Егерь-2: Назад в СССР - Страница 5

– Здесь охрану оставят. Да и я буду приглядывать за имуществом.

– А, – сразу поскучнел шофёр. – Закурить есть?

– Не курю.

Мы вытащили лодку из воды и помогли погрузить её в кузов. В кабину вместе с шофёром сел один из милиционеров.

Следователь коротко дал ему указание. Затем дверцы грузовика захлопнулись, и он укатил в сторону города.

Нас в тот день допрашивали почти до темноты. Следователь оказался въедливым, да и убийство – не квартирная кража. Когда же следователь увидел документы убитого, вопросы посыпались лавиной.

В животе бурчало от голода, царапнутая дробиной щека болела, голова была тяжёлой и соображала плохо. Как ни странно, это оказалось на руку. Когда следователь стал подробно выяснять мою биографию чуть ли не с момента зачатия, я вдруг обнаружил, что отвечаю ему совершенно на автомате. И говорю те вещи, которые до этого времени вспомнить не мог.

Нет, иногда неизвестные прежде моменты всплывали в мозгу яркими вспышками. Но так же мгновенно затухали прежде, чем я мог в них разобраться. А тут прямо целая картина выстроилась. И не сухими строчками протокола, а живой, настоящей памятью.

Слава богу, гораздо больше следователя интересовали подробности убийства и мои взаимоотношения с Жмыхиным и Самохваловым. Иначе он точно поймал бы меня на нестыковках.

Фёдора Игнатьевича отпустили первым. Он тут же сел в машину и поехал в Светлое. Вернулся через двадцать минут и привёз бидон тёплого молока с фермы и несколько буханок хлеба. В «Газике» нашлась алюминиевая кружка. Этой кружкой мы по очереди черпали из бидона молоко, запивая им вкусный ноздреватый хлеб.

***

Я отвязал одну из лодок, сел на вёсла и медленно поплыл вдоль берега в ту сторону, где неделю тому назад охотились браконьеры.

Дело было вот в чём. Когда следователь заносил в протокол их добычу, среди крякв и чирков я увидел крупную птицу в сером с белым оперении, с ярко-оранжевым клювом.

Это был серый гусь – птица, вполне обычная для Центральной Европы, но чрезвычайно редкая у нас. Браконьеры не пожалели редкую птицу. А может, просто не стали разбираться – сбили влёт и закинули в лодку.

И теперь я искал гнездо серого гуся. Судя по размерам, убитая птица была самкой – самцы, обычно крупнее чуть ли не вдвое. Значит, у неё вполне мог остаться выводок.

Я медленно продвигался вдоль берега, а сам поневоле любовался озером. В свете утреннего солнца спокойная вода казалась тёмным старинным зеркалом. Ближе к берегу на ней тут и там проступали оспины кувшинок. Вдоль берегов и на отмелях колыхались метёлки тростника. То и дело раздавались всплески – это хищная рыба вышла на утренний жор перед дневной жарой.

Утки на озере было достаточно. Подросшие выводки то и дело скрывались в зарослях под тревожное кряканье заботливых утиных мамаш. Утята почти сравнялись размерами со взрослой птицей и сейчас линяли, меняя детское пуховое оперение на взрослое, пригодное для полёта. Ещё немного – и встанут на крыло, начнут готовиться к дальнему пути на юг.

Я насчитал шестнадцать выводков крякв и чуть меньше чирков. Эти утки отличались от крякв меньшими размерами и двумя белыми полосками на голове.

Поневоле я поймал себя на том, что мне нравится это озеро. Здесь было тихо и спокойно, если забыть о недавнем происшествии. Лет через тридцать большинство таких озёр сплошь обрастут коттеджными посёлками и будут отгорожены от простых людей высоченными заборами с охраной. Но сейчас здесь не было ни души, кроме меня и расплывающихся по тростникам уток.

А, вот и они!

Я опустил вёсла в воду, чуть толкнул их от себя, и лодка замерла. И я тоже замер, перестав даже дышать, чтобы не спугнуть птиц.

Гусята выплывали из-за полузатопленной корявой берёзы, которая торчала прямо из воды. Не знаю, как она там очутилась – разве что сползла с корнями, когда весенний паводок подтопил низкий берег. Большинство веток на берёзе были чёрными, мертвыми, но одна упрямо зеленела.

Сколько же вас? Один, два, три… пять? А, нет! Вот ещё два – они чуть отстали от собратьев.

Гусята почти закончили линьку и оделись в блестящее серое оперение с белой опушкой.

Один гусёнок нырнул, смешно задрав кверху оранжевые лапы с перепонками. Почти сразу вынырнул, держа в клюве пучок зелёных водорослей. Ещё двое последовали его примеру. Ну, с голоду не пропадут.

Остальные плыли ровным строем, словно маленькая эскадра игрушечных корабликов.

Долиняют, поднимутся на крыло и полетят кормиться перед отлётом на осенние поля. А на озеро будут возвращаться только в сумерках для ночёвки. И ночевать станут не в зарослях тростника. Наоборот, выберут открытое место, где издалека видно любого врага. Вот только кто научит их летать? Матери теперь нет рядом. Да и отца тоже не видно, хотя гуси обычно воспитывают птенцов вдвоём.

Ладно, будем уповать на инстинкты. Они редко подводят животных.

Неплохо бы их подкормить – принести в рюкзаке овса или пшеницы. Надо не забыть это сделать.

Я чуть шевельнул веслом. Гусята мигом развернулись и, не нарушая строя, скрылись за корягой. Ничего, теперь я знаю, где вас искать!

Я взглянул на часы и чуть не охнул – время давно перевалило за полдень. А ведь я ещё хотел взглянуть на пожарище, отыскать там спрятанные инструменты. Утром спешил, срезал наискосок через лес, чтобы не идти к базе вдоль берега, не наворачивать крюк в несколько километров.

Ладно, надеюсь, разговор не затянется. Всё, что мне надо сделать – твёрдо отказаться от места Жмыхина и остаться в Черёмуховке. А на обратном пути загляну на место пожара. Прикину – что сгорело безвозвратно, а что можно восстановить. Заодно заберу инструменты – незачем им под дождём мокнуть.

Кстати, инструменты можно занести Трифону. Пусть пользуется, если нужно. И мне не придётся каждый раз таскать их на себе из Черёмуховки. Заодно и повидаю бородатого отшельника. Хоть он и не сильно скучал по людям, но я чувствовал, что мне Трифон обрадуется. Спрошу – не нужно ли ему чего из продуктов. А то и ночевать напрошусь, если пустит.

Ну, да ладно! Об этом потом.

Я сильным гребком развернул лодку и прямо через середину озера направил её к базе, которая едва виднелась вдалеке.

Эх, раз! Эх, два!

Когда я добрался до причала, собаки снова заходились лаем. «Уаз» генерала стоял рядом с навесом. Рустама не было видно. Наверное, опять пользуется моментом, чтобы подремать в кузове. Благо, Георгий Петрович не против.

Тимофеев сидел на нагретых солнцем досках причала. На голове его была надета цветная панама – видимо, от солнца.

Генерал неторопливо прохаживался по причалу, заложив руки за спину, словно мерил его шагами. Иногда останавливался на самом краю и вглядывался в озёрную даль.

Невысокий, с широкими плечами и прямой спиной, он был похож на капитана корабля. Ему бы треуголку и кривую абордажную саблю! Представив эту картину, я едва не расхохотался.

– Веселишься, Андрей Иваныч?

Генерал придержал нос лодки, подождал, пока вылезу на причал с верёвкой и накину петлю на столбик.

– Как самочувствие, настроение?

– Нормальное, товарищ генерал-лейтенант.

Георгий Петрович пристально взглянул на меня.

– Официозом прикрываешься? Умно. Только поговорить всё же придётся.

Георгий Петрович легко спустился с причала и хлопнул по плечу Тимофеева.

– Идём, Александр Сергеевич! Поговорим с женой Жмыхина. Андрей Иванович! Прошу с нами!

Упираться выглядело бы откровенным мальчишеством. Я пожал плечами и пошёл вслед за Тимофеевым к дому егеря.

Когда мы подошли к вольеру с лайками, собаки бросились лапами на сетку, хрипло рыча и взлаивая. Что-то необычное в их голосах привлекло моё внимание. Я посмотрел на собак.

Чёрт!

Бока лаек запали, животы были подтянуты чуть ли не к позвоночнику. Собаки тяжело дышали, из их глоток вместо рычания вырывался хрип.