Эго и Архетип (ЛП) - Страница 3

У детей, как и у первобытной личности, эго идентифицируется с архе­типической психикой и внешним миром. У первобытных личностей абсо­лютно отсутствует различие между внутренним и внешним. Первобытные личности привлекают цивилизованное сознание своей связью с природой и гармонической включенностью в жизненный процесс. Но первобытные люди являются дикарями, они подвержены тем же ошибкам инфляции, что и дети. Образ первозданной личности вызывает чувство острой тоски у со­временного человека, отчужденного от истоков смысла жизни. Этим объя­сняется привлекательность концепции "благородного дикаря" у Руссо и в бо­лее поздних работах, отражающих ностальгию современного сознания по утраченной мистической связи с природой. Это одна сторона, но сущест­вует и другая, негативная сторона. Реальная жизнь первобытного человека связана с грязью, она унизительна и проникнута чувством страха. Мы и на мгновение не захотели бы оказаться в такой реальности. Так что лишь пер­вобытный символизм и составляет предмет нашей ностальгии.

Оглядываясь на наши психологические истоки, мы обнаруживаем в них двойственный смысл: во-первых, мы видим в них состояние блаженства, це­лостности, единства с природой и богами; во-вторых, по нашим сознатель­ным, человеческим меркам, соотнесенным с пространственно-временной реальностью, наши психологические истоки отражают состояние инфляции: безответственности, необузданной похоти, высокомерия и грубой чувст­венности. Для взрослого человека основная проблема заключается в том, как достигнуть единства с природой и богами, с которых начинается жизнь ребенка, без того, чтобы впасть в инфляцию отождествления с ними.

Такая постановка вопроса справедлива и для проблемы воспитания детей. Каким образом можно эффективно помочь ребенку освободиться от состо­яния инфляции и сформировать реалистическое, ответственное представ­ление о его отношении к миру, сохраняя при этом живую связь с архетипи­ческой психикой, которая необходима, чтобы сделать его личность сильной и жизнерадостной? Проблема состоит в том, чтобы сохранить целостность оси эго-Самость, разрушая при этом идентификацию эго с Самостью. Этот вопрос лежит в основе всех споров о взаимосвязи между снисходительностью и строгостью в воспитании детей.

Снисходительность заключает в себе терпимость и поощряет спонтан­ность ребенка и его связь со своим врожденным источником жизненной энергии. В то же время она поддерживает инфляцию ребенка, которая не соответствует реальным требованиям внешней жизни. С Другой стороны, строгость подчеркивает необходимость жесткого ограничения поведения, способствует разрушению идентичности эго и Самости и достаточно ус­пешно преодолевает инфляцию. В то же время строгость нередко приводит к нарушению жизненно необходимой связи между развивающимся эго и его корнями в бессознательном. Между строгостью и снисходительностью не существует выбора – они составляют пару противоположностей и долж­ны совместно действовать.

Ребенок буквально воспринимает себя как центр мироздания. На началь­ной стадии мать удовлетворяет этому требованию; поэтому вначале такое от­ношение поощряет в ребенке чувство, что его желание является вселенским повелением, и только так, а не иначе, и должно быть. При отсутствии постоян­ной и безоговорочной готовности матери удовлетворять эту потребность ре­бенка он не способен психологически развиваться. Тем не менее, проходит немного времени, и мир неизбежно начинает отвергать требования ребенка. На этой стадии начинается распад первоначальной инфляции, поскольку опыт показал ее несостоятельность. Но на этой же стадии начинается и от­чуждение; нарушается ось эго-Самость. В процессе узнавания, что ребенок не является божеством, которым он себя считал, возникает незаживающая психическая рана. Ребенок изгоняется из рая, и тогда возникают чувства разлуки и постоянной ранимости.

Переживания отчужденности возникают неоднократно, переходя в жизнь взрослого человека. При этом имеет место двойственный процесс. С одной стороны, в жизни мы постоянно сталкиваемся с реальностями, которые всту­пают в противоречие с бессознательными допущениями эго. Таким обра­зом, происходит развитие и отделение эго от своей бессознательной иден­тичности с Самостью. В то же время для сохранения целостности личности мы должны постоянно обеспечивать воссоединение эго с Самостью; в про­тивном случае в процессе отделения эго от Самости возникает реальная опасность разрушения важной связи между ними. При серьезном нарушении такой связи мы отчуждаемся от наших глубин и готовим почву для психиче­ского расстройства.

Первоначальное положение дел- воспитание себя, как центра мирозда­ния—нередко существует довольно долго и после детства. Например, у меня был пациент, который наивно смотрел на мир как свою книжку с кар­тинками. Он полагал, что все вещи, с которыми ему приходилось сталкиваться, существуют специально для его развлечения или обучения. Он буква­льно воспринимал мир как свою устрицу. Внешние переживания не обладали независимой реальностью или смыслом. Исключения составляли только те переживания, которые имели к нему непосредственное отношение. Дру­гой пациент был убежден, что после его смерти наступит конец мира. При таком умонастроении, когда возникают подобные идеи, идентификация с Самостью равнозначна идентификации с миром. Самость и мир имеют одинаковое протяжение во времени и в пространстве. Вне сомнения, такое восприятие вещей заключает в себе зерно истины и характеризуется эффек­тивностью; но эта точка зрения оказывает, бесспорно, пагубное влияние на первых стадиях психологического развития, когда эго старается выделиться из первичной целостности. В более поздние годы жизни понимание не­разрывности внутреннего и внешнего мира способно оказать целитель­ное воздействие на человека. Здесь мы имеем еще один пример влияния алхимического бога Меркурия—целительного для одних и губительного для других.

Многие виды психозов позволяют более основательно понять иденти­фикацию эго с Самостью как центром мироздания или высшим принци­пом. В частности, распространенную среди душевнобольных манию вели­чия, когда больной воображает себя Христом или Наполеоном, лучше всего рассматривать как регрессию к первичной инфантильности, при которой эго идентифицируется с Самостью. Идеи соотнесенности также являются симптомами крайней идентичности эго и Самости. В таких случаях чело­век думает, что некоторые объективные события имеют к нему скрытое от­ношение. У параноика такая мания принимает характер преследования. Например, увидев монтажников, занимающихся ремонтом проводов на те­лефонном столбе, одна из моих пациенток истолковала их действия как попытку установить подслушивающее устройство с целью добыть компро­метирующие ее сведения. Другой пациент считал, что телекомментатор но­востей передавал ему личное сообщение. Такие мании проистекают из со­стояния идентичности эго и Самости, когда человек считает себя центром мироздания и поэтому придает личное значение внешним событиям, кото­рые в действительности не имеют отношения к его жизни.

Известным примером инфляции идентичности эго и Самости является состояние, которое Г. Бейнс назвал "условной или предварительной жиз­нью". Это состояние Бейнс описывает следующим образом:

"(Условная или предварительная жизнь) обозначает психологическую установку, свободную от чувства ответственности по отношению к не­существенным событиям реальной жизни, словно виновниками таких событий являются родители, государство или, в крайнем случае, прови­дение... (Это) состояние инфантильной безответственности и зависи­мости".

М.-Л. фон Франц описывает это состояние как идентификацию с обра­зом pueraeternus (вечного ребенка). Для человека, который находится в та­ком состоянии, все то, что он делает:

"...пока не составляет предмет его реальных устремлений, и поэтому здесь всегда присутствует фантазия, что когда-нибудь в будущем про­изойдет нечто настоящее. В дальнейшем эта установка предполагает постоянный внутренний отказ взять на себя обязательства по отношению к данному моменту. Эта установка нередко (в большей или меньшей мере) сопровождается комплексом спасителя или мессии, когда чело­век думает, что настанет день, и он спасет мир, скажет последнее слово в философии, религии или политике, или совершит что-нибудь в этом ду­хе. Дело может зайти настолько далеко, что состояние примет типичную форму мании величия. Менее значительные признаки этого состояния прослеживаются в представлении человека о том, что его время "еще не наступило". Чувство ужаса неизменно вызывает у человека такого типа только одно—обязательство что-нибудь делать. Он ужасно боится связать себя обязательствами, войти в пространство и время, быть тем, кем он есть".