Эхо в тумане - Страница 5

Напрягая слух, политрук уловил звуки, напоминавшие томную, тоскливую мелодию.

— Улавливаешь? Губная гармошка. Порядок…

Кургин был доволен. Играют: значит, не опасаются.

Тем временем Иваницкий и Лобода шестом прощупали дно реки. Глубина оказалась разная: у левого берега — два с половиной, а то и три метра, у правого — отмель. Подрагивая плечами, чтоб согреться, лейтенант Лобода уже объяснял:

— Если хорошенько оттолкнуться, то нырнуть не успеешь, как течение тебя вынесет на мелководье, а там — еще толчок… Дно, ребята, каменистое, но скользкое.

Слушая нехитрую инструкцию командира взвода, политрук вмешался:

— Вы ничего не сказали о сапогах. Их можно использовать как поплавки.

— Верно, товарищ политрук. Учтем.

Идея с сапогами-поплавками очень древняя. Отец Колосова участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве. На пути наступающих неожиданно оказалась речка. И неширокая вроде — сажени четыре, — а глубина достаточная, чтоб захлебнуться. Как на беду, добрая половина пластунов, которыми командовал прапорщик Антон Колосов, не умела плавать. И вот тогда кто-то из солдат надоумил снять сапоги и набить их сухим сеном. Благо рядом — луга, а на лугах — копенки. Пластуны, подвязав набитые сеном сапоги, дружно форсировали речку — помогли русской коннице ударом с тыла…

Здесь, у реки, сена не оказалось, и сапоги набили влажной от росы травой.

Кургин и в третий раз вошел в реку. За ним начал переправляться взвод сержанта Лукашевича.

Пригибаясь под тяжестью груза, бойцы осторожно ступали в воду, и стремительное течение сносило их на отмель. С берега политрук следил за переправой, присматриваясь к людям. Ловко плыл пулеметчик Аршинов, за ним старался не отставать Ямпольский. Вот показалась белобрысая голова Сурика. Боец почему-то без пилотки. Меломедов и Шилов работали вдвоем. Шилов то и дело нырял, толкая головой Меломедова. А тот с округленными — не иначе как от страха — глазами беспомощно хватал воздух.

«Да он же не умеет плавать! — мелькнула тревожная догадка. — Вот тебе и спортсмен!» Плавал Меломедов неважно, зато — политрук в этом уже убедился — отлично стрелял из пулемета. А с Шиловым, который сейчас его спасал, они познакомились только вчера вечером. Течение вынесло бойцов на песчаную отмель. Меломедов, держась за Шилова, тяжело брел к берегу.

Проследив еще, как справляются с потоком Забродин и Пятак, политрук отошел от реки, прислушался. Река, омывая валуны, издавала шум водопада. «Проводник, наверное, это учел», — подумал с благодарностью и вспомнил его сильные руки лесоруба. Как легко ударил он финкой по ветке, сделав зазубринку, словно мотылька нарисовал.

Своей очереди дожидался взвод Иваницкого, и политрук уже в насквозь мокрых сапогах направился вверх по мелкорослому осиннику. Маскироваться ребята умели. Он заметил их, когда чуть было кому-то не наступил на ноги. Бойцы лежали голова к голове. О чем-то шептались, политрук лег рядом с Иваницким.

— Готовы?

— Готовимся, товарищ политрук.

По строгим, сосредоточенным лицам политрук догадался: он прервал какой-то важный разговор.

«Нашли место, — подумал было с упреком. — В ста метрах — немецкий сторожевой пост, в лесу — ночевка: батальон, но, может, и полк. А здесь лейтенант Иваницкий устраивает собрание».

— О чем толкуете?

— О главном, товарищ политрук, — ответил Иваницкий. — О поведении при переправе. Решили: если тонешь, тони молча, но не выдавай отряд.

— И товарищи с этим согласны? — спросил политрук.

— Да.

— Похвально. Но умирать нам нельзя. Нас ждут с победой.

Казалось неправдоподобным, что лейтенант Иваницкий, такой веселый и жизнерадостный, с румянцем во всю щеку, мог произнести слова о смерти. Уж кто-кто, а он со своими бойцами не оплошает. Его комсомольцы, мокрые, продрогшие, лежали плечо к плечу.

Комсорг Арсен, сын партийного работника из Армении, шепнул политруку:

— Комсомольцы решили правильно. Мало ли что может случиться…

Он говорил, а сам слушал тишину, хрупкую, как стекло, и ненадежную, как подгнившее дерево.

— Верно, случиться может всякое. На то и война, — поддержал его политрук. — Важно, вы свою задачу понимаете… А сейчас — к реке.

Привычно нагибаясь, он первым спустился к холодной, дымящейся воде.

У переправы дежурила четверка из управления: тонкий, как былинка, Кирей, не по возрасту солидный Давыденко, спокойный до сонливости Тюлев и… кто же еще? Четвертого на берегу не оказалось.

— Почему втроем?

— Четвертый — Сатаров, он там вот… — Давыденко показал на серое пятно противоположного берега.

По тревожным глазам бойца политрук догадался: с Сатаровым что-то стряслось. А что?

— Докладывайте.

— Он, товарищ политрук, ранен, — вместо Давыденко признался Тюлев.

На противоположном берегу туман лежал пластами, как старая вата. Где-то там Сатаров…

— Когда он ранен?

— Вчера вечером.

«Что за чушь?» Вчера вечером он посылал его в штаб за почтой.

— Его, товарищ политрук, осколком в такое место… Теперь долго не будет садиться.

Тюлев говорил, а глазами зорко следил за переправой.

— Почему же он не доложил вчера?

— Это же Сатаров, — усмехнулся Тюлев и вяло, как вытащенный на берег сом, пошевелил толстыми губами.

Но вот Тюлев замер. Ему показалось, что боец, плывший с ручным пулеметом, не вынырнул. Секунда — и Кирей уже был в воде, толкая к берегу оплошавшего пулеметчика. В испуганном, бледном до синевы пулеметчике политрук узнал Языкина из взвода Амирханова. Боец крепкий, плавать умеет, и все же воды нахлебался. Да и как не нахлебаться, когда, кроме пулемета, в вещмешке четыре диска с патронами, гранаты, продукты.

Не прекращая наблюдения за переправой Тюлев вернулся к прерванному разговору:

— Он, товарищ политрук, опасается, что ему не дадут повоевать по-настоящему…

Подошел Давыденко, мокрый, сосредоточенный. По его напряженно вытянутому лицу было видно, он что-то хочет сказать, но не решается.

— Что у вас, товарищ Давыденко?

— Зудин вам, товарищ политрук, докладывал?

— О чем?

— О ящике. Его радист, ну как его, Шумейко, ящик утопил.

— Как это… утопил? Где?

Давыденко вытянул руки, молча показал. Там кто-то плыл, как плавают бобры, когда строят плотину.

— Вы искали?

— Ящик? Так точно. Ныряли. И я. И вот — Кирей.

Невозмутимость, с которой докладывал боец, раздражала.

— Да понимаете ли вы, что в этом ящике радиостанция? Радиостанция!

— Мы… Все дно обшарили. До самого поворота… Быстрое течение, товарищ политрук. А за поворотом — немцы.

Да, за изгибом реки, на больших валунах — вражеский пост. Не будь спасительного тумана, немцы выкосили бы весь отряд. Счастье наше, что не догадываются, уверены, никого поблизости.

«Ах, туман, туман!.. Если представить, что есть бог, то пазуха бога — вся из тумана…» — Политруку отчего-то пришла на ум эта несуразная мысль. А перед глазами стоял маленький, с острым подбородком боец Шумейко, его детское, в конопатинках лицо было бледное и жалкое: Шумейко о чем-то канючил… О чем же? Ах, да! Об овчарке Зудина. «Такая умная собака. Даже рацию носит…» Доносились.

Потеря для отряда была ощутимой. Политрук стал припоминать: кто нес передатчик, а кто — приемник: если утопили приемник, то ни к чему и передатчик, а если передатчик, то приемник остался без запасных батарей. «Шуя, Шуя — коварная речка…» Политрук поспешно снял сапоги, на брюках развязал тесемки, носки, засунул в карман, в плащ-палатку завернул полевую сумку с картой и по скользким мокрым камням спустился к воде.

— Товарищ политрук, тут сразу яма, — по праву дежурного предупредил Давыденко.

Вода, студеная, тяжелая, обручем сдавила тело. Набрав полные легкие воздуха и остановив дыхание, политрук оттолкнулся от берега и сразу же почувствовал, как быстрое течение кинуло его на стремнину, потянуло ко дну.

«А как же ребята с двухпудовым грузом?»

После переправы отряд сосредоточивался на островке — небольшой торфянистой возвышенности. Здесь росли осинки и березки, люди шли, и кусты качались вместе с торфяником. Лежать было сыро, но после купели ноги сами подкашивались, и бойцы падали в мягкий, пропитанный водою мох.