Эхо в тумане - Страница 3

Теперь, когда от Баренцева до Черного моря простирался фронт, появилось новое чувство: уже не за горами крещение огнем, и ему, коммунисту, к этому крещению надо быть готовым. Когда Василия Колосова спрашивали, где он вступил в партию, он отвечал: «В Ленинграде. Накануне войны».

— Командиры взводов, ко мне!

Подбежавшие лейтенанты Иваницкий и Лобода бойко доложили и тут же удивленно переглянулись: что — их только двое? Был еще старшина из штаба полка. Это он привез обмундирование, оружие и боеприпасы. Кряжистый, уже в летах, судя по выправке, недавно надевший военную форму, он объяснил:

— Двух других командиров взводов, товарищ лейтенант, накрыло миной. Начальник штаба велел доложить: замены не будет, — вручил Кургину список личного состава рейдового отряда.

Под высокими соснами выстроились четыре взвода и отделение управления. Кроме двух лейтенантов, угодивших под вражескую мину, не хватало еще и четверых бойцов: то ли они не нашли место сбора, то ли стали добычей немецких снайперов.

Командир и политрук обходили строй, пристально всматривались в совсем еще мальчишеские лица. Перед отделением управления Кургин глазами пробежал список.

— Старшина Петраков.

— Я.

— Принять отделение.

Около лейтенантов задерживаться не стал: он их знал по роте. Командиром третьего взвода назначил сержанта Лукашевича. Предварительно спросил, указав на медаль «За отвагу»:

— За что?

— Выносил раненых.

— Санитар?

— Пулеметчик.

Командиром четвертого взвода стал плотный и темный, как мулат, сержант Амирханов, серьезно занимавшийся до войны вольной борьбой.

На северо-западе все еще горела заря. Кургин показал в ее сторону, как бы призывая прислушаться. Из-за озера постреливали снайперы, будто ломали сухой валежник.

— Больных и раненых прошу выйти из строя.

Шеренга не шелохнулась.

— Не умеющие плавать…

Люди стояли как деревья.

— Ну что ж, — удовлетворенно произнес командир, скрипнув новыми ремнями портупеи. — Слушай боевой приказ.

И Кургин пункт за пунктом, будто по тексту, изложил задачу. Он не скрывал, что дело не из легких, слабым — не под силу.

Политрук следил за выражением лиц, и хотя под сумрачными соснами разглядеть их было трудно, он видел глаза, внимательные и строгие, они вселяли уверенность.

Ровно, как на учебном занятии, звучал голос командира:

— …С собой взять Гранаты и патроны — боекомплект плюс диски к пулеметам. Сухой паек на трое суток… Вопросы?

Строй молчал, как бы обдумывая важность момента. Вопросы, конечно, были, но на них не смогли бы ответить даже те, кто подписывал приказ на рейд.

— Прошу, комиссар, — жестом руки показал Кургин и сделал шаг назад, чтобы политрук был виден всему строю.

Сказать хотелось многое. В отряде почти двести человек, и добрая половина — люди новые. Утром бой в отрыве от полка… А что они, эти люди? Что могут, особенно там, за линией фронта? И он спросил:

— Членов и кандидатов ВКПб) прошу поднять руку.

Ни одной руки. И политрук шепнул командиру:

— Значит, нас, коммунистов, двое.

Кургин смущенно ответил:

— Я, комиссар, еще комсомолец.

А политрук опять обращался к строю:

— Комсомольцы есть?

Лес рук. И политрук понял не столько рассудком, сколько сердцем: за всех этих ребят отныне отвечает он и перед партией, и перед своей совестью. Просматривая список, он сделал для себя еще одно открытие: они с командиром, оказывается, старше всех по возрасту — им по двадцать два года. Даже Иваницкий и Лобода моложе на год. Невольно вспомнились слова отца: «На войне бьют не по годам, а по ребрам…»

Просто так отец не сказал бы, уж он-то две войны сломал, всю гражданскую прошел от Самары до Владивостока…

Для связи полк выделил рацию: коротковолновый приемник и передатчик.

— Проверь, — распорядился Кургин. И политрук попросил радистов Зудина и Шумейко настроиться на волну полка.

Рация помещалась в двух вещмешках: приемник был у долговязого бритоголового Ивана Зудина, передатчик — у маленького, с выпученными глазами Павла Шумейко.

— Наш позывной?

— «Сосенка».

— Позывной полка?

— «Лес». Элементарно, товарищ политрук, — объяснял Зудин, почесывая искусанную комарами голову. — Мы ловим даже Москву.

В его словах послышалось: вот у нас какая техника!

— Вы ловите «Лес».

Зудин шевельнул ручку настройки, и тут же близкий голос ответил.

— «Цоценка», я — «Лец»…

Слушая полкового радиста, политрук про себя отметил: «Ну и говорок!» Полковая рация уже несла свою службу. Политрука радовало, что рация универсальна — при случае можно принимать сводки Совинформбюро, — но огорчало, что на болотах тяжела. Можно было только гадать, как хрупкий с виду боец Шумейко понесет передатчик, у него еще и винтовка, а к винтовке — патроны. Запасные батареи — тоже у него.

— Донесете?

— А то как же, товарищ политрук, — улыбнулся Шумейко. — Если что, поможет Барс.

— Барс?

— Собака Ивана Зудина!

Политрук не сразу обратил внимание, что под сосной лежала овчарка. Она слегка шевелила ушами, слушала говор и как будто понимала, о чем речь.

— Откуда она у вас?

— Прибежала. Из дому.

Подошел Курган, строго взглянул на овчарку и тоном, не терпящим возражения, приказал собаку отправить в расположение полка.

— Товарищ лейтенант! Барс, он понятливый… Если что, будет как немой…

— Товарищ боец!

Зудин тяжело вздохнул, взял собаку за ошейник и увел ее в хозвзвод, поближе к кухне. А Шумейко, приспосабливая к вещмешку плащ-палатку, говорил, ни к кому не обращаясь:

— Барс, он бежал за поездом целых двести километров… От самого Олонца… Он сильный… И рацию носит, даже по болоту. Сам видел…

Отделение управления — тридцать два человека — для рейдового отряда почти в двести штыков довольно многочисленное, и политрук уже было подумал, что командир просчитался. Разъяснил старшина Петраков.

К месту и не к месту, подмигивая левым глазом — следствие контузии, он говорил:

— Это, собственно, резерв. Смотрите, кто сюда подобран: Новопашин и Жумабеков — борцы, Екимов, Черняков, Шарон, Давыденко — тоже сильные ребята… Ну, еще кто? Скоков, ваш ординарец Сатаров, Волков, Бугаев — бегуны. А чего стоят Чивадзе и Борташевич! Эти владеют холодным оружием, вы бы видели! Я уже не говорю о Шинкевиче и Мурадяне, о Беленьком и Ледкове. Помните, товарищ политрук, как они в городе Пушкине еще до войны в комбинированной эстафете главный приз взяли? Правда, в группе есть и больно мелкие, Карпец, Тюлеа, Тонконог. Да и Прискоков ростом не вышел. Ненамного крупнее Кирей. Зато он плавает, как бобер. А на водных местах, товарищ политрук, без толковых пловцов — гибель. Вот я не знаю только, на что способны Гулин, Хефлинг, Семаго, Лунгу. Они в полку неделю.

— О товарище Хефлинге мне кое-что известно, — ответил политрук, пораженный осведомленностью старшины. — Эрик Хефлинг — сын немецкого коммуниста, убитого фашистами.

— А как же он, Эрик этот, оказался здесь?

— Там ему нельзя было оставаться, и друзья его переправили к нам. Он член Коммунистического союза молодежи Германии. Словом, как и вы, комсомолец… Его нам прислал штаб армии. Поэтому не сомневайтесь, Хефлинг — товарищ надежный.

Чувствовалось, именно этой подробности Петракову как раз и не хватало. Тут же пришлось убедиться, что старшина изучал не только подчиненных.

— Товарищ политрук, — обратился он к Колосову, — свой партийный билет вы оставляете в штабе?

Колосов приложил руку к карману гимнастерки.

— Вот он, со мной.

— Это сейчас. А в рейде?

Вопрос, конечно, был не праздный. Политрук скорее почувствовал, чем понял, что от того, каким будет ответ, такое будет отношение Петракова, да и других; комсомольцев к нему, единственному в отряде коммунисту.

— Я, товарищ Петраков, свой партийный билет всегда ношу с собой. — И уточнил: — Если, сами понимаете, не будет на то особого распоряжения.