Эхо фронтовых радиограмм
(Воспоминания защитника Ленинграда) - Страница 17

Через некоторое время рота и штаб укрепрайона из Рыбацкого перебазировались в землянки, возведенные вдоль реки Славянки, недалеко от станции Петрославянка. Это были хорошо оборудованные укрепленные пункты под землей с накатами из бревен, мы их называли «землянками», одну из которых заняли под радиостанцию. К этому времени у нас уже появились более мощные радиостанции — РБ (рация батальонная), 71ТК (танковая), обслуживание их усложнилось, но зато связь стала более устойчивой и надежной.

Началось наше обустройство на новом месте. Мне, как «строителю» (хотя я проучился и строительном техникуме три года — 3 курса из 4-х), поручили «построить» уборную-сортир. что было немаловажной деталью нашего быта. Война войной, а естественное дело надо было где-то справлять. Практика показывала, что если этот вопрос не упорядочить, то при огромном скоплении людей можно было наблюдать довольно неприглядную картину.

Сегодня, когда мы собираемся на ветеранских встречах, с хохотом вспоминается «строительство» сортира на фронте. Как вы понимаете, ни инструмента, ни материалов для «строительства» не было. С большим трудом собрал в округе кое-какой материал, остатки ящиков от снарядов, ржавую жесть, рваные куски рубероида. Все это в осажденном городе было страшным дефицитом, так как шло на отопление землянок.

Из инструментов каким-то образом был найден топор. Над траншеей положили две доски и на них соорудили «туалет» размером метр на метр и высотой метра полтора. Сначала все радостно одобрили «стройку» и тут же обновили, но затем этот «туалет» превратился в объект шуток и насмешек. Дело в том, что «сооружение» было весьма непрочным, и если снаряд разрывался где-то в 100 метрах, оно или заваливалось на бок или оголялась одна из сторон. Много раз я пытался восстановить его, но потом это надоело, и я закрепил только несколько досок вверху так, чтобы можно было спрятать голову «посетителя».

Прошу извинить меня, но я еще долго буду обращаться к теме голода, так как он преследовал нас долго, до Пскова и вступления в Эстонию. Сейчас же, в землянках на реке Славянка, наши мысли вертелись вокруг еды, так как пайка не хватало, а блокадная зима давала о себе знать. Иногда были и радостные моменты, это когда доводилось дежурить на кухне рабочим, можно было есть до отвала. И вот тогда уж супов, каш, хлеба и другой пищи столько съедалось, что живот выпирал из брюк. Уже ничего не лезет в рот, а есть все равно хочется. Это трудно понять человеку, не испытавшему голода, но поверьте, я до сих пор помню это чувство, непрестанно точившее мозг. Естественно, что наши умы, кроме работы были заняты поисками дополнительной пищи. В условиях блокады города добыть каким-либо способом даже самые простейшие продукты и в самом минимальном размере было невозможно. Поэтому в весенне-летне-осенний период дополнением к пайку был «подножий корм», как мы его называли. Это, в основном, травы, кое-как обработанные на костре или в печке-буржуйке.

Воровать в армии строго-настрого было запрещено, и факты эти сурово карались. Но «голод не тетка» и, конечно, мы добывали кое-что незаконным путем. Неподалеку, через маленькую реку Славянку в 1,5–2 метра глубиной, находилось поле капусты. По вечерам и ночью мы перебирались на ту сторону речки, отламывали листья капустных кочанов так, чтобы не было заметно кражи и из этих листьев готовили себе «щи». Поле капусты охранялось гражданскими сторожами, поэтому уворовать капустные листья было делом довольно сложным: несколько человек устраивали бдительное наблюдение за сторожами, а один или два человека в это время перебирались по-пластунски на другой берег и незаметно отламывали листья. К тому же нельзя было оставлять следов воровства, иначе — скандал, администрация огорода пожалуется командованию, и тогда нам несдобровать!

Анекдотичный случай произошел с нашим радистом Андреевым. Кухня роты располагалась в 1,5–2 километрах от наших землянок, в которых мы жили, к тому времени мы уже занимали две землянки, где находились рации. Путь к кухне пролегал по вздыбленной снарядами территории, где раньше стояли рабочие деревянные бараки, а рядом с ними — огромные выносные туалеты. Бараки и туалеты снесли и использовали на дрова, устройство блиндажей и землянок, а ямы с нечистотами остались, обросли травой, покрылись сверху мусором. В один из темных вечеров мы собрали котелки, вручили Андрееву и отправили его за ужином для всех проживающих в землянках. Получив от Пашки-повара в котелки кашу, Андреев возвращался обратно, и надо же такому случиться, — угодил в яму с нечистотами, еле из нее выбрался, потерял несколько котелков, а сам по уши в дерьме прибыл к нам. От него несло за версту. Несмотря на довольно прохладную погоду, он всю свою одежду снес в речку, притопил ее для отмачивания. К себе на рацию мы его не пустили, и он ночью, завернутый голяком в плащ-палатку, мучился в заброшенной, полуразрушенной землянке. Рано утром, бедняга, долго возился в речке, отмывал и выполаскивал свою одежду, расстелил ее на траве для сушки, а сам все-таки вломился в нашу землянку и спрятался под плащ-палатку. Запах сразу выдал его присутствие в землянке.

Несмотря на блокаду города, к нам на Ленинградский фронт с Большой земли начало поступать пополнение. Прибыло оно и в нашу роту — молодые девушки из Вологодской, Ивановской, Владимирской, Горьковской и других областей. Кое-как их обучили там, на Большой земле, специальностям связисток и они пополнили почти все взводы, кроме радистов, так что мы оставались чисто мужским взводом. Однако находясь в одной части, конечно, общались с бойцами всех взводов. Вновь прибывшие девушки иногда и по делу и без дела наведывались к нам на «эфир», как именовали наши землянки.

Так вот, в тот день, когда Андреев согревался голым под плащ-палаткой, а все его обмундирование сушилось на берегу Славянки, к нам по каким-то делам заявились несколько связисток. Среди них была Наташа, уже побывавшая раньше на фронте и уже «обстрелянная». Зайдя в землянку, Наташа завертела головой, потянула носом воздух и изрекла: «Мальчики, что-то у вас в доме не тот аромат?» Мы, конечно, не стали рассказывать о «приключениях» Андреева, но он сам просунул голову из-под плащ-палатки и изрек: «А у вас разве не бывает этого аромата?» Боевая и веселая Наташа звонко засмеялась и сказала: «Бывает, мальчики, если кто-либо выпустит втихаря!» Хохот покатился по землянке и пошли шутки- прибаутки! Жизнь продолжается.

Мы, радисты, с интересом рассматривали Наташу. Это была девушка среднего роста, стройная, светлые волосы, но особенно нас восхищала ее одежда — на ней была ладно сшитая гимнастерка, новая пилотка, короткая юбка, новый офицерский ремень и на боку — кобура с пистолетом «ТТ». Подробности ее фронтовой жизни мы не знали, но по какому-то праву ей было разрешено ношение пистолета, в то время как в роте такое оружие имели только офицеры. Ремень был затянут до предела, поэтому талию девушки, казалось, можно было обхватить пальцами.

Андреев же был тощ и высокого роста, тоже — светлые волосы, плотно примятые на голове, и когда он лежал на нарах, укрывшись плащ-палаткой, сверху вырисовывался его костлявый силуэт.

Зрелище было любопытное: в тесной землянке сидят в уголке принаряженные девушки, в другом углу — рация и мы, радисты, с наушниками на голове, а в «постели» лежит тощий Андреев! Кстати, ему почему-то всегда не везло: часто попадал в невинные истории, за что получал наряды вне очереди, со многими своими товарищами переругался. На лице его всегда была кислая гримаса, а смеялся он редко и как-то кисло.

Андреева я встретил в 60-х годах (он работал крановщиком на мощном, 25-тонном строительном кране). Мы обнялись, поприветствовали друг друга, вспомнили дела давно минувших лет. Он рассказал, что живет хорошо, есть семья, давно работает крановщиком, специальность освоил в совершенстве, заработок весьма высокий. Кроме заработка по основной работе, бывает «халтура». «И тогда, образно говоря, деньги стелют под гусеницы крана», — сказал Андреев. Я это тоже хорошо знал, ибо всю жизнь занимался строительством, ценность 25-тонного крана в любых ситуациях была высокой.