Екатерина Дашкова - Страница 15

Надо полагать, фаворитка не бегала с сестрами по комнате и не стояла за стулом, а как раз сидела возле Петра III, как описал Бретейль. Но Екатерине Романовне трудно было признать, что в определенный момент она оказалась за спиной царской любовницы, вынужденная прислуживать ей как настоящей монархине.

Выпив, государь, согласно донесению французского посла, поссорился с «Романовной». Эту сцену Дашкова опустила, поставив на ее место другую:

«Я стояла за его (императора. — О. Е.) столом, в то время как он рассказывал австрийскому послу, графу Мерси, и прусскому министру, как в бытность его в Киле, в Голштинии, еще при жизни своего отца, ему поручено было изгнать богемцев из города; он взял эскадрон карабинеров и роту пехоты и в один миг очистил от них город… Я наклонилась над ним (Петром III. — О. Е.) и сказала ему тихо по-русски, что ему не следует рассказывать подобные вещи иностранным министрам и что если в Киле и были нищие цыгане, то их выгнала, вероятно, полиция, а не он, который к тому же был в то время совсем ребенком.

— Вы маленькая дурочка, — ответил он, — и всегда со мной спорите».

Анекдот с цыганами-богемцами зафиксирован разными современниками и рассказывался Петром III при разных обстоятельствах. Возможно, Дашкова сделала себя участницей расхожей сплетни. Но положим, государь повздорил с обеими сестрами в один вечер. Тогда добряку князю Дашкову пришлось расплачиваться за двух несдержанных на язык дам.

Ссоры между «Романовной» и ее царственным возлюбленным, конечно, не укрепляли положения Воронцовых. В любую минуту фаворитка из-за своей необузданной ревности могла потерять место. На этом фоне и произошла стычка Петра III с князем Дашковым. Он дулся на Елизавету Романовну, а вкупе и на ее родню, увидел плохо маршировавший полк, привязался к зятю фаворитки, оба вспылили, и князь лишился должности.

Происшествием не замедлила бы воспользоваться вывезенная из Голштинии родня императора, чтобы навредить клану Воронцовых. Поэтому семья Дашковой приняла живейшее участие в судьбе Михаила Ивановича. «Мои родители и я, — писала княгиня, — …решили, что безопаснее всего будет разъединить их [с императором] на некоторое время». «Еще не все послы были назначены к иностранным дворам с известием о восшествии на престол Петра III, и я попросила великого канцлера похлопотать о назначении мужа».

Здесь, как и во всей истории про ссору, княгиня ни словом не упомянула сестру. Однако в письме Александра Воронцова из Лондона добавлены недостающие сведения: «Вы обязаны своей сестре тем, что муж Ваш был послан в Константинополь». Сколько бы ни хлопотал дядя-канцлер, но без согласия государя дело бы не стронулось. После бурной перепалки мир Петра III с «Романовной» восстановился, и добросердечная толстуха попросила за зятя.

«Дашков, получив приказание ехать в Константинополь, тотчас же оставил Петербург», — продолжала наша героиня. Последнее утверждение не соответствует истине. Михаил Иванович покинул столицу только в середине весны. В одной из записок молодая императрица благодарила подругу и ее мужа за присланные конфеты, но замечала, что «во время поста сладкое не в ее вкусе». Следовательно, в марте Дашков еще не уехал. А вот к 21 апреля его уже не было в Петербурге: на день рождения императрицы в ее покоях накрыли «большой стол», за которым ни князь, ни княгиня не присутствовали — без супруга выезжать ко двору Екатерина Романовна не могла.

По традиции ей вообще следовало на время удалиться к матери мужа. Но Дашкова не хотела покидать город: «Одна мысль преследовала мое воображение и одушевляла какой-то вдохновенной верой, что революция недалека». И тут «Романовна», не осведомленная об идеях сестры, повела себя очень простодушно. «Она по Вашему желанию удержала Ваше отправление в Москву», — продолжал Александр Воронцов список обвинений. Стало быть, фаворитка снова похлопотала. Легко представить, как в роковые дни переворота Елизавета упрекала себя за доверчивость.

Задумаемся, почему Дашкова сдвинула время ссоры на середину января? И почему утверждала, что муж уехал немедленно? Согласно одной редакции мемуаров, Екатерина Романовна выступала инициатором отправки князя в Турцию: «Я в особенности настаивала на этом… Я страстно желала, чтобы мой муж был в это время за границей, чтобы в случае, если на меня обрушится несчастье, он не разделял бы его со мной». В другой редакции на отъезд Михаила Ивановича уговаривают приятели: «Или остаться в Петербурге и идти против царского гнева… или обречь себя добровольному изгнанию… Друзья советовали решиться на последнее; я со своей стороны, как ни велика была борьба с сердцем, не противоречила их мнению». «Я настаивала» и «я не противоречила» — разные вещи.

Кто же были эти друзья? Их имена отчасти перечислены Екатериной II, когда речь идет о собраниях на квартире Дашкова. Отчасти нашей героиней. Соединив оба списка, получим имена заговорщиков, во главе которых Дашкова позднее увидела себя. Орловы, Рославлевы, Ласунский, Пассек, Бредихин, Баскаков, Барятинский, Хитрово. До апреля они находились в контакте с Михаилом Ивановичем. И только после его отъезда наша героиня заменила мужа как хозяйка квартиры, на которой собирались недовольные.

В «Записках» Екатерины Романовны остался намек на реальное время разлуки с супругом. «Я виделась с ними довольно редко, — писала она о друзьях мужа, — и то случайно, до апреля месяца, когда я нашла нужным узнать настроение войск и петербургского общества». А что же раньше? Раньше этим был занят Михаил Иванович. Когда он уехал, возникла естественная пауза в отношениях с «друзьями», ведь молодые офицеры не могли посещать княгиню, как прежде посещали своего товарища — это выглядело неприлично.

Сдвигая в мемуарах время ссоры с императором и отъезд мужа из столицы на середину января, наша героиня скрадывала сопричастность супруга к заговору и на очень раннем этапе заменяла его собой во главе «фракции». Перед нами сюжетный ход, отдающий лавры устроительницы мятежа в одни руки.

В любом случае Дашков ждал переворота со дня на день, с недели на неделю, поэтому не спешил покидать Россию: «Князь путешествовал мешкотно, остановился в Москве и проводил свою мать до Троицкого, лежавшего по дороге в Киев, где он находился еще в начале июля».

Судьба князя Дашкова трагична — он умер раньше, чем успел показать себя. А то немногое, что собирался сделать, привычно ассоциируется с именем его жены. Присвоение — метод, которым мемуаристы примиряются с прошлым.

А как же слова княгини о грустных годах, проведенных без мужа? Беречь в памяти для себя и рассказывать читателям — разные вещи. Брак Дашковой нельзя назвать в полной мере счастливым. В письме ирландской подруге миссис Кэтрин Гамильтон 1804 года наша героиня признавалась: «Я действительно была добровольной рабой воли своего мужа… Одно самолюбие одушевляло мое сердце — желание беспредельной любви моего мужа… Я знаю только два предмета, которые были способны воспламенить мои бурные инстинкты… неверность мужа и грязные пятна на светлой короне Екатерины II».