Его секретарша (СИ) - Страница 8

В первые моменты пребывания казалось, что здесь слишком тепло и влажно, но потом легкие привыкали.

Полы в помещении были выложены не скользкой плиткой, которой грешат аквапарки, а особой террасной доской. С противоположной бару стороны, на песке, завезенном с Мальдивских островов, стояли лежаки. Несколько пальм в кадках и затерявшееся среди листвы кресло-гамак завершали интригующий интерьер, позволяя получать от пребывания в зоне бассейна полноценный отдых. Когда-то этот бассейн создавали по желанию жены Амиры — она мечтала о Мальдивах у себя дома.

Только сейчас релакс можно было получить, лишь залив в себя бутылку хорошего виски или коньяка.

Облонский сбросил халат и с разбега нырнул в теплую воду бассейна. Сделав несколько кругов, понял, что сегодня это его не удовлетворит, и выбрался на террасное покрытие.

Так было каждый раз, когда он посещал благотворительные фестивали. Горящие отчаянием и надеждой взгляды пришедших на встречу взрослых людей, которые верили в чудо. Дрожащие руки, подсовывающие ему папки с историями болезни… Когда-то он тоже был таким отчаявшимся. У него также дрожали руки, когда совал историю болезни очередному врачу. И каждый раз его взгляд горел отчаянием и надеждой. И взгляд жены Амиры тоже горел. Тогда они не знали — чудес не бывает. Болезнь беспощадна.

Самое страшное — видеть, как в глазах близких людей угасает даже отчаяние. Амира не смогла пережить. Эмигрировала в другую страну. Он ее не винил. Жена имела право начать все сначала — создать другую семью, родить еще ребенка. Она не понимала — от воспоминаний не убежать. Они внутри.

Ему после смерти дочери было проще одному. Видеть каждый день того, кто винил себя так же, как и он сам, было бы невыносимо.

Облонский подхватил ожидающее его на лежаке полотенце и вытер стекающие по волосам и мощной груди капли воды. Ноги сами собой понесли к бару.

Он достал бутылку французского коньяка. Открыл и медленно налил жидкость в бокал на короткой ножке до самых краев. Едва успел отхлебнуть половину порции, как завибрировал сотовый телефон на лежаке.

— Ну, кто еще? — устало выдохнул Облонский и взглянул на экран. Ирина. Что ей нужно? Знает же, что по правилам звонит только он.

— Да, Ириш, — отпил еще глоток коньяка и даже не поморщился.

— Вова, у тебя появилась другая? — дрожащий голос любовницы заставил его удивленно приподнять бровь.

— С чего ты взяла?

— Ты не позвал меня на фестиваль… Вместо этого взял с собой какую-то девчонку! Мне Мирослава доложила…

Мирослава. Ясно. Пассия Абрамова насплетничала.

— Ир, эта девчонка — моя новая секретарша. Я брал ее на фестиваль, чтобы посмотреть, подойдет ли она для работы.

— И что? Насмотрелся? — ее голос зазвенел обидой в ушах, заставив поморщиться. — Теперь будешь любоваться ею каждое утро в своей приемной?

— Ир, ты забываешься. У нас уговор — никаких обязательств. Будешь перегибать палку, отношения прекратятся.

— Но ведь… мы встречаемся уже полгода! Неужели я не имею права даже позвонить тебе?

— Я тебе ничего не обещал. Не звони мне больше. Если будет нужно, я позвоню тебе сам.

Обрубил ее звенящий голос на полуслове и опрокинул в себя остатки коньяка. Плевать. На всех сейчас плевать.

Натянул на еще влажное после бассейна тело халат, подхватил бутылку и бокал на короткой ножке, и медленно двинулся в гостиную.

Вставил диск в дисковод домашнего кинотеатра и налил себе еще коньяка.

Видеозаписи его прошлой семейной жизни в одном фильме. После смерти Даши он попросил одного мастера создать из обрывочных видео фильм о ее короткой жизни. Фильм назвали «Пять лет счастья». Те пять лет семейной жизни действительно были пятью годами счастья.

— Давай, доченька, посмейся хотя бы на экране, — прикусив кулак, отхлебнул коньяк прямо из горлышка бутылки он. — Оживи хотя бы ненадолго. Покажи папе, какая ты красавица…

На большом экране замелькали кадры. Вот она совсем маленькая. Амира держит ее на руках. Вот ей годик, и она задувает свечи… вот смеется в два, бегая по комнате от деда Мороза, приглашенного по заказу родителей.

Вот Даше три, и она уверенно листает любимую детскую книжку с картинками за столом.

Четыре — шумный детский день рождения. Даша выглядит, как принцесса. Длинные темные волосы собраны в прическу, на голове диадема, украшенная россыпью драгоценных камней, а пышное розовое платье так объемно, что Даше приходится поддерживать его маленькими ручками. Амира смеется, дети играют с подаренными Даше игрушками.

Пять — последний день рождения. За два дня до первого приступа. В тот вечер они еще не знали. Для Даши заказали настоящий салют, и ее восторгу не было предела.

И последние кадры — Даша убегает от него по усыпанной осенними листьями дорожке в немецкой клинике. Маленькая, счастливая. Длинные темные волосы собраны в высокий хвостик, ручки засунуты в карманы маленькой красной курточки, а на ножках красивые красные сапожки, которые она выпросила накануне в торговом центре. Тогда у Даши еще были волосы… Снимала Амира, это был единственный кадр в фильме, на который попал он сам.

«Папочка, а ты купишь мне самолет?»

«Купишь самолет?»

Веселый смех.

«Купишь, папа? Ну, скажи, что купишь…»

А он, сжимая в трясущихся руках папку с результатами обследования судорожно соображает, к кому можно обратиться еще. Чтобы спасти.

— Куплю… конечно, куплю… — давясь коньяком, всхлипнул Облонский.

Экран телевизора давно померк, а он все сидел, уставившись в пол. Дашу не смогли спасти. Никакие деньги не смогли купить ее жизнь. Биться со смертью было бесполезно.

Помогая похожим на него родителям, он думал, что таким образом сможет вылечить свою душу от горя. Но душа продолжала гореть в аду. У нее не было шанса на спасение. Потому что от себя не спастись. Он не знал, как спасается Амира там, в другой стране. А позвонить ей не мог. Ведь поклялся, что больше никогда ей не позвонит. Чтобы не бередить. Вместе больнее, чем врозь.

А Ира со своей глупой ревностью никак не может понять — на него нельзя возлагать надежды. Облонский никогда больше не заведет серьезных отношений. С него достаточно одного ада. На второй такой ад он не подпишется.



Все воскресенье у меня болела голова. И не от коньяка, нет. Она взрывалась от размышлений на тему Волкова. Что он сделает со мной, когда найдет? Я знала его слишком хорошо. Он ни за что не спустит мне с рук очередной побег и собственное унижение.

Этой ночью мы ночевали втроем — Надя поругалась со своим Серегой из-за нашей веселой вечеринки в баре и не поехала в общагу. Полночи мы ее успокаивали, а потом она до самого утра переписывалась с Серегой в ванной комнате. В пять утра Надя выбралась из ванной и громко объявила, что все мужики сволочи. Мы с Жаннеттой, несмотря на сонное состояние, не могли не согласиться с ее утверждением.

Сейчас Надя крепко спала, свернувшись калачиком в углу дивана и не обращала внимания на работающий телевизор. Жаннетта утопала в пенной ванне, пытаясь снять похмелье.

Я же, устроившись в потертом кресле, листала новостную ленту в телефоне и старалась не думать про Волкова.

Сотовый телефон внезапно завибрировал вызовом от мачехи.

Я вздрогнула. Началось…

— Маша, ты, где пропадаешь? — без приветствия затараторила на цыганский манер Тамара. — Месяц дома носа не показываешь! Разве так можно?

Тамару я не любила. Не было в ней ничего доброго, только жажда наживы мерцала в почти черных глазах. Именно Тамара отчаянно настаивала на знакомстве с Волковым — она хорошо дружила с его родной матерью. Вот и меня решила поскорее выжить из дома, чтобы переделать мамин зимний сад на первом этаже в мини-кондитерскую для своих тортов.

Пока я жила в доме, билась за мамин сад не на жизнь, а на смерть. Мне казалось, если сад убрать, она окончательно от нас уйдет. А пока я ухаживаю за ее цветами, она незримо рядом.