некогда. Она не говорила ни да ни нет Панину, лишь намеками обещая (чтобы не злить раньше времени) отдать власть Павлу, когда тот станет совершеннолетним, спокойно выслушивала Бестужева, спала с Григорием Орловым, успокаивала гвардию, раздавала милости и награды и… работала. Почему-то этого никто и не заметил.

Княгиня Екатерина Дашкова, сестра бывшей фаворитки Лизки Воронцовой, все не могла успокоиться; ей казалось, что государыня должна продолжать свое триумфальное шествие. Куда? Какая разница, главное, чтобы все бурлило, кипело, чтобы кричали «Виват!», а главное, в чем-то участвовала она сама.

Выслушивать вместе с императрицей доклады министров и чиновников или разбирать скучные бумаги Дашковой казалось невыносимым. Разве это правление?! Для бумаг существует Сенат, для разных дел – чиновники, а императрица должна блистать и вдохновлять подданных. Неугомонная подруга, решившая, что ее вклад в переворот недооценен, хотя сама она не смогла бы объяснить в чем, кроме присутствия везде рядом с Екатериной, он выражался, обиделась, особенно когда увидела, что Григорию Орлову отдается предпочтение не только в постели, но и в некоторых делах.

А Екатерине оказалось просто некогда обсуждать с довольно навязчивой подругой все подробности – она разбиралась с делами в государстве.

Екатерине предстояла первая встреча с Сенатом. Одно дело – войти во дворец при поддержке гвардии и объявить Петра низложенным, и совсем другое – теперь показать господам сенаторам, что она не слабая немка, нечаянно вознесенная судьбой на самую вершину власти, а действительно государыня. Императрице требовалось отвлечь Сенат от обсуждения возможности регентства или замужества и перевести все речи на обсуждение насущных дел, коих за время последних лет бездеятельности Елизаветы Петровны и неумного правления Петра III накопилось немало. Чем скорее эти дела будут сделаны, чем скорее в стране будет наведен хоть какой-то порядок, тем выше вероятность, что ее не скинут, как Петра, только теперь в пользу Павла.

Екатерина не была против правления сына, но он еще совсем мал, значит, обязательно регентство. Однако императрица понимала, что в качестве регентши будет связана по рукам и ногам, значит, ничего сделать самой не дадут, и пока подрастет Павел, хаос только усилится.

Никто не знал, сколько часов она провела в раздумьях о том, стоит ли взваливать на свои плечи такую обузу, как управление огромнейшей империей, ни просторов, ни проблем которой не охватить. Екатерина разговаривала, улыбалась, отвечала на вопросы и задавала их сама, кому-то возражала, с кем-то соглашалась, а внутри даже не всегда заметно для нее самой шло это осмысление.

Сначала, когда все только свершилось, казалось, что можно петь осанну, но практичная немка сразу попыталась разобраться: какой же страной предстоит управлять. Быстро поняла, что все много хуже, чем ожидалось.

– Гриша, голубчик, попроси, чтобы сходили к Разумовскому и мне купили атлас России.

Орлов изумленно уставился на пять рублей, которые достала из шкатулки Екатерина:

– А это зачем?

– Пусть купят большой, самый большой, какой только найдется в Академии атлас России. У Разумовского есть такие…

– Да ты же императрица, Катиш, только скажи – так принесут. И к чему атлас-то, никак ехать куда-то собралась? Так найдется кому дорогу показать, – хохотнул красавец Орлов.

– Негоже императрице даром брать, не обеднею. Ехать никуда не мыслю, а атлас нужен, чтобы хоть понять, какова страна. Ты вот знаешь, что за Волгой?

– Нужна мне та Волга, мне и в Петербурге хорошо. Дикие народы там.

– А надо сделать, чтобы просвещенные были.

Орлов откровенно вытаращился на боевую подругу, ради которой недавно сильно рисковал жизнью.

– Мы за ради этого тебе власть брали, чтобы ты диких просвещала?

– Гриша, отправь за атласом, мне ноне в Сенат идти!

«Атлас» Кириллова действительно принесли, и сам Орлов разглядывал карты с не меньшим, чем Екатерина, интересом; все же в его красивой голове мозги имелись, только уж очень необразованные и ленивые. Императрица подумала, что просвещение надо начинать с собственного любовника, а уж потом добираться до волжских степей и дальше…

Отчеты чиновников были ужасающими. Казна пуста, если что и оставалось, то тут же выгребли на награды участникам переворота, но иначе нельзя, не наградишь – они кого другого приведут к власти. Екатерина не обольщалась насчет любви гвардии к себе лично, прекрасно понимая, что немку русские гвардейцы долго любить не станут, если только эту любовь не подогревать.

На щедрой, богатой земле трудолюбивый неглупый народ попросту бедствовал! Нет, крестьяне не голодали, земля щедро платила за работу на ней, но были настолько забиты своими хозяевами, настолько бесправны и беззащитны, что и людьми-то себя не всегда чувствовали. Ладно бы крестьяне, о них чиновники речь вели в последнюю очередь, но жаловались и мещане, и даже дворяне. Жаловались на мздоимство чиновников, на суды, на бесправие. Тюрьмы полны, что по дорогам, что по улицам городов ходить опасно, грабежи, разбой… Да и дорог-то нет, одни направления…

Екатерина помнила главную дорогу империи – из Петербурга в Москву, не раз ездила по ней с Елизаветой Петровной, помнила тряску, ухабы, темень и клопов на постоялых дворах. И это между двумя столицами, а что в стороне?

Атлас откровенно ужаснул, переворачивались страница за страницей, а конца империи все не виделось. Огромнейшая страна… Петербург на одном краю, а до другого и курьеру скакать да скакать месяцы. Подумалось, что на том краю, поди, и не ведают, что в столице власть поменялась, не мудрено, если о смерти Елизаветы Петровны только узнали. Стало смешно и страшно.