Екатерина I - Страница 231

Шито-крыто…

Совещался князь «особливо» с магнатами церкви – с Феофаном, с архиереями Ростовским, Вологодским, Тверским. Речь шла об обряде обручения. Есть ли единый, освящённый образец? Как надо именовать молодых – только ли «рабы Божьи», или можно с титулом каждого? Вправе ли они по совершении помолвки уединяться? Богословы, изрядно угостившись, утомили Данилыча речениями, но обнадёжили. Уставной молитвы нет. Вообще определяется церемония более обычаем, нежели канонами религии. Грехом считает церковь лишь плотский союз обручённых.

25 мая сотни приглашённых заполнили дом. Траур забыт, трубачи в драгунской униформе встретили приглашённых на крыльце, скрипачи, гобоисты – в сенях, на лестнице, на площадке, оркестр – в большом зале, где разместились самые знатные. Верховный совет в полном составе, главы Синода, генералитет, иностранные дипломаты. В два часа пополудни с пушечным салютом вошли жених и невеста. Все встали.

На потолке, в зеркалах – игра отражённой Невы, самоцветы трепещут в хрусталях, мерцают знамёна, двенадцатилетний царь в потоке солнечных бликов досадливо жмурится. Пурпурный кафтанец – цвета римской тоги – на нём пламенеет, башмаки на высоких каблуках, и всё же он маленький, хрупкий радом с Марией. Рыжеватые волосы, схваченные брильянтовым обручем, выплеснуты свободно, платье цвета оранж, слепящее. Рослая, статная, невозмутимая, она похожа на золочёное изваяние, держится очень прямо, вид покорной дочери, исполняющей предначертанный долг.

– Херувимчики наши…

Вырвалось у Дарьи – громче, чем ей хотелось. Общество в этот момент затихло, начинался обряд. Пел соборный хор, выстроившись под шведскими трофейными стягами, молодые обменялись кольцами, Феофан отечески соединил их руки, благословляя.

– Обручается благоверный Пётр…

Вытянул единым духом титул государя, потом Марии – «благочестивой государыни». Так именовать до свадьбы дерзко, но светлейший настаивал, и Феофан уступил, взял на свою совесть.

У Данилыча сладко кружилась голова, явственно слышал он свадебный перезвон колоколов, – нужды нет, что Петру ещё годы ждать брачного возраста. Вконец растрогал Гольдбах. Знаменитый академик сочинил вирши и прочёл оные с пафосом:

Гименей всем знаком, гости аплодировали с воодушевлением, затем потянулись к молодым, к князю, княгине – устами, мокрыми от вина, целовали руки. Лакеи щедро подливали, языки ворочались вяло.

– По мнению римлян, – рассказывал царю Остерман, – от безымянного пальца идёт нерв прямо к сердцу.

– Это правда?

Ментор важно кивнул. Было бы неразумно принизить науку древних, столь милых Петру.

– А если я потеряю кольцо? Плохо?

– Очень плохо.

– На ночь можно снимать?

Отрок вступал в новую игру. О пятом часе гости разъехались. Княжеская ладья у пристани подняла вымпел, отчалила. Его величество и Меншиковы провели вечер за городом, на Стрелиной мызе. Жених с невестой «кушали отдельно», – лаконично записал секретарь.

Царской невесте назначен штат придворных на казённый кошт – 34 000 рублей в год.

Славил бы фортуну князь, да подкрадывается болезнь, однажды арестовала на сутки. А расслабиться не сметь! Горохов докладывает – вздорные слухи смущают горожан. Меншиков будто окрутил царя, чинит всякое беззаконие.

27 мая в церквах читают указ, подписанный государем. Да будет ведомо народу – уничтожен заговор. Злодеи «тайным образом совещались противу… высокого соизволения ея императорского величества во определении нас к наследствию». И толковали враждебно о завещанном ею же сватовстве к принцессе Меншиковой, «которую мы… и по нашему свободному намерению к тому благоугодно изобрази».

– Ваш дед оставил храмину недостроенную.

Эту мысль Данилыч высказывал царю часто. Однажды, составляя письменную инструкцию, продиктовал. Храмина – это Россия, преображённая Петром, но ещё далёкая от совершенства.

Понимает ли отрок?

Он проворно вскакивает утром в экипаж, ездит с «батюшкой-князем» по городу. Башня Кунсткамеры отделана, в ней место для телескопа. Царский дворец начат – работные кладут фундамент. Пусть посмотрит царь, пусть милостиво попотчует. Водка и калачи у сержантов в возке, – Петру только знак подать.

Дичится отрок. Ему-то по малолетству разрешено лишь пригубить. А с Ванькой Долгоруковым вольготней было.

Посетили Галерный двор. Четырнадцать судов спущены на воду под крики «ура» и пальбу. Пётр повеселел, расспрашивал Змаевича, потешно сыпавшего русско-сербской скороговоркой, и остался всем доволен.

На Неве сооружают наплавной мост. Данилыч мысленно повинился Неразлучному, – возражал ведь он, желая простора для парусных и гребных экзерсисов. Но пора же столице обзавестись удобным сообщением. От берега к берегу ладьи, опустившие якоря, мастеровые наводят зыбкую, колеблемую потоком дорогу. Пусть подышит его величество ароматом смолы, послушает звон топоров. Может, самого потянет плотничать.

– Не угодно ли? Ваш дед…

Сперва показал, вонзив топор несколько раз в сосновую мякоть. Царь взялся с опаской, неуклюже, чуть по ноге не тяпнул. Инструмент в диковину для сего Петра.

– И в Риме, – сказал он, – знатные персоны носили топоры. Только не такие…

Добро бы он, воспаряя, к славным цезарям, забыл пустые грубые развлечения. Огорчительно – но вкус к охоте неистребим.

– Не жалко вам проливать кровь живых тварей, – сетовал князь. – Ваш дед…

– Он рубил головы людям, – ответил мальчик и смутился…

Что за речи? Кто настроил?

– Зловредные головы, – поправил князь.

Пришлось, пересилив отвращение, отправиться с его величеством в лес, за Петергоф. Спугнули двух фазанов, царь стрелял с азартом, нервно и бестолково, насшибал веток. Тьфу, до чего глупое времяпрепровождение! С морем его сдружить? Но как? Пытались уже… Эх, попробовать ещё раз!..

– Вас зовут в Кронштадт. Порадуйте ваших воинов! Они оберегают державу.

Генералиссимус совершал туда вояжи в шлюпке. Царь с сомнением посмотрел на утлое судёнышко, но всё же сел. Погода 5 июня выдалась тихая, залив словно зеркало. Моряки старались вовсю – бойко ставили паруса, носились по реям, выделывая курбеты головокружительные. Корабли цветисто перекликались флагами, порох на салюты тратили безоглядно. Пушкари на острове не ударили в грязь лицом, но батареи, обвалованные землёй, были против флотских красот невзрачны, царь заскучал. После полудня подул ветер с веста, умеренной силы, но отрок вылез в Ораниенбауме хворый, зелёный.